Pierre Maes хотел непременно показать мне внутреннее устройство Бегинажа, которое мне не приходилось еще видеть… Мы отправились в маленький Бегинаж, куда часто заходил Ж. Роденбах к одной своей родственнице – бегинке. И точно следуя одной сцене из его романа Искусство в изгнании, мы проделали то же, что и его герой. Мы так же позвонили, так же вышла к нам навстречу привратница и, узнав, что мы хотим осмотреть Бегинаж, прислала нам старую бегинку. Она повела нас по коридорам: мы входили в столовую, где находилось несколько бегинок, затем в рабочую, приемную комнаты, наконец, в простую келью отсутствующей бегинки. Все было так, как описывал Ж. Роденбах, и мне казалось, бегинки из рассказов поэта ожили и окружают нас.
Но и другие города Бельгии представляли для меня огромный интерес; в Брюсселе оставались еще друзья Ж. Роденбаха, рассказывавшие мне каждый раз новые подробности его жизни. В тихом городке Фюрн, в июле, я видела процессию, которая описана им в романе Le Carillonneur После других городов: Малина, Куртрэ, Уденардена и пр. необходимо было побывать у моря, огромного широкого моря, которое он так обожал. На берегу его, в небольшой тогда деревеньке, затерянной в дюнах среди лачужек рыбаков, в Кнокке в скромной вилле с большой стеклянной верандой Жорж Роденбах писал свой роман Le Carillonneur в течение целого лета…
Париж, помимо вообще всемирного значения, притягивал меня, как один из крупных этапов моего паломничества за границей.
Большинство туристов, осматривающих Париж, заходит на знаменитое кладбище Pere-Lachaise, и помнит его огромное, прекрасное кладбище с массою красивых памятников, разнообразных цветов и венков из бисера. Если отправиться мимо могил Россини и Мюссе, с жиденькой ивой, затем подняться к главной часовне, откуда расстилается поразительный вид на Париж, повернуть направо вплоть до площадки с памятником К. Перье, то на узкой дорожке находится могила Ж. Роденбаха. Перед нами огромная серая глыба камня, причем один кусок как будто отвалился, возле него помещается бронзовый бюст поэта, с протянутой рукой, чудесно схваченными чертами лица поэта работы г-жи А. Бенар. Внизу на сером камне черными буквами написано:
Georges Rodenbach.
1855–1898.
Seigneur, accordez-moi cet espoir de revivre
Слова из его известного стихотворения!
На самом камне лежит несколько бисерных венков, восковые цветы под стеклом и распятие. Часто посетители, почитатели его таланта, оставляют там розы, фиалки, иногда визитные карточки.
Сколько раз, за все мои приезды в Париж, я ездила туда с розами в руках, с горьким сознанием непоправимой утраты!
Сколько раз с кладбища мне приходилось ехать на тенистый бульвар Бертье, к скромному кирпичному домику, с коричневой дверью, где он мечтал у окна, творил и где он скончался! У многих бельгийских современных писателей в памяти этот домик, где поэт так приветливо встречал их, ободрял и сочувствовал их юным замыслам…
После Люксембургского музея с его портретом, столь хорошо всем известным хотя бы по снимкам, лучше всего можно довольно близко подойти к Ж. Роденбаху теперь, когда его уже нет в живых, в уютной маленькой квартирке его осиротелой семьи, жены и сына, в их скромном жилище на окраине Парижа, где все дышит культом поэта… Я никогда не забуду моего последнего посещения их, за несколько дней до объявления настоящей войны… М-м Роденбах только что вернулась из Бельгии, и ее сын, Константин, теперь уже молодой человек, воспитанный в английском духе, известил меня, что они ждут меня к себе…
Это было как раз 14-го июля, в день французского национального праздника. На улицах Парижа было страшное движение, все готовились к вечернему веселью, иллюминации, балам на площадях, играли оркестры, проходили войска, кружились карусели… казалось, что весь Париж, действительно, закружился в какой-то яркой звенящей карусели, но на Dombasle в № 39, куда я позвонила, как всегда с волнением, было тихо… тихо до какого-то жуткого ощущения могилы… Все так же на стенах виднелись полотна Пюви де Шаванна, Бенара, Карьера, Шере, и портреты самого автора Мертвого Брюгге, властно царящего здесь, во всех мелочах жизни его семьи и во всей обстановке, точно он не умер, а только отсутствует. Все так же красуется огромный старинный портрет деда поэта, одного из участников создания независимой Бельгии. И m-me Роденбах, вес такая же печальная и замкнутая, как всегда, с тем же оттенком глубокой грусти, говорила со мной о муже, изредка взглядывала на его портреты, глазами, полными слез. Приход здорового юного сына вносит в нашу беседу жизненный оттенок; он тоже пишет стихи, но пока не печатает их, так как не собирается быть поэтом. Он полон жизни, широких планов, и никто из нас не мог угадать тогда, что через несколько дней ему придется быть уже на фронте, затем быть раненным осколком снаряда и снова очутиться на войне, получить крест за храбрость. Но в те часы сколько интересного мне удалось услышать из жизни Ж. Роденбаха, сколько вообще новостей по французской литературе!