– Маша, девочек хоронят в свадебных платьях. Мы будем в ее красивом, выпускном хоронить, но ты купи фату.
Фату… мне нужно купить фату. Я знаю только один магазин свадебных платьев. Мы ходили туда, вдвоем. Ну, мы же девочки, принцессы. Элька щебетала, что мы выйдем замуж чуть ли ни в один день. Платья купим здесь. Самые красивые. Мне вон то – я длинная и худая – самый раз, а ей другое, которое на манекене – пышное, как облако из сладкой ваты. Она любила наряжаться. Любила быть девочкой, любила укладывать волосы, любила попсу и любила любить.
– Курить умеешь?
– Конечно – я не могла сказать, что не умею, потому что я делала это два раза в своей жизни: впервые в двенадцать лет дал попробовать папа. Показал, как затягиваться. Понятное дело, я была в шоке вообще от того, что очень строгий папа дает мне курить, да и вообще мне не хотелось, но потом все встало на свои места. Папа добавил после первой затяжки: «ну что, накурилась? Смотри, узнаю, что ты куришь – порву!». Второй раз мы пробовали это с сестрой. Тоже не понравилось. Но с Элькой я не могла «ударить в грязь лицом» и с видом знатока закурила.
– Так ты ж не затягиваешься! Умеет она! Давай научу!
Мне было с ней классно. Я росла в семье с кучей запретов, я должна была быть всегда хорошей, всегда отличницей, всегда с чистыми мыслями и вообще! А с ней я могла быть собой и могла говорить то, что больше никому не могла.
За фатой на похороны я попросила Мишку, нашего друга, поехать со мной. Надо сказать, он очень сильно мне тогда морально помог, я бы просто не выдержала. Да что уж там – я говорить-то не могла. Когда заказывала венки в похоронном бюро, я просто сидела и рыдала. Женщина дала листочек, чтобы я написала надписи, потому что сказать голосом я их не могла, начинала говорить и падала на стол, захлебываясь и задыхаясь в слезах. И, кстати, да. Я впервые тогда встретилась с Элькиным отцом. Пока я рыдала, он зашел выбирать гроб. Хотелось кинуться на него и, вцепившись ногтями в шею, орать, что это они, они виноваты: родители, которым было плевать, которые жили своей жизнью, а она с сестрой жила с бабушкой, ее непонятные подруги, которые потащили ее в ту компанию, ее окружение, которое тянуло ее вниз… Они все были для меня виноваты, все они и я в их числе. Я смотрела на него со всей ненавистью, которая только может быть у человека семнадцати лет. Но он не знал меня, прошел мимо, выбирая: «мне не сильно дорогой, но и не самый уж дешевый, вот этот давайте, ага, скромный». Сволочь! Это – дочь твоя! Дочь! Я так и не смогла сказать ему ни слова…