– Совершенно нелепо, – продолжила развивать свою гордую мысль королева, и через губу отметила: – Очевидно, что она никогда не упадёт.
Ему стало так обидно – он даже и забыл, что первым отказался использовать этот предлог для примирения, – что он, взвившись от этой обиды и боли, заявил:
– Вот как! Вы, стало быть, так считаете!
– Конечно, она не упадёт, – повторила она, глядя на него как на полного идиота, и добавила: – Это решительно невозможно.
Особенно обидно ему было от того, что это именно она в своё время придумала такой способ мириться, и это именно она спорила на то, что люстра обязательно упадёт – и то, что теперь она отказывалась от этой игры, казалось ему предательством с её стороны.
– Вот, значит, как! – резко взмахнув руками, он обернулся, схватился за секретер и рванул его к середине кабинета.
Секретер был тяжёлым, к тому же, заваленным предметами, но бешенство придало Канлару сил. С мерзким тягучим звуком, глубоко царапая паркет, секретер поддался. С него полетели разные предметы – книги, документы, в очередной раз чернильница, другие письменные принадлежности.
– Что вы творите?!. – воскликнула Кая, отступая на шаг и упираясь в стол, но Канлар её не слушал.
Вытащив секретер к центру, он вскочил на него, попутно выпинывая на пол ещё ряд предметов, протянул руку и принялся с остервенением откручивать винт, который удерживал люстру на держателе – его рост вполне ему это позволил.
Ошеломлённая Кая не успела ничего предпринять – не выдержав напора и ярости короля-консорта, люстра рухнула вниз, теряя по дороге свечи и части хрустального декора.
Грандиозный грохот и звон наполнили кабинет.
Канлар, тяжело дыша, стоял на секретере и смотрел на поверженную люстру с торжеством.
Кая в ужасе наблюдала, как от одной из свечей загорелись упавшие ранее на пол документы.
Опомнившись, она бросилась их тушить; заметивший возгорание Канлар ринулся ей на помощь.
Прибежавшие на шум камердинер и камеристка в шоке застыли в дверях.
Такого уровня разрушений они не предполагали.
В четыре руки потушив возгорание, правители обнаружили нежеланных свидетелей их ссоры и проявили полное единодушие.
– Вон! – приказал Канлар сухо, а Кая – холодно.
Камеристка сделала понятливый реверанс, камердинер примирительно поднял руки, и оба тут же удалились, закрыв за собой дверь и оставив короля и королеву сидеть на полу у рухнувшей люстры и царившего вокруг неё бедлама.
Некоторое время они молчали, с удивлением разглядывая причинённые кабинету разрушения.
– Я настолько кошмарна? – наконец, тихо спросила Кая.
Он перевёл на неё вопросительный взгляд. Усилие, которое он употребил на люстру, полностью поглотило его гнев и обиду, и теперь ему было стыдно перед женой.
Обхватив себя за колени руками, она тихо, жалобно отметила:
– Вы предпочли уронить люстру, лишь бы не целовать меня.
В голосе её звенели слёзы, которые она сдерживала из последних сил.
– Вообще-то, – мягко поправил он, – я уронил люстру для того, чтобы потребовать с вас поцелуй.
Она подняла на него ошеломлённые глаза, в которых сквозь неверие почти сразу проступило понимание.
Их споры всегда сводились к тому, что проигравшая сторона должна поцеловать выигравшую; Кая спорила на то, что люстра никогда не упадёт, – и проиграла в этом споре.
– Так я могу… вас поцеловать?.. – переспросила она, всё ещё не веря, что можно просто закончить это всё, наконец.
Его ответный взгляд был настолько выразительным, что у неё невольно вырвался смешок облегчения.
Потянувшись к нему, она обвила его шею руками и поцеловала его, нежно и осторожно. Впрочем, они так отчаянно истосковались друг по другу, что мягкий этот поцелуй быстро перешёл глубже, а вслед за этим последовали и все прочие радости супружеских отношений.
– Наверно, на люстру нам всё же больше не стоит спорить, – предложил ближе к ночи Канлар, разглядывая бархатный балдахин их кровати и свежим взглядом анализируя сделанные в последние дни ошибки.
– Да, мне теперь то постановление заново по всем инстанциям проводить! – рассмеялась лежавшая у него на груди Кая.
Один из пострадавших необратимо документов уже стоил ей кучи нервов, и теперь его нужно было восстанавливать с нуля, собирая визы самых разных чиновников. Конечно, Кая не делала бы этого сама – но, помня о многочисленных проблемах, которые возникали в ходе подготовки первой редакции, она была настроена пессимистично.
Канлар обнял её покрепче и развил свою мысль:
– Мне кажется, дорогая, мы уже достаточно близки, чтобы не использовать предлоги для того, чтобы целовать друг друга, – отметил он.
Она замерла, осмысляя эту идею.
В своё время они ввели привычку спорить на поцелуи, потому что чувствовали некоторое стеснение в этом вопросе, и оба смущались поцеловать друг друга первыми. Но теперь, спустя несколько лет брака, обзаведясь общими детьми и пережив немало ссор, было довольно нелепо стесняться такого рода вещей.
– Пожалуй, что так, – с улыбкой согласилась королева.
Некоторое время они молчали, наслаждаясь объятиями.
Затем Канлар сказал:
– И, полагаю, в этом вопросе вы были полностью правы. Мне не стоило связываться с оппозицией.
Она так удивилась, что даже приподнялась и повернулась, чтобы посмотреть на него прямо.
Ему стало совсем уж неловко: и так-то непросто было признать свою ошибку, а тут ещё и её явное удивление!
– Ну что вы на меня так смотрите!.. – с досадой откомментировал он, ища возможность как-то спрятаться от её взгляда и не находя.
Кая медленно и удивлённо ответила:
– Я была совершенно уверена, что вы найдёте способ меня убедить, что правы были вы.
Он почувствовал глубокое раздражение и недовольство самим собой. В который раз он упрекнул себя за то, что постоянно на неё давит, и что она настолько привыкла к такому положению вещей, что ожидала, будто бы даже в вопросе, где он был очевидно не прав с самого начала, он всё равно продавит своё решение.
Он сел, вынуждая тем сесть и её, и недовольно отметил:
– Мне действительно недостаёт некоторой гибкости и умения признавать свои ошибки… – он запнулся, не зная, как сформулировать то, что чувствовал, затем продолжил: – И я сожалею, что совершенно не умею вовремя остановиться.
Кая, которая к этому моменту была совершенно уже убеждена, что это она кругом виновата, и это именно она постоянно устраивает скандалы на ровном месте, чуть не заплакала. Прижавшись к мужу покрепче, она горячо принялась его разубеждать:
– Рэн, вы самый деликатный и чуткий человек из всех, кого я знаю!
Он улыбнулся и поцеловал её в макушку; комплимент этот был теперь ему особенно приятен именно потому, что он себя упрекал как раз за недостаток деликатности и такта.
– Мне жаль, что я доставляю вам столько огорчений, – повинился он. Ему теперь казалось, что в последние дни он вёл себя просто отвратительно, только тем и занимаясь, чтобы причинить ей очередную обиду.
Чтобы заглянуть ему в лицо, она отстранилась, оставив, впрочем, свои руки на его плечах. Лицо её было в высшей степени серьёзно.
– Я люблю тебя, – тихо сказала, наконец, она. – И люблю так сильно, что это бесконечно меня пугает. Мне кажется… – голос её чуть дрогнул, она на секунду опустила глаза, потом вновь взглянула на него. – Мне кажется, если бы ты вздумал настаивать и даже требовать, чтобы я стала сотрудничать с оппозицией и даже передала бы ей части власти, я бы… – она совсем тихо и горько закончила: – Я бы всё равно сделала всё так, как ты сказал.
Он нежно провёл по её щеке рукой, затем зарылся пальцами в волосы, после сказал:
– Ты упускаешь из внимания самую важную деталь, милая.
Она сделала вопросительное движение бровями, прижимаясь к его руке плотнее.
– Я тоже люблю тебя, и я отдал всего себя служению тебе, – тихо напомнил он. – Совершенно невозможно предположить, чтобы я мог желать чего-то, что не было бы желанно тебе.
Её ответный поцелуй был запредельно нежен.
1. Кого из тех, кто ненавидит тебя, я называю своим другом?
К кому из тех, кого ты не одобряешь, я подлизываюсь?
Мало того, если ты смотришь на меня хмуро, разве я
не наказываю себя немедленно страданием?
У.Шекспир, сонет 149
