Апрель
Как серый стрепет из-под стрел,
На свет, на свежесть – порх – апрель,
Сверкая перьями щедрей,
Чем сокол солнца – царь царей!
Был заперт – и запел – апрель.
Весь – как нарушенный запрет.
Быть прежним?
Только не теперь!
Теперь – всем трепетом – гореть,
Живым и влажным серебром
Сбегать с раскинутых ветвей,
Стучать, как сердце, под ребром –
Левей,
отчаянней,
живей!
Апрель – как будто не впервой,
Но сколько сердца есть – дивись,
Как синевой
над головой
Рябит, раскачиваясь, высь,
Как прелесть первенства проста…
И луч помедлит пять минут,
Чтоб жгутик клейкого листа
Прикосновеньем развернуть.
От памяти не отцепить
Святой репейник чепухи…
Апрель рождается в степи
И превращается – в стихи.
Заклинание
Спросит едва ли
Родившийся в мир:
«Звали?
Не звали?
На бой ли?
На пир?»
Белая лебедь,
Вскинется мать:
«Звали – лелеять,
К груди прижимать!»
Скажет отец:
«Звали избу рубить».
Девочка робко прошепчет:
«Любить».
Скажут моря:
«Поднимать якоря».
«Миру дивиться», –
Молвит заря.
Сердце – как солнце,
Путь его – ввысь.
Дело найдётся –
Только явись!
Мой!
сыну
Вместо слёз и приветственных слов:
«Мой!» –
Не слово,
а выкрик и выдох…
О, степная дремучая кровь,
Этим зовом себя ты и выдашь.
Мой – с пушком золотистых бровей,
С синью взгляда – сквозь царство иное,
Мой – со всею печалью своей,
С первородной своей тишиною.
Будто в грудь кулаками стучать:
«Только мой!» –
укоризны не струшу.
«Мой!» – на Страшном Суде отвечать
За его сизокрылую душу.
Животом пережитое
– мой,
Пеленою повитое
– мой.
Возвращенье – из плена домой,
Вызов, брошенный смерти самой,
Так проносится клич боевой:
«Мой» – сокрытый, украденный, кровный!
…Так родится удар ножевой,
Стон любовный
И скрежет зубовный.
Тюльпаны
Тёплая
капля упала.
Жёлтые,
тёмно-алые,
Вот клювики тюльпанов –
Жадничают
и жалуются.
В лепете полуслова -
Жажда дождинок мокрых.
Тёплую каплю ловят,
Всхлипывая
и чмокая.
– Небо, люби,
целуй нас.
Дай – весеннего света,
Свежих и теплоструйных
Прикосновений ветра,
Силу трав и животных,
Рокоты грозовые… –
Просто за то, что вот мы –
Мокрые и живые!
***
Сквозь лепет веток, спрятавшись за сплетнями
(Здесь лист как жест отчётлив и шагренев),
Как девочка одиннадцатилетняя,
Акация завидует сирени:
Как вдохновенно всё её обличье!
Счастливая, повенчанная с ветром…
Как от избытка стати и величия
Она лучится исступлённым светом!
Так славит Бога всякое дыхание -
Цветы сирени вдруг заговорили.
Так слиты в голубом благоухании
Улыбка Евы и печаль Марии…
Акация стоит – глядишь, расплачется,
И пахнет – сладко, до галлюцинаций,
Но в куцем золотисто-белом платьице
Акации с сиренью не тягаться.
Вот потому цветётся, да не спится ей.
Она умрёт скорей, чем даст промашку –
И белую фату из шторки ситцевой
Набрасывает спешно на кудряшки.
Август
Деревья держат звёзды крепко-крепко –
Им не с руки швыряться серебром.
Луна созрела. Вытянули репку,
Четыре дня тянули всем двором.
Цветёт цикорий – сердце в синей раме,
Бесстрашным корнем в холод уходя,
И пахнет август астрами, кострами –
Сухим дыханьем ветра и дождя.
Следы
Как сети линий на руке,
Читай речной изгиб.
Следы сандалий на песке
Напоминают рыб.
По кромке меркнущей воды
(Сей берег – оберег)
Куда ведут твои следы,
Вечерний человек?
Судьбы покинутый мысок –
Как выброшенный нож,
Но синей Синдики песок
Не скоро отряхнёшь.
В твоих ногах такая крепь,
Угнаться – не смогу.
Тебе идти сквозь свет и степь
К родному очагу.
И руки в воду опускать,
И приникать к реке,
Чтоб нам друг друга отыскать
По рыбе на песке.
На фоне моря
Здесь женщина пойдёт чуть медленней
И робко спутника попросит:
«Сфотографируй волны медные
И эти розовые плёсы».
И в кадр, сочтя красоты разные,
Войдёт, себя не выдавая,
И, взглядом тайный праздник празднуя,
Как будто крикнет: «Я живая!»
И обернётся, вскинет голову –
Куда там солнцу, небу, плёсам!
На фоне моря блещут золотом
Степные простенькие косы.
И в профиле, совсем не греческом,
Таким зенитом зреет лето,
Что с ним бы в царстве человеческом
Чеканить новую монету.
Вдоль синей набережной города
Пройдёшь музейно, дашься диву:
Как море выпрямляет сгорбленных,
Как высветляет некрасивых!
Душа, сияющая нежностью,
Летит, о счастье вспоминая,
Освобождённая безбрежностью,
Перерождённая, иная –
Из самой маленькой и скомканной
Судьбы, почти уже не женской,
Как из чужой постылой комнаты –
К пятиминутному блаженству.
Здесь жизнь и смерть, всегда изменчивы,
Царят, о первенстве не споря.
И тайно вспоминает женщина,
Как вышла некогда из моря.
Только море
На земле только море и помнит, как можно любить
Всех, в суровом бесснежье лелеявших мысли о лете:
И успевших подаренный шарик с дельфином разбить,
И ещё не пылавших в вечернем ласкающем свете,
Тех, кто к морю приходит, как в час появленья, нагой,
Тех, кто выстрадал каждую ниточку в крое наряда,
Тех, кто долго у берега трогает воду ногой,
Тех, кто прыгает в бездну, бросая мопед без пригляда.
Тех, кто ехал три дня и три ночи, в вагоне пылясь,
А потом – на слоне, на коне, на верблюде и пони,
Тех, кто за два часа прилетел, как сиятельный князь,
Тех, кто был привезён за компанию – как, и не вспомнить.
Тех, кто любит купаться и в общем-то жить натощак,
Тех, кому не позавтракать – самое горькое горе,
Тех, кто бросил рюкзак у Вахтанга почти что за так,
Тех, кто въехал в торжественный терем с балконом на море.
…Тех, кого раздражают младенцы, торговцы, огни
И кому неизменно встречаются люди плохие,
Море тихо попросит, волной приникая: «Нырни!
Человечество, мой дорогой, – это тоже стихия.
Так что, строя свой замок, соседний ногой не сшибай,
Чтобы сердцем понять: все песочные замки похожи.
Просто каждый приехал услышать своё «баю-бай»,
Покачаться, понежиться, сбросить сгоревшую кожу».
Море знает, чьё сердце и взгляд одарить глубиной,
И кому закудрявить от солнца белесую прядку,
А кого посильнее хлестнуть набежавшей волной
И отправить на сушу – задуматься, всё ли в порядке.
Правда, видено всё. Море приняло столько грехов
На себя, своевольно и щедро прощая их людям,
Столько слышало песен, признаний, обетов, стихов,
Что давно им не верит. Но – тише. Об этом не будем.
Верит только живому дыханью, биенью, теплу:
«Приходите, торгуйте камнями, латайте жилища.
Хороните покойников там, где я бьюсь о скалу.
Со времён Посейдоновых я неразборчиво в пище…»
Впрочем, есть ли отрада – ещё один шарик разбить,
Перепортив внезапной грозой лучезарные виды?
На земле только море и знает, как можно любить:
Помнить всё и ничем
никогда эту память не выдать.
Остров
Горе – как море:
уйдёт – и оставит соль.
Мечутся чайки,
но жалобы их негромки.
Маленький сын играет моей косой,
Дочка выводит буквы вдоль синей кромки.
Мы, как один, спелёнаты тишиной.
След на большой земле превратился в прочерк.
Остров, куда нас выбросило волной,
Узок, как новый месяц, и скрыт от прочих.
Ты зажигаешь ночью большой огонь.
Спят паруса, обнимая песок крылами.
Звёзды ложатся письмами на ладонь –
Будем читать, пока не погаснет пламя.