Мозг каждый день разрывал мою душу этими картинами. Каждый день. Слёзы отчаяния затянули глаза. Боль зажгла грудь. Руки и ноги стали ватные… Я свалилась в кресло и начала беззвучно рыдать. Бешеный ритм дождя вторил моему сердцу.
Что я могла сделать? Надо было самой кинуться на уродов, жертвуя жизнью ради медиков? Наверное, надо было. И не пришлось бы сбега́ть из отряда выживших, сгорая со стыда и трясясь от страха. Не пришлось бы сейчас мучиться.
Как принять верное решение? Ведь мне уже хорошо, тепло, сытно… Зачем надо спасать тех, кто всё равно умрёт?!
Но внутри меня кипела кровь, плясал адреналин, раздувалось уничтожающее пламя ответственности.
Моя отстранённость – это неправильно. Я не смогу отсидеться.
Я решительно встала, распихала по карманам патроны, магазины и зарядила узи.
Красная облезшая металлическая дверь широко распахнулась и ударилась об косяк. Ледяной ливень врезался мне в лицо. Надо торопиться.
Кое-как добралась до машины и с четвёртого раза запустила мотор.
Колёса пробуксовывали, месили грязь. Мне казалось, что уазик вот-вот сядет брюхом на очередной колдобине, и я никому не помогу! Ливень нескончаемым ритмом стучал по машине, нагоняя в мой разум тревогу. Я ехала в городок, держа посередине фар непоколебимый ориентир – купол церкви, который слегка поблёскивал, что-то отражая… Неужели в городе до сих пор полыхают пожары? Там больше нечему гореть.
Город меня встретил огнём, гарью, пустотой и звериной тревогой. Горела моя школа. Чему там гореть? Я выжала педаль газа до отказа. Мотор закряхтел, и уазик помчался к театру. Я успею. Я спасу людей, чего бы это мне ни стоило.
Тормоз. Скрип. Схватила узи. Залетела в театр. Пол, когда-то роскошный и аккуратный, был завален кусками гипсовых лепнин, отвалившихся с потолка. Под ногами хрустели крошки разбитой мраморной плитки.
Я сделала несколько шагов вперёд, и откуда-то справа на меня кинулся урод. Он был меньше обычного, хилый и слабый, я даже толком не рассмотрела его в полумраке. Несколько выстрелов подряд прямо в лоб разворотили его истончённый череп. Чёрные мозги и чёрная, густая кровь забрызгали белый мрамор, а я устремилась по лестнице на второй этаж. Меня там ждут люди.
Вот она – белая, мощная дверь в холл. Рывок!
– Пустите! Пришла помощь! – заорала я и начала бешено долбиться в деревянное полотно.
Появилась тонкая щёлочка. Открыли! Там ещё есть живые!
Влетела в холл и прижалась мокрой спиной к ледяной двери. Пот заливал глаза. Горло сковывал привкус железа, селезёнку давил избыток крови.
– Стулья! Вон ту скамью! Сюда! Быстрее! – командовал мужчина.
Это с ним я говорила по телефону, это его голос.
Я не успела отдышаться, как пыльные резные стулья уже подпирали дверь. Кто-то пытался вырвать скамью из мраморного пола, но ничего не вышло. Бросили. Уроды со стороны лестницы царапали дверь. Отвратительный звук отдавал эхом по голове, но я старалась не слушать.
Вдруг всё затихло.
Я уселась в угол, опершись плечом на гладкую, белоснежную колонну. Дыхание никак не восстанавливалось. Я просто сидела, глотая воздух раздувающимися ноздрями. Огляделась, оценила перспективы… Людей немало – шестеро. Несколько женщин, одна беременная. Как я их всех выведу отсюда? Площадь перед театром уже кишит уродами, и это точно – они быстро вынюхивают жизнь. На лестницу нельзя – уроды затаились и ждут свежей крови.
Моя голова начала трещать от пустоты и беспомощности… Все планы спасения испарились. Мы все умрём в этом чёртовом театре.
– Окна! – истошно завопила женщина и кинулась к двери.
За грязным стеклом показался урод. Огромный рот, челюсти выломаны из суставов, переломаны скулы. Окно разлетелось на мелкие осколки. Урод прыгнул в центр холла и напал на беременную. Он вскрыл ей горло острыми обнажёнными костями фаланг, подставил обезображенный рот под фонтанирующую кровь и начал жадно пить. Женщина вмиг обмякла, повисла в его кривых лапах, как тряпичная кукла…