Волбешная нчоь

Ну, давай, Ленусик, чмоки, побежала я… Я тут всех эти штучек сегодня накупила, ну для храма, теперь расставлять буду… Их там как-то по-особому расставляют, чтобы пространство-время не искорежить, ну я в этом ничего не понимаю, не верю я в это… Фигня какая-то, типа фэн-шуй… Я так, как мне хочется, лишь бы красиво…

От фонаря до фонаря

Кри-ик-крик, кри-ик-крик, кри-ик-крик…

Покачивается, едет куда-то, из ниоткуда в никуда маленькая повозка. Здесь все ездят на таких повозках, и Змум ездит, торопится за всеми, боится отстать…

– Не отстава-ай!

– Торопи-ись!

– Далеко до фонаря?

– Бли-изко-о!

Змум подгоняет повозку, повозка нехотя скрипит, покачивается по темноте – кри-ик-крик, кри-ик-крик… плохонькая у Змума повозка, да какая есть, другой-то никто не даст. Если кто из стариков умрет, так их повозка кому посильнее достанется, где Змуму с ними тягаться…

– Поторопи-ись!

– А ты что, Змум? К свету не торопишься?

– Да как не тороплюсь, а я что делаю?

Кри-ик-крик…

Кри-ик-крик…

И непонятно, по чему катится повозка – так и кажется, что ни по чему, по пустоте. Вот так, сама по себе, по черной пустоте, и в черной пустоте не видно других повозок, не видно лиц – только тусклое сияние света далеко впереди.

– Ты меня видишь?

– Нет! А ты меня?

– И я тебя не вижу…

– Не отставай!

Повозки катятся к свету – Змум уже знает, надо катиться к свету…

– Далеко еще?

– Да вот, рядышком…

– Да знаем мы это рядышком, кажется, близко, а потом катишь, катишь, а света все нету…

– Да вот он уже…

– У-ух, све-ет…

– Да вы бы хоть поздоровались с тем, кто свет дает!

– Здорово, парень…

– И вам того же…

– Хороший у тебя фонарь, крепко светит.

– Рад стараться. Да вы грейтесь, что как не у себя дома-то…

– Расступитесь, люди, что. Не знаете, что ли, как у света сесть, чтобы всем хватило…

– Классный у него фонарь, правда?

Змум поднимает усталые глаза:

– Правда.

Фонарь, костер, свет… называется по-разному, смысл один – сияющий круг, пятно света в темноте, свет этот сделал вон тот парень, сидит, щурится на сияние. Парню кланяются, парню приносят подарки, у кого что есть, кто хлебца, кто мясца, кто-то и красивый плащ подарит… кто-то протягивает теплый полушубок, парень у огня только смеется в ответ, зачем ему полушубок, если есть огонь…

– Жарко от него, верно?

Змум понимает усталые глаза.

– Жарко.

– А ты чего… не радуешься даже.

– Что радоваться… завидую я ему…

– Кому?

– Да… парню этому.

– Который светит-то?

– Ну… Ты же видишь, как ему… ему и подарки, и почет, и про него только все говорят, на него и смотрят… Как на прошлой стоянке кто-то вообще додумался мужику этому, у которого свет, в ладоши хлопать! Аплодисменты ему…

– А что ты хочешь… он же свет дарит… Ты хлеб кушаешь, мясо кушаешь, а свет-то кушать тоже надо?

– Надо…

– То-то же…

Где-то гремят аплодисменты, Змум нехотя хлопает в ладоши вместе со всеми…

Кри-ик-крик… кри-ик-крик…

– Куда торопишься-то так?

– Да… ухожу я от вас.

– Ты что? От отряда отбиваешься?

– Ну…

– А что так? Надоели мы тебе, что ли?

– Да нет… большие фонари пойду искать, большой свет.

– А маленького тебе что, мало?

– Да не мало… может, кто меня научит давать свет.

– Хи, кто научит… они свое ремесло в тайне держат, это же их хлеб.

– Ну, хлеб не хлеб, а может, найдется кто, кому тайну свою не жалко…

– Держи карман шире…

– Говорят, где-то там за полосой тьмы обучают свет давать…

– Это где?

– Это где темнота долго-долго, и фонаря ни одного нет…

– Ха, туда и не доберешься живой… без света-то…

– Да, говорят, как-то добираются…

– Ну. Дело-то твое…

Кри-ик-крик, кри-ик-крик…

– …ты вообще, парень, живой или нет?

Змум с трудом разлепляет веки.

– Не… не знаю…

– А кто знает, я что ли?

– Я… не…

– Ну, если болтаешь, значит, живой… Ты откуда вообще?

– Да… ниоткуда.

– Что один-то? отряд твой где?

– Да я сам… без отряда.

– С ума сойти… первый раз такое вижу, чтобы без отряда ходили… Или тебя изгнали за убийство какое-нибудь?

– Да нет… сам ушел… Можно у огня у вашего посижу, умираю уже без света, недель пять…

– Что-о? пять недель? Ты как это так умудрился-то…

– Да как… я через темную полосу к вам шел.

– А что… за темной полосой своих фонарей нет?

– Ну, есть… Я это… ничего, что бесплатно сижу? Ей-богу, нечего взамен дать…

– Да сиди… что делать…

– Спасибо…

– Тебя как зовут-то?

– Змум.

Змум не спрашивает, как зовут парня, который дарит свет. У того, кто дарит свет, нет имени, есть только свет.

– Ты что шел-то сюда?

– Да… я это…

– Ну, говори, не таи… а то прямо боязно как-то, может, ты человек десять зарезал, тебя из отряда выгнали…

– Да нет, я… это самое… вы научите меня делать свет.

– Чего-о?

– Это… я учиться пришел… Ну… научите меня свет делать… вот как вы.

– Еще что хочешь?

Змум краснеет, понимает, что сболтнул что-то не то.

– Да… больше ничего.

– Ну давай, спать ложись, с ног уже валишься… Завтра учить тебя буду…

– Да вы что…

– Что да я что? Сам просил тебя научить…

Змум не верит своим ушам. И почему-то чует, что незнакомец не возьмет ничего взамен.

Кри-ик-крик…

Кри-ик-крик….

– Вставай, что ли, что спишь-то?

– А что…

– Что, что… ты дрыхнуть сюда пришел или учиться?

– Да… учиться…

– Вот и славно… давай, вставай… завтракать будем.

– Да я… не хочу особенно…

– Что значит, не хочешь, с голодухи-то как свет давать будешь?

– Ну…

– Вот тебе и ну… я тоже есть не хочу, а надо…

Змум нехотя жует черствый хлебец с холодным мясом.

– Ну, давай… Ножичек у тебя какой-нибудь есть?

– Н-нет.

– Мой возьми. Давай. Режь.

– Что резать?

– Руку себе режь.

– Что?

– Руку себе режь.

– Зачем?

– А чем ты свет делать будешь, как не кровью?

– А что… свет кровью делать надо?

– Ну… а ты что хотел, работенка-то тяжелая. За день литра полтора кровушки уходит, тут пока насветишься, только что не околеешь.

– Да вы что… слушайте… я не знал…

– Ну что, резать-то будешь? Смотри как надо, тут чуть-чуть на локте кольнешь…

– Да нет… пойду я… То есть куда пойду, светом подзаряжусь чуть-чуть…

Горит золотым облаком фонарь, сгущается вокруг непроглядная темнота вечной ночи.

Кри-ик-крик, кри-ик-крик…

– Что, далеко до фонаря?

– Далековато еще… Не видать. Но где-то здесь должен быть…

– А почему у одного фонаря жить нельзя?

Змум смотрит на тощего юнца, неумело погоняющего свою тележку. Сам когда-то был такой, сам когда-то ничего не знал, не умел. Плохонькая повозка у парня, того и гляди развалится, а что делать, молодым хороших повозок не дают…

– Смешной ты… у одного фонаря… фонари-то выдыхаются, им отдыхать надо. Так и истощишь фонарь, что он погаснет.

– А так вечно гореть будет?

– Ага, жди. Фонарь-то от человека живет, а где ты видел, чтобы человек жил вечно?

Кри-ик-крик, кри-ик-крик…

Катится по темноте отряд, катится в повозке Змум, хорошая повозка у Змума, добротная, легко едет, быстро. А что, всю жизнь, считай, прожил, уже и на повозку себе заработал, и на зонтик над повозкой, и на мягкие подушки в повозке, и еще много на что. А что, живем, когда хорошая повозка есть, что бы не жить-то…

– Что-то фонаря не видать…

– Да, не видать, – Змум щурится, – тоже, поди, фонарщик умер, а нового нет… Как вон, на позапрошлой стоянке… Ну ты что там, спишь, что ли? Давай живей, к фонарю опоздаешь!

Кри-ик-крик, кри-ик-крик…

– Здорово фонарщиком быть.

Змум презрительно смотрит на юнца.

– Что здорово-то?

– А что… вот так поклоняются тебе все, в ладоши хлопают, подарки несут… и не надо тебе шарится по темноте, искать свет – вот он, свет, пылает…

– Ага, хорошо… – Змум фыркает, морщины на лице собираются в складки, – ты хоть знаешь, из чего они этот свет гонят?

– Это у них секрет мастерства…

– Ага, секрет… ладно, парень, никому не говорил, тебе скажу… из крови человеческой.

– Людей убивают?

– Да зачем убивают… свою кровь отдают, она и светится. Потому и нельзя подолгу у одного светильника сидеть, так его вчистую истощить можно…

– Жуть…

– Еще бы не жуть… я тоже по молодости такой был, все хотел светильником стать… Только кровушку-то свою растрачивать не каждый решится, верно? Страшное это дело…

– Страшное…

– Ты, парень, откуда будешь?

– Да… школу кончил, в ваш отряд пришел, может, в институт поступлю…

– А, святое дело… Давай, учись парень, если на менеджмент пойдешь, карьера тебе обеспечена… я там одну фирму знаю хорошую, если что, могу походатайствовать…

– Вот спасибо…

Кри-ик-крик… кри-ик-крик…

Змум снисходительно смотрит на тощего юнца в повозке-развалюхе. Сам когда-то такой был, ни кола ни двора…

– Леве-ей заворачивай!

– Леве-еей!

– Куда это мы?

– Да куда… видишь, здесь раньше фонарь был, а хозяин умер, фонарь погас – все, другой пошли искать…

Змум отвечает так, потихоньку задумывается – куда исчезают тела умерших, то ли проваливаются в бесконечную темноту, то ли растворяются в ней, сами становятся тьмой…

Лучше не думать…

– Да это уже пятый фонарь так проезжаем.

– А что делать… новых-то фонарщиков нет, дураков-то нет туда идти…

– Так вообще фонарщиков не останется…

Змум хочет прикрикнуть на парня, чтобы глупостей не болтал – задумывается.

Кри-ик-крик… кри-ик-крик…

– Вы куда?

– Куда… – Змум оборачивается на голос – к фонарю.

– Так нет же там фонаря, погас давно.

– Ну. Фонарь-то все равно есть… Хоть и погасший…

– А зачем вам погасший фонарь?

– Зачем… зажечь, зачем еще.

– Кровью?

Змум смотрит в темноту, представляет себе юнца, которого не видит.

– А то чем же…

– Вы же говорили… не ваше это.

– Мое не мое, а должен кто-то зажечь… так и вообще фонарей не останется… Ты-то куда за мной катишь?

– Да… у фонаря погреться… светом подкормиться, а то я вообще скоро сдохну.

– Тоже верно… ножичка у тебя нет?

– Валялся где-то… вон…

– Ага, спасибо…

– Вы что, собираетесь…

– Ага…

Змум осторожно колет себе руку, роняет в невидимый в темноте фонарь несколько капель крови. Масло в огонь… тут не масло, тут кровь в огонь подливают…

Тишина…

И темнота, не нарушаемая ничем. И вообще непонятно, есть что-то в этой темноте – или непрогдяный морок, вакуум, в который случайно затесались двое путников.

– И что же?

– А что, что же… не знаю, – Змум хмурится, – я же это первый раз делаю, видно, не учел что-то…

Змум снова и снова роняет капли крови в мертвый фонарь – ничего не происходит.

– Наверное… этому учиться надо.

– А?

– Учиться этому… надо, – голос юнца звучит как будто издалека.

Змум чувствует, что краснеет.

– Учиться… да, надо учиться… Старые-то фонарщики померли все… а молодых нету, учиться не у кого…

Юнец молчит.

– Я же хотел у фонарщика учиться… передумал… сам виноват…

Юнец не отвечает. Может, уже ушел, правда, что тут стоять, когда света нет…

Можно еще поискать по темноте фонарщика какого-нибудь, верно? – Змум говорит непонятно с кем в темноте, может, с самой темнотой, – не может же быть так, чтобы во всем мире света не было, верно? Не может быть… где-то есть…

Темнота не отвечает.

– Или сам как-нибудь свет этот зажгу… не боги же горшки обжигают, верно? Ну… если у них свет получался, и у меня как-нибудь получится…

Темнота молчит…

– Как-то они это делали… правда ведь? – Змум смотрит в темноту, ищет что-то, – как-то… кровью фонарь зажигали… надо зажечь… надо… Надо же, чтобы был свет…

Тот, темный

Быстрее…

Некуда уже быстрее…

И все-таки – быстрее…

Камиль бежал, низко пригнув голову, и некогда было оглянуться, некогда было посмотреть назад, не гонятся ли они. А они гонятся, уж можно не сомневаться, они не такие, чтобы упустить свою добычу, поймают, скрутят, увезут в темное свое логово, пропахшее смертью, чтобы выпить всю кровь…

Хватятся, конечно, будут искать, план-перехват устроят… Это они могут, полиция тоже на их стороне, и вообще все, все… и только один Камиль против них, один против всех, как это трудно, когда один против всех…

Сбавил шаг – сердце разрывалось клочьями, медленно брел по лесной чаще, все боялся остановиться, все боялся, что лопнет сердце. Лес торжественно замер, позолоченный луной, внимательно смотрел на Камиля каждой своей веткой. Леса Камиль не боялся, что-то подсказывало, что лес не работает на них, лес – он сам по себе, на то он и лес.

Камиль передохнул, прислушался.

Отстали.

Надолго ли, кто знает… выиграть время, хоть день, хоть два, перекантоваться где-нибудь, и дальше, в Сибирь… земля большая, земля, она всех прокормит, на то и земля…

Откуда-то зарядил дождь, мелкий, мерзкий, осенний, луна запуталась в клочьях туч. И почему-то боязно было искать деревушку или какую-нибудь дачу, люди добрые, пустите переночевать… Вот так постучишься в дверь, а там они уже ждут…

Луна выхватила из темноты что-то черное, причудливое, жуткое, что когда-то было домом – так давно, что оно само не помнит, как это было, и было ли. Истлевший остов, изъеденный пожарами, дождями, десятками лет, если не веков. Кое-где сохранились клочья какой-то плоти, досок, обломок двери, скат крыши, в пустых глазницах окон мелькали стеклышки.

Сердце снова подпрыгнуло, бахнуло о ребра.

Затаиться… переждать… Почему-то казалось, что сюда они не сунутся, что уже дошел, добежал Камиль до такого медвежьего угла, что никакие они туда не проберутся.

И все-таки было боязно – как боязно было в детстве уходить куда-то далеко, от людей, от жилья, от привычного мира в лесную глушь – как в какую-то другую вселенную. Волков и медведей не боялся, чувствовал, что они давно ушли куда-то в сибирскую глушь, до которой три года скачи – не доскачешь, а вот другие…

Духи, демоны… еще какие-то – потусторонние, нездешние, темные, неуязвимые, пропадающие с первыми лучами солнца… Они были и есть, они никуда не ушли из леса, по-прежнему караулят людские души… Вот в таких-то заброшенных домах и прячутся темные силы, войдешь – а оттуда черная лапа тянется, и утащит тебя куда-нибудь…

Камиль встряхнулся – что надумал-то, не маленький, чай, не три годика, когда боялся идти в комнату без света, боялся Темного. И в каждом углу мерещился Темный, черный треугольник, ползущий по стенам, по потолкам, длинный, вытянутый, с острым, хищным углом…

Не думать, не думать, еще не хватало, чепухи всякой бояться… ты еще бабайку вспомни и бабу Ягу… ох, изжарю тебя, добрый молодец, в печи… Дождь зарядил сильнее, вкрадчиво пополз за воротник, погнал Камиля в дом, вернее, в то, что когда-то было домом. Парень осторожно вошел, туча мелкой пыли метнулась в лицо, заскулили половицы. Жутко здесь… как в склепе… посветил фонариком, эх, сотового нет, сотовый они отобрали, они такие… Истлевшая лестница на второй этаж, по ней лучше не подниматься, а то свалится Камиль вместе с этим этажом… гора пыли, которая была креслом, гора трухи, которая была диваном… Нет, спать здесь негде, даже на полу… Состряпать бы костерок, зябко больно, только какой тут костерок, тут весь дом спалить можно…

Что-то мелькнуло в луче фонаря, мыши, что ли… нет, не похоже… еще, еще… что-то извивалось там, на стене, и почему-то не хотелось оборачиваться, не хотелось смотреть, как в детстве, когда лежишь в темноте в кровати, и мерещится тебе что-то там, в углу, а смотреть нельзя, посмотришь на него, он выскочит оттуда, тебя съест…

Ш-шу-х-х, кто-то скользнул по стене. Веник, что ли, найти, какой-нибудь, или тряпку, выгнать эту тварь в окошко, а то будет так всю ночь шуршать, спать мешать, еще, чего доброго, коснется лица своими усами, или хвостом… бр-р-р…

Что-то мелькало и мелькало по стене, и боязно было смотреть, но стоять к нему спиной было совсем уж невыносимо. Так и кажется, что вот-вот вопьется когтями в спину… Камиль посветил фонариком туда, где по стене металась черная треугольная тень…

…черная треугольная тень…

Еще не верил себе, еще искал того, кто отбрасывает эту тень, будь он хоть в миллион раз страшнее самой тени… Нет, никого не было, черный треугольник метался и метался по стенам…

А потом не было ничего – ни верха, ни низа, ни ночи, ни дня, ни самого Камиля, ни старого дома, ни леса – Камиль мчался в темной чаще, не разбирая дороги, в никуда, в никуда…

Быстрее…

Быстрее…

Некуда быстрее…

Сбавил шаг, перевел дух, сердце снова разорвалось клочками.

Померещилось… да нет, какое там, на хрен, померещилось, видел же, своими глазами видел, вот он, мечется по стенам, темный, непонятный, безымянный… Камиль вспомнил, что в детстве даже не дал этому темному имя, да и какое у темного может быть имя… это у березы под окном может быть имя, Камиль звал ее Арлия, это у большого камня у крыльца может быть имя, Камиль звал его Таум, у Жучки во дворе имя… а темный, он на то и темный, не наш, чужой, у него и имени-то нет…

От этих детских воспоминаний стало спокойнее, отлегло от сердца. Потянуло к людям, к человечьему жилью, к нашему, привычному миру. Сам не понял, как выбрался на шоссе, утыканном какими-то указателями, которые ничего не говорили. Янгиюл… Усть-Ылым… неважно, лишь бы подальше от них, здесь они не найдут…

Протянул руку, может, найдется добрая душа, подбросит до богом забытой деревушки, кое-какая мелочишка с собой есть, на пару беляшей хватит, а там и посмотреть можно, может, кому крышу укрыть или крыльцо починить, у Камиля руки что надо, каким надо концом вставлены… да я денег-то не возьму, мне бы перекусить… а у вас лишней комнаты не найдется?

Машина замерла в двух шагах, с мерзким повизгиванием опустилось стекло.

– Мужики, до деревни не подбросите? – Камиль шагнул к машине, мир перевернулся перед глазами.

Так представлялось только в самых страшных кошмарах. Убегает от них, останавливает машину, а оттуда смотрят они, люди в синем, которые запирают за решетки и тянут кровь…

Бежать… ну да, бежать, в лес, в лес, раствориться в этом лесу, лес укроет, лес спасет, лес на них не работает… Их в машине двое, в одиночку за Камилем в лес никто не побежит, вдвоем тоже не побегут, машину, что ли, бросят…

Повернулся к лесу – что-то будто оборвалось внутри.

Он уже был здесь. Подползал – то медленно, неуверенно, то легко, стремительно, темный, безликий, безымянный, как будто сам не понимающий, кто он…

Мир замер… Он почти коснулся ботинок Камиля, и хочется бежать, и некуда бежать – а потом бросился на машину.

Все случилось слишком быстро, Камиль даже не понял, сделал этот темный что-нибудь с теми, кто сидел в машине – или нет, машина сорвалась с места, бросилась по шоссе, обгоняя саму себя…

Камиль ждал.

Ничего не происходило. Тот, темный, как будто забыл про Камиля, скользил по шоссе, извивался по травинкам, рассыпался, когда его темная тень падала на частокол сосен. И чем дальше, тем больше казалось, что на Камиля он нападать не собирается.

– Ты… ты прогнал их? – спросил Камиль.

Прогнал.

Как что-то взорвалось в голове. И не поймешь, сказал он, темный, это слово вслух, или послал какой-то мысленный сигнал, или… кто его поймет, как он, темный, говорит с людьми… Кто их вообще поймет, этих темных, они сами себя не понимают, живут с нами бок о бок все века, и мы упорно доказываем сами себе, что их нет, их не бывает, это все суеверия какие-то, детские страхи… и в толчее мегаполиса как будто и правда – их нет, а как занесет тебя черт в лесную глушь, в чащу, вот тогда и поймешь – вот они, есть…

Это было маловероятно. И все-таки Камиль спросил:

– Ты… ты меня защищал? Да?

Конечно.

Конечно… стало не по себе. чего ради ему, темному, безликому, защищать Камиля, кто ему Камиль, что ему Камиль… Ну да, говорят, они людскими страхами питаются, им надо каждую ночь пугать кого-нибудь, тогда они живут…

Или кровь выпьет из Камиля… там и крови-то немного осталось, они все высосали… но все-таки…

Камиль шагнул на шоссе – надо было куда-то идти, что-то делать, искать пристанище, которого не было.

Не уходи.

– А?

Не уходи.

Он не требовал – просил. Осторожно, вкрадчиво, как будто не верил, что Камиль послушается.

Останься… со мной.

Так и хотелось спросить – зачем, и не спрашивалось. Ни для чего хорошего нечистая сила использовать человека не может. Но невозможно было просто так взять и уйти, все-таки он, темный, спас Камиля, что Камиль попал из огня, да в полымя, это другой вопрос…

– Ты… там живешь? В доме?

В доме.

– Дом-то у тебя старый совсем… рухнет дом, где жить-то будешь… – спросил Камиль, сам не знал, зачем.

Не будет дома, не будет меня.

Он говорил это удивительно спокойно, как будто речь шла и не о его смерти. И снова надо было промолчать, и почему-то не молчалось, слова откуда ни возьмись сыпались сами собой…

– А то это… я тебе дом-то подлатать могу… ну стены поправлю, там новые доски надо вставить, старые-то прогнили уже… и крышу перекрыть… и стекла вставить… Я, если что, с руками…

Спасибо.

В этом – Спасибо – было что-то искреннее, по-человечески теплое.

– А ты давно живешь? – спросил Камиль, расставляя нехитрую снедь на кое-как отмытом столе.

Века… много веков.

Кажется, он, темный, не умеет считать – но это не мешает ему чувствовать время. Он и Камилю передал это чувство, неясное, туманное, расплывчатое – глубину веков, уходящих так далеко, что уже не разобрать дат, имен, событий…

И боязно было спрашивать – и все-таки нужно было спросить:

– А я… а я тебе зачем?

Ты же веришь в меня…

Ответ прозвучал как-то неясно, похоже, демон и правда передавал какие-то сигналы в мозг. И не поймешь, то ли «ты веришь в меня», то ли «ты боишься меня». Что-то такое. И что-то очень важное для него, для темного духа…

– А ты что… питаешься страхом?

Я живу… пока ты боишься… пока кто-то… меня боится.

(…пока кто-то в меня верит)

– И много вас… таких?

Спросил, тут же мысленно ударил себя по губам, похоже, спрашивает что-то не то, запретное, чего человеку знать не положено.

Мало… теперь мало…

Камиль снова не услышал его ответ – почувствовал глубину веков, бесконечное время, где когда-то на заре эпох мир был темен от темных сил, снующих в каждой чаще. Тогда люди верили, действительно верили в них, долгими вечерами у гаснущего костра пугливо всматривались в ночную чащу, искали, не мелькнет ли острый рог или желтый кошачий глаз демона…

Шли века, люди забывали свои страхи, человечество понемногу вырастало из сказок и легенд. Духам перестали приносить жертвы, духов перестали бояться. Собирались на какие-то праздники в честь каких-то темных сил – просто так, в силу привычки, уже сами не помнили, зачем…

Демоны вымирали. Демоны уходили в леса, в чащобы, скрывались ото всех, казалось – от самих себя. Там, в лесу, случайные люди еще верили в нечистых – в силу каких-то древних суеверий, зова предков, пробуждавшегося там, наедине с собой.

И темные силы искали людей, которые еще умели бояться…

Камиль растянулся на старых газетах в углу – белых посередине и желтых от времени по краям. В темноте комнаты металось по стенам что-то еще более темное, чем сама ночь, чуть слышно шуршало невидимыми крыльями. И было боязно взглянуть на него, и хотелось как в детстве прикрыть голову – и в то же время хотелось смотреть и смотреть, от этой нечисти веяло покоем, безмятежностью, какая бывает только в детстве, когда весь мир кажется таким простым, а сам себе кажешься таким хорошим…

Вставай.

– А?

Вставай… пошли… со мной.

Камиль ничего не понимал, грешным делом подумал на них – но их не было, люди не ходят по медвежьим углам и захолустьям. Над Камилем скользил он – темный, безымянный, безликий, сам не понимающий, кто он и что он.

Пойдем… со мной.

Сердце сжалось, покрылось инеем: ага, вот оно, началось…

– Слушай, давай утречком, а? Спать охота… думаешь, не умаялся я стены твои латать?

Нет… надо ночью.

И не откажешь ему, и не прогонишь его, говорит – пошли, значит – пошли. Вот ведь черт, Камиль как чувствовал, что этим все и кончится, ну не может такого быть, чтобы демон с человека ничего не потребовал. Нет, мало ему фанатичной веры в него самого, нет, мало ему человечьих страхов, нет, мало ему, что Камиль день-деньской как проклятый латает старенький домишко, думает, где еще заработать тысчонки две на кровлю – нет, еще что-то надо темному демону…

Что?

– Далеко пойдем-то? А то в куртешке холодно уже…

Нет… не на улицу.

– В подпол? И-и, не проси, там болото… только что лягушки не квакают…

Нет… пойдем…

Странное дело, чего ради он зовет Камиля не в комнату, не на второй этаж – куда-то в стену. Не, шалишь, темный, человек сквозь стены ходить не умеет…

Камиль шагнул в пустоту вслед за темным – тут же понял, что ошибся, умеет человек через стены ходить, еще как умеет. Какое мерзкое чувство, так и кажется, что сейчас вывернет наизнанку… как болтанка в самолете, только хуже…

Сердце подпрыгнуло. Он видел эти холмы – не раз и не два, они приходили во сне – синие холмы под черным небом, что-то ледяное, нездешнее, потустороннее. Что-то манящее – и в то же время наводящее ужас, что-то, куда совсем не положено ходить человеку…

– Это твой мир? – шепотом спросил Камиль.

Мой.

Стало не по себе. Почему-то не верилось, что эта тварь, эта чужая сила так просто отпустит Камиля из своей вселенной. Может, вот так и попадают сюда – навсегда, безвозвратно, доверчиво идут за мрачным проводником…

Камиль шел никуда, наугад, странно, что темный дух ничего не объяснял, сновал вокруг, как собака на прогулке. То тут, то там проступали из тумана изогнутые мерцающие врата, они казались порталами в другие миры, почему-то не хотелось испытывать судьбу, заходить по ту сторону…

…да это и так уже по ту сторону… по ту сторону пространства, времени, по ту сторону сознания, по ту сторону страшных снов. Камиль пытался представить себе, как далеко расстилается этот мир – и не мог, он казался не просто бесконечным – бесконечным в степени бесконечность…

Шел в никуда, спотыкаясь об обломки порталов – кажется, эти врата тоже имеют свой век, рождаются, умирают… Красивые обломки, сверкают золотыми бликами…

…золотыми бликами…

– Это что, золото у тебя, что ли? – спохватился Камиль.

Золото.

– А… а можно я чуть-чуть себе возьму?

Сколько угодно.

В его тоне не было щедрости радушного хозяина – кажется, ему было все равно, есть у него золото или нет. Камиль наклонился. Тихонько проклял себя, что ничего не взял, ни сумки, ни ведра, ни мешка, а кто же знал, что здесь будет такое… И не хотелось возвращаться, и все больше казалось, если вернешься, второго шанса не будет, порталы открываются перед человеком только единожды…

Скинул рубашку, начал сворачивать подобие узелка. Донести бы, не рассыпать, не обронить, так и кажется, что если уронишь – все обратится в прах. Камиль огляделся, коленям стало холодно-холодно – он искал и искал единственно нужный портал, не находил…

Домой…

Знать бы еще, как выбраться в это – домой…

Сам не понял, как шагнул через стену. Кажется, в этом мире, чтобы оказаться где-то, достаточно просто захотеть… бережно опустил сверток на пол, развернул, ожидая увидеть черепки или рыбью чешую. Нет, золото, все без обмана…

Ты вернулся? Уже?

Темная тень метнулась по стене.

– Ну да…

Кажется, Камиль сделал что-то не то, только сейчас понял – что-то не то. Не зря же вел его темный дух туда, по ту сторону сознания, может, хотел что-то показать, тот бесконечный мир… А Камиль сгреб в охапку золото и бросился назад, как вор…

– Ты где?

Тень не показывалась.

Надо бы ему завтра прикупить молока… помириться… а то все в кофе себе выливаю…

Здесь остановите.

– В Янгиюле? – не понял водитель.

– Нет… здесь…

Шофер изумленно посмотрел на тощего парня, одетого с иголочки. Такие парни не ездят в убитых жизнью газельках, такие парни не просят остановить машину в лесу, такие парни если и приезжают в лес, то только в лендровере с компанией деловых партнеров и красивых девчонок, жарят шашлыки и пьют вино…

– Ага, вот тут… спасибо… – странный пассажир выскочил из газельки, побрел по хвойному бездорожью в никуда. Прячется он от кого-то, что ли… Шофер на всякий случай оглянулся, не едут ли позади братки на бронированном мерсе, не привяжут ли сейчас шофера к дереву, говори, гад, кого подвозил, куда он пошел, а?

Никого и ничего не было, водитель пустил газельку дальше по трассе, доехать быстрее, гори оно все, пассажиров хрен да маленько, только бензин трачу…

Камиль посмотрел вслед газельке, заспешил в лес. К штанинам тут же прицепились какие-то зеленые шарики, лес хватался за человека всеми коготками, терся о ноги, просился на руки, как ласковый кот. Чего ради вообще поперся в костюме, никогда его не надеваю, что на объекты езжу, с молотками-болгарками, что дачу кому построить, что квартиру отделать… А вот перед ним, перед темным, почему-то хотелось появиться при полном параде…

Перед темным… хотелось что-то принести этому темному, все-таки столько для Камиля сделал… Руки до сих пор помнят холодок золота, недоверчивый прищур ювелира, а не фальшивое ли, потом многое было, картинки, как разрозненные слайды какого-то диафильма, а вы комнату сдаете, да? А вы не смотрите, что я как с помойки, я за три месяца вперед заплачу… А эти джинсы у вас в какую цену? Беру, беру, все беру, хоть на человека буду похож… девушка, объявление у вас дать можно? Ремонт квартир, строительство… Да все, все могу, руки у меня каким надо концом вставлены…

Долгое время было не до темного – первый раз вспомнил про него, когда купил комнату, прикидывая, когда можно будет раскошелится на квартиру…

Хотелось что-то привезти этому темному. Будь он человеком, принес бы Камиль хороший коньяк, что, друг сердечный, угощаю… или еще что-нибудь, дорогое, хорошее, нужное для человека, может, деньгами бы помог…

А темному ничего не надо, и хочешь отблагодарить, и не знаешь, как. Конечно, Камиль ездит к темному, конечно, верит в него, раз в месяц ночует в богом забытом домике, как в детстве, шарахается от темной треугольной тени, снующей по стенам и потолку.

И все-таки…

Хочется для него что-то сделать…

Особенное что-то…

Хотя бы потому, что избавил от них – про них Камиль уже и не вспоминал, они ушли куда-то в бесконечно далекое прошлое, как будто – в другое измерение, в другую жизнь.

Нет, надо хоть что-то узнать про этого темного – где живет, как живет, что любит, что ест, а что про него знать, он сам про себя ничего не знает… может, и не существует сам по себе, потому что он – наш страх.

Деревья расступились, пропуская Камиля к заброшенному дому. Камиль шагнул на опушку, замер, как громом пораженный.

Только этого не хватало…

Это еще что…

Он еще не понимал, еще думал, что бредит – ну не может быть такого, чтобы здесь, вокруг заброшенного дома толпились люди, много людей, ревели машины, бульдозеры какие-то… это все там, в городах, на фабриках, но не тут, не тут…

Камиль медленно, как по воздуху, пошел навстречу ревущим машинам. Нужно было что-то сказать, что-то сделать, что-то…

– Заблудились? – окликнул его один из парней, снующих вокруг бульдозера.

– Да нет… Это вы что тут делаете?

– Как что, сносить будем… нет, знаешь, на пикничок собрались на бульдозерах.

– Ч-что… сносить?

– Тебя. Хибару эту, что же еще…