«Но как же? Ему нужна помощь. Молодой человек. – Произнесла более настойчиво тыкальщица и снова ткнула меня палкой под ребра (эта Фрэссериха брезговала до меня дотрагаиваться и вот тыкала в меня концом палки, точно маленький ребенок, нашедший смачное свеженькое собачье или какое-нибудь иное дерьмо, и вот ковыряется в нем, изучает, так сказать – а вдруг внутри говна есть что-нибудь эдакое, какая-нибудь изюминка). – Его, наверно, избили. Гляди, Маш, ведь он в одних трусах, в крови и синяках».
«А тебе это надо? Помощь?! – Язвительно сказала вторая старушенция. – Думаешь, он увидь тебя лежащей в луже шобственной крови после того, как его же одногодки поигрались бы ш тобой, помог бы тебе? Шас! Шильно сомневаюсь!».
«Ну я все-таки сейчас позвоню в милицию, чтобы у меня совесть была чистой».
«Делать им больше нечего да и те – тоже. К шередине дня может заберут, хм!» – Хмыкнула вторая старуха.
Дальше я отключился еще на некоторое время, которое мне показалось целой вечностью. Я припоминаю, как мы с дедом в конце лета дежурили на картофельниках (на которых дежурила почти вся деревня по очереди), потому что там завелась некая крысятина, которая тырила ее. Так вот в тот раз я решил не спать всю ночь, доказать себе, что я на это способен, а еще увидеть восход. И тогда у меня было некое подобное ощущение (уже ближе к восходу), я точно окунался в чашу сна на долю секунду, но потом тут же просыпался, тряся изо всех сил головой, точно бык, и мне казалось после этого, что прошла вечность, и я уже не сплю очень давно. Хотя ведь я погрузился в сковывающее владение сна на пару секунд и тут же вернулся, как если нырнуть в холодноватую реку и вынырнуть.
Не успев приоткрыть глаза, как я сразу же их закрыл – свет давил на них с огромной силой. У меня вырвался стон, а затем я закашлялся. Кое-как перевернулся на бок и намеревался сплюнуть кровяную слюну, но мне это не удалось: она стекла по подбородку, а затем, не спеша, съехала на грудь. Потом я снова отключился на непродолжительный период. Мне казалось, что меня опутывают какие-то нитеобразные щупальца и утаскивают в некую нору, похожую на туннель. Когда я снова пришел в себя, то сердце колотилось, а по всему телу бегали, подобно взбешенному поезду, дрожь и чувство страха.
Наконец я собрал все оставшиеся усилия, которые еще к тому же подкреплялись чувством бешеной ярости, которые так поприкалывались надо мной. Что самое прикольное пока я тащился, время от времени рухая на землю, ни одна долбанная сволочь не поинтересовалась, что со мной, может мне нужна помощь – ХРЕНА С ДВА. ЭТИ ГРЕБАНЫЕ ФРЭССЕРЫ или их СПОДРУЧНЫЕ были так поглощены собой, работой, деньгами, сексом (думать о том, как будешь драть какую-нибудь барби на работе или после работы, гораздо интереснее, чем замечать какого-то пацана, плетущегося, точно воин, с поля брани в одних блин портках). ВЕДЬ ПАРНИ В ТРУСАХ, ЛИЦОМ В КРОВИ, ССАДИНАХ И ГРЯЗИ ГУЛЯЮТ ПО АЛЬПВИЛЛЮ КАЖДЫЙ ЧЕРТ ВОЗЬМИ ДЕНЬ – ТАК ЧТО МОЖНО УЖ И ПРИВЫКНУТЬ!!!
Я плелся по улице, не зная толком, куда я вообще направляюсь. Домой идти я не мог – вдруг там эта ублюдошная свинья (ДУБЛИКАТ моего любимого папочки). Тогда он точно добьет меня. Это наверняка. Я решил плестись к Рику. Это единственное, что пришло мне на ум. Я плелся, точно во сне. Голова кружилась по-страшному, подташнивало. Хотелось упасть и не вставать, но я продолжал плестись, свесив голову и закрыв глаза. Я представлял, что я сплю. Погружен в сладкий сон, который ласкает меня в своих объятиях, подобно тому, как девушка ласкает своего возлюбленного (уже мужа) в первую брачную ночь. Также я вспомнил опять мою бабулю. Вспомнил, как я попытался съехать с дороги перед фабрикой, которая шла под уклон, и не смог справиться с управлением моим великом и ободрал себе коленки, правый локоть. Мне было безумно больно, идя домой я ощущал жжение в коленках и локте, из глаз у меня градом капали слезу, которые застили поле видимости. Когда я был уже почти у дома, со скамейки соседнего дома поднялась баба Вера (мы дети звали ее так, а моя бабуля и остальные просто Вера), в одно мгновение оказалась около меня с красным заплаканным лицом, в пыли и ободранными коленками и локтем, на которых кровь уже немного подзасохла.
«Брось ты его к такой-то матери! Зачем ты его везешь? – Баба Вера любила вставить «красивое» словцо, но из ее уст это звучало даже очень здорово, а не как брань. У меня бы это прозвучало как похабщина и ругань, но у нее… это совсем другое дело. По мне, есть просто такой особый тип людей, которые когда ругаются, то это у них выходит очень даже смешно и здорово, и ты даже не обращаешь внимания на ругательное слово, точно его и нет, но хотя не нужно отрицать, что это плохо. – Упал что ль, Дим?»
«Д-д-ы». – Выдавил я из себя, шмыгая носом и вытирая, свисающие из носа сопли тыльной стороной ладони.
«Эх, ты чудо эдакое! Но ничего до свадьбы заживет. Идем скорее к бабушке». – Баба Вера назвала меня «чудом эдаким» тогда, и в этих словах звучало сочувствие и любовь одновременно.
В ДЕРЕВНЕ ЛЮДИ БЫЛИ ДОБРЕЕ И ОТЗЫВЧЕЕ… ОНИ НЕ БЫЛИ ФРЭССЕРАМИ И ИХ МАРИОНЕТКАМИ
Когда я увидел расширенные бабулины глаза, то слезы потекли по моему раскрасневшемуся лицу с новой силой. Бабушка прижала меня к себе и сказала, что все будет в порядке, и чтобы я не ревел (сам, мол, виноват). Она помазала мои ссадины зеленкой, дуя при этом, чтобы не так дерло. А когда жжение было особенно сильным, и я скулил точно щенок, и слезы капали из глаз, то она приговаривала: «Будет тебе. Теперь, парень, все не так уж и плохо» и сильнее дула на свезенное место. Проводила своей сухой, прохладной и нежной рукой по моему лбу и волосам. В эту минуту боль улетучивалась на какие-то дольки секунды, и мне становилось спокойно, я был рад, что у есть такой человек, который может утешить тебя, когда тебе больно, облегчить твои страдания и сделать их не такими горькими. Если у тебя есть такой человек, то хотя бы для этого уже стоит жить в этой сраной задолбаной рутинной жизни.
Затем мои мысли сменились мыслями о ДУБЛИКАТЕ папочки. Я стал думать о том, как у него заживает нога, в которую я впорол нож. Было бы круто, если бы у этого брюзги, вечно недовольного ублюдка, который видит во мне лишь все дерьмо, началась гангрена, и ему отпилили на хрен одну его ходулю.
Сестра, хотите сделать первый запил?
Дальше я думал о том, что нужно вернуться домой на квартирку и закончит с этой гнидой то, что мы не завершили. Но перед этим мне до черного безумия хотелось отомстить этим ДЕТКАМ НОЧИ, которые избили меня. Я не знал еще в то время, что Рик знает одного из этих сучат – когда же он сказал мне об этом, то мне захотелось ржать по-черному от этой охренительно шикарной вести.
М-М-ме-е-э-с-с-ть!!! Черный перевернутый разум стал подбрасывать план того, как можно жестоко с ними поквитаться.
Еще я подумал о Натали. После моего рассказа она вообще со мной не общается. Я словно соорудил стену между ней и собой. Теперь мы далеки, а я надеялся, что когда я отдам ей ключ от моей ДУБОВОЙ ДВЕРИ, все изменится. Как же я ошибся! Она точно один из Фрэссеров.
Я часто ошибаюсь. Очень часто. Думаю, что что-то смогу хоть капельку улучшить, но все лишь больше ухудшается. Как, черт возьми, я устал! Как, черт возьми, мне надоело чувствовать себя грязным, одиноким, повинным в чем-то, разбитым и ненужным! Это тяжело. С каждым днем тяжелее. Каждый день приближает меня к этому… Я решил сделать это. Но перед тем как уйти, я хотел поквитаться с моим бывшим почти другом, а когда я узнал, что Рик знает одного из НОЧНЫХ ДЬЯВОЛЯТ, то решил еще и отомстить этим поганым скотам.
Мне с трудом верилось, что я стоял перед квартирой Рика. В ушах звенело, перед глазами все потемнело и плыло. Мне едва удалось надавить на звонок, чтобы не грохнуться на площадку и не съехать вниз мордой по лестнице.
Рик долго не подходил. Я уже решил, что его тоже нет дома и что он лежит где-нибудь в луже собственной крови у сада, и что я его не заметил. Но наконец за дверью послышались еле различимые шаркающие шаги (можно было подумать, что за дверью столетний старик, который незнамо каким образом дожил до столки лет и у которого еще теплилась какая-то жизнехонька, благодаря которой он как-то еще двигался).
Я рухнул через порог, когда дверь открылась. Боль пронзила правый бок. Я сдавил, что было сил зубы, но это все равно не помогло – я заревел. Это были не рыдания, а скорее горькие всхлипывания отчаяния, бессилия, горя и тоски.
«Дима-ан, – проговорил надо мной старческий голос Рика, – давай я тебе помогу, дружище». – Рик помог мне забраться внутрь квартиры. Если бы кто-то видел это, то он бы мог подумать, что меня утаскивает чудовище с изуродованными лапищами, на которых длинные острые когти, в свою нору, где оно потом разорвет меня на куски и сожрет, или же маньяк-гомик.
Я провалялся пару минут в коридоре квартиры Рика, потом Рик помог мне подняться. Из глаз у меня при этом закапали слезы, а лицо закалило, и все тело прострелила колюще-давящая боль. Рик подвел меня к крану, чтобы я умыл свою избитую рожу в крови и пыли. Тут только я нащупал языком ямку, где раньше был зуб. Эти поганые говнюки еще, оказывается, выбили мне зуб с левой стороны, который рос следом за клыком. Хотя я не помнил, чтобы меня пинали по лицу, значит, один из этих НОЧНЫХ ДЕМОНЯТ долбанул меня по лицу, когда я вырубился. ГРЕБАНЫЕ КОЗЛЫ!
Руки у меня тряслись и не слушались, точно у одряхлевшего старика, когда я приводил свою физиономию хоть в какой-то вид. Рик оставил меня одного в сортире и ушел. Я стянул с себя портки и кое-как залез в ванну после того, как стер с физиономии кровь и грязь. Я вспомнил, как совершал гадкие вещи, забираясь в ванную. САДЮГА-ДЕМОН шепнул мне с жесткой издевкой: «Залезай да погоняй лысого, жалкий одинокий извращенец! Может, полегчает, у?!». Я помотал тяжелой одеревеневшей башкой. Почувствовал отвращение к себе. Каким же сраным дебилом я был!!! Я сделал очень много вещей, которыми не горжусь и о которых стараюсь забыть, но не могу. И я даже не хочу писать о них в своем дневнике, потому что боюсь выпускать их на бумагу – пусть уж лучше они так и бродят в липкой паутине моего сознания. Но о двух жутких вещах, которых я очень стыжусь и которые до безумия желал бы забыть, я все же напишу день через два. Это нужно для меня же самого. Может, тогда они не будут гнести меня так, как сейчас – почти с такой же силой, как это делают Фрэссеры… которые добились того, что хотели от Александра.
Я не сделал грязной вещи, о которой шептал мне ДЕМОН сквозь мой больной перевернутый разум. Мне удается справляться с мокрым искушением Сатаны уже около восьми или девяти месяцев, и мне не катит почувствовать те муки совести, когда охота зарыться под землю или сдохнуть, снова. Мастурбация – эта грязная, но, мать твою, цепкая ловушка Дьявола, действовать которой чуваки вроде меня позволяют по собственной же воле. Не заметно для себя ты впустил ее, и когда она пустила в твою плоть свои щупальца, высвободиться из их власти не так-то просто – потому что твой разум насыщен до предела дерьмом и сраными черными фантазиями. Мне удалось выкинуть из себя щупальца этой ловушки, и я держусь. Возвращаться на свое же говно, от которого я очистился частично (полностью очиститься невозможно, потому что ты уже побывал в говне, и его осадок так и останется в твоем разуме как напоминание того, каким чертовым блевотным существом ты был, совершая это), я не хотел.
С большим трудом я вымылся (если вообще мое осторожное елозение по ребрам и остальным частям тела, можно было назвать мытьем). Вытерся полотенцем. Меня колотила дрожь. Зубы стучали как бешеные. Дальше голова закружилась по-страшному, и я блеванул (хотя с чего бы? Я же не ел ничего с того «веселенького» вечерка, когда мы наткнулись на презабавных ИГРУШЕК ДЬЯВОЛА). Это было противно. Я хотел перестать, но был не в состоянии. Кисловатая блевотина выплеснулась прямо на ножное полотенце, а ее остатки повисли у меня на подбородке. Затем желудок вновь скрутило, комок подвалил к горлу и упал. У меня отрыгнулось что-то горьковатое и шершавое (нечто вроде слюны). Я сплюнул это на полотенце, морщась и издавая стоны. Потом пришли Фрэссеры, или лучше сказать не они, а то, что эти ЛЮДИ Ненависти и Крови послали. Из пола рядом с облеванным полотенцем выросла кисть (коричневого загнивающего цвета), у нее были длинные пальцы, двух из которых не было – от указательного осталась лишь одна фаланга, а мизинца вообще не было: его сбрили начисто). Из пальцев, извиваясь, поползли какие-то жилки, которые увеличивались в размерах. Одна из них коснулась моей ступни, я вскрикнул. На том месте, где она меня коснулась, осталась полоса, словно мне прислонили что-то горячее. Я собрался заверещать, но из меня вышли лишь нёбно-укающие звуки, точно у мартышки, которая увидела свежее человеческое сранье и от довольства заукала. Потом я отключился. Я был точно в воде. Плотной, сковывающей, молчаливой и безответной воде. Я попытался подумать о Нэт. Увидел ее черные волосы с кудряшками, зеленоватые глаза, но все это было размытым и тонким, подобно, копировке, которую мы, помню, использовали в первом классе, когда только учились писать. Не следовало тебе рассказывать ей про НИХ, прошептал в этой водной тиши некий голос в моей башке. Но ведь не зря говорят: «все, что ни делается, – все к лучшему». И ее реакция лишь доказало мне, что я никому не могу доверять. Н-И-К-О-М-У. Ключ от моей ДУБОВОЙ ДВЕРИ должен хранится глубоко внутри меня, в самых темных закоулках моего больного перевернутого сознания.
ЧЕРТОВСКИ ТРУДНО НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРОМУ БЫ ТЫ МОГ РАССКАЗАТЬ ВСЕ, ЧТО ХРАНИТСЯ В ТЕБЕ, ЗА ТВОЕЙ ДУБОВОЙ ДВЕРЬЮ, НЕ БОЯСЬ, ЧТО ОН О ТЕБЕ ПОДУМАЕТ И КАК ОТРЕАГИРУЕТ. ДАЖЕ МУЖ И ЖЕНА МОГУТ РЕДКО ПОХВАСТАТЬСЯ ЭТИМ, ХОТЬ МОГУТ И ПРОЖИТЬ ВМЕСТЕ ДЕСЯТОК ЛЕТ, А ТО И БОЛЬШЕ.
КТО НАШЕЛ ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА – ТОТ СЧАСТЛИВЕЦ, ОБНАРУЖИВШИЙ ВЕЛИКОЕ СОКРОВИЩЕ.
ПОЛНОЕ ДОВЕРИЕ. ОТСУТСТВИЕ СЕКРЕТОВ. ОТСУТСТВИЕ ЛЮБЫХ БАРЬЕРОВ МИСТЕРА СТРАХА. ПОНИМАНИЕ. СПОКОЙСТВИЕ. НЕЖНОСТЬ. ТЕПЛОТА И ЛЮБОВЬ.
Меня привело в относительное чувство голос Рика, а затем его прикосновение кончиками пальцев ко мне (по всему телу тут же распространились нити боли, вроде тех, которые извивались из этой кисти, выросшей из пола).
«Диман, скоро мои предки придут».
Голова кружилась. Мне требовалось поспать. Еще поспать. Пара часиков крепкого тихого сна. Чтобы никто меня не тревожил, не теребил. Оставил меня в покое. Лишь спокойный сон и я. Наконец я вспомнил, где я, что происходит и почему я так хреново себя чувствую. Я вспомнил о кисти, которую послали Фрэссеры, о заблеванном полотенце. Мне стало не по себе. Чувствовал вину, точно нашкодивший мальчишка.
Я приоткрыл глаза. Я лежал на диване, накрытый покрывалом. Я ощущал частично прикосновение покрывала к заднице и другим местам у гениталий – это означало, что я лежал с голым пердальником. Мне стало стыдно и погано вдвойне – Рик видел меня голым. Но с другой стороны я был ему благодарен – не всякий стал бы перетаскивать субъект вроде меня, распластавшийся у полотенца с собственной блевотиной. Я заметил, что в пиковые ситуации: все из тех, кто тебе окружает, как то хотят помочь тебе и чуть ли не добрые самаритяне (эта ситуация как бы объединяет и покрывает все неприязни и всю ненависть – те, кто это имеет, точно перекидывают все едко негативное на нее и становятся нормальными чуваками, которые и не грызлись друг с другом вовсе), но проходит эта ситуация, ее действие завершается, и вся эта объединяющая дружеская атмосфера испаряется, и этот же твой приятель, который ты думал твой друг и чувствовал это внутри, отдаляется незаметно от тебя (а ты – от него), и может даже подложить тебе «красивую» смердяще-разлагающуюся свинью. Я не говорю здесь в общем (в общем вообще нельзя говорить, потому что исключения есть всегда, как есть всегда и альтернативы), но я говорю, что так происходит в большинстве случаев. Я могу судить об этом по тому случаю, когда я потерял МОЮ БАБУЛЮ. Тогда у меня была подружка Инна Прешова. Какое-то время мы с ней очень крепко дружили – и она даже мне некоторое время помогала, когда бабули не стало – но потом спустя время после смерти бабули, когда я как бы пришел в себя (лишь внешне, на первый взгляд), наши отношения растаяли, и мы вообще перестали общаться, а потом Инна уехала вовсе из Альпвилля. Я не помню, чтобы давал какой-либо повод для разрушения нашей дружбы (если она вообще существовала, черт тебя дери?!). Она просто распалась, словно через смерть бабули Инна проявила себя как истинный друг, а затем внутри у нее что-то сломалось, растаяло (как у меня, вероятно), и мы больше не могли быть чем-то или кем-то друг для друга. Но Инна в тот момент, когда проявила себя как настоящий друг, который потом растаял, подобно туману, помогла мне очень благодаря тому, что мы много делали вместе (гуляли, читали книжки вместе, смотрели различные передачи, играли, разговаривали).
СОВМЕСТНОЕ ОБЪЕДИНЯЕТ И СБЛИЖАЕТ
МНОГОГО НЕЛЬЗЯ ОБЪЯСНИТЬ В ЭТОМ ЧЕРТОВОМ СУЩЕСТВОВАНИИ ИЛИ ЖЕ ОЧЕНЬ СЛОЖНО, ТАК ЧТО ЛУЧШЕ И НЕ ПЫТАТЬСЯ
Когда я чувствую себя виноватым или злым, то разговаривать с кем-либо охоты нет никакой, а все веселенькие кажутся мне настоящими уродами, которым мне бы хотелось съездить по мордасам, но Рик также был избит этими ИГРУШКАМИ НОЧИ, поэтому он был серьезен и нормален, и я не ощущал отвращения к нему.
«Одежка какая-нибудь у тебя есть?» – Свой рюкзак с одежкой и какой-то учебной фигней я оставил в Канализационной Берлоге (сейчас там была моя прописка, по сути я числился бомжем). Хотя вряд ли там осталось какая-нибудь чистое шмотье – стирать-то его негде да и нечем. Я даже пару дней до нападения на нас ДЕТОК ДЬЯВОЛА ощущал исходящую вонь от себя, а особенно от паховой области, когда мочился. Противный, какой-то тепловато-потный запах, и ощущение, точно у тебя на яйцах корка, которую нужно соскабливать каким-нибудь специальным поскребком, которым скребут люди, которым за сорок, «ножки» с изрядной порцией старой вонючей кожи после принятия ванны. В общем чувствуешь себя грязным и пользованным на типа использованного презика, который порой не забывает цеплять на свой «кран» Серый, этот половой извращенец.
«Найду что-нибудь, Диман, не боись». – Тут только я заметил, что половина лица Рика была вся синюшная и в кровоподтеках, точно у него было это страшное родимое пятно в пол-лица, которое я порой видел у некоторых людей на улице.
«Да я и не боюсь, мне срать срачем на все, приятель, – произнес я грубо. Потом прокашлявшись (у меня отхаркнулась какая-то мокрота, кажется эта была кровь – я ощутил ее привкус), добавил: Ничего себя тебя отделали эти суки!».
Рик промолчал. Его можно было понять: когда зол как бес и тебя снедает жажда мщения и злости, что это произошло именно с тобой, то лучше не распылятся словесно, потому что это приведет лишь к еще большей адской боли внутри, тебе захочется чуть ли не верещать и сдирать заживо кожу с себя от черного давящего чувства унижения и надругания.
Рик сказал, что когда те двое догнали его и встали полукружком, то вначале лишь дразнили и задирались для прикола (для затравки так сказать), но потом начали избивать по-настоящему: жестоко и просто так для приколы, потому что были храбры и насмотрелись всякого говна в Интернете да в ящике.
«Но я все-таки хорошо вхерачил одному, – кисло и устало улыбнувшись, скорее лишь одними глазами, сказал Рик, – я долбанул ему кулаком в челюсть, а потом резко зажал его рукой и швырнул об сетку, этому говну отлично досталось, – Рик рассказывал все это монотонным металлическим тоном, – но потом его дружок ударил меня чем-то по голове, рядом с виском, и я упал. А затем они изрядно поработали копытами, и ты видишь, как эти твари раскрасили меня. У нас после футбольных матчей так не долбали». – Закончил Рик, двинувшись на кухню.
Потом мы ходили в травматологию. Разумеется, пришлось подождать – хорошо, что только пятнадцать минут. Врачи, сидевшие в кабинете трепались о чем-то. Одна из этих крыс махнула на меня клешней, типа: поди погуляй, парень, не видишь у нас важный разговор, не до тебя пока. Мы с Риком «хорошенько» охарактеризовали этих уродок. Одна старушенция глянула на меня и помотала башней, точно чукча чертов.
«Чё репой-то, блин, трясешь?! Не нравится, что ли чё?! – Спросил я громко. Та отвернулась. – Вот так-то и не разевай лопухи-то, кашолка старая!». – На меня посмотрели остальные, кто были в проходе, сидя на лавках перед другими кабинетами.
«Можно не выражаться молодой человек!» – сказала мне одна мамашка, которая сидела перед кабинетом напротив того, в который должны были попасть мы. У нее на коленях стояла маленькая девочка, которой было около двух лет. Она пыталась идти по коленкам, но у нее не получалось, она свозила матери юбку (дизайнер которой постарался с разрезом: вероятно, он хотел, чтобы в этой долбанной юбке занимались карате) которая тут же спадала и обнажала ей долбанные ляжки в блестящих новеньких колготках. Меня избитого и изрядно покалеченного, с кружащейся башкой посетил в тот момент ДЕМОН. И ко мне в больную и попинанную башку стали с настойчивой силой стучаться грязные извращенные образы.
«Сиди не вякай, заботливая мама-клуша! Зае… на хрен!» – Матюгнулся Рик. И я был ему благодарен за это, потому что ДЕМОН со своими картинками тут же пошел в зад.
Мамашка глянула косо на Рика (вернее, на его синее пятнышко в пол-фейса) и стала заниматься со своей дочуркой, которая снова пробуксовывала у нее на коленях. И этой долбанной идиотке даже не приходило в тупую набитую дерьмом башку поправить юбку и закрыть свои ляхи. Я подумал о том, что неспроста изнасиловали на смерть Далыгину. Кому нравится дразнить, тот в итоге дорого платит. У меня больной на фиг разум, но я справляюсь (значит, мое сознание не до конца еще разложилось, но оно близко к этому), а ведь в нашем веселеньком Альпвилле, да и по всему миру, полно больных перевернтых раз десять придурков, которые с подобными долго справляться не станут, – Далыгина явный тому пример. Еще я подумал, что поделом ей (я знаю так нельзя говорить и все такое, но мысли – это такие пиявки, которые так и жаждут присосаться, слететь с твоих губ, а потом быть притворенными в жизнь). Хотя я уверен, что Илюша-попка-к-верху Нойгиров от души порадуется, узнав, как досталось мне и Рику.
Наконец врачихи в кабинете натрепались, нажрались и соизволили нас принять. За столом сидела грымза с милированными волосами, которые были кое-как стянуты резинкой и чуть ли не все посеклись (не очень-то приятное зрелище!). Другая поливала цветочки на подоконнике. Мы дали грымзе наши медкарты. Она их с умным видом (точно избалованная девчонка, у которой в башке полно розового дымка, которая до сих пор верит в чудо и просматривает всякие косметические журнальчики, надеясь из них узнать секрет того, как привлечь внимание своего «вечно работающего» муженька или хоть кого-нибудь другого, кто не так занят и умеет орудовать своим двадцать первым пальцем) пролистала наши медфигни.
«Ну, что вас беспокоит?» – Выдала эта тормозная дура наконец.
Само собой, Рик сорвался. Я почувствовал, что завожусь тоже. Почему мне и не нравятся поликлиники (одно дело лежать в вонючей больнице и терпеть это, зная, что если ты это не сделаешь, то можешь быть, как Сычев, который теперь живой овощ, которому, я уверен, жизнь сейчас – лужа смрадного гноя, но совсем другое посещать долбанные поликлиники, где тупоголовые бараны в белом не могут лишь просто выписать тебе какое-нибудь лекарство или назначить лечение. А почему? Да потому что им насрать! Да к тому же они не довольны финансами, которые им выделяют и отыгрываются тем самым на стариках и старухах, которые трудились всю жизнь, надеясь под старость получить хоть какое-то уважение и заботу, а получают в итоге смачный пинок под зад и образный харчок в фейс – а хочешь доброго ухода и лизания попы, то плати. Но как они это могут на свою «суперпенсию» – ведь не найдут же они пару тыщенок в толчке? Ха-ха-ха!!! )
«А ЭТО У МЕНЯ, ПО-ТОЕМУ, РОДИМОЕ ПЯТНЫШКО В ПОЛ-ХАРИ, СУКА Ё…?!» – Рыкнул Рик.
«Ты как вздумал разговаривать, недоросток херов?! НУ-КА ВЫМЕТАЙТЕСЬ НА Х…!!! – Разъярилась по-настоящему неудовлетворенная врачиха, послав нас на три буквы, рыком, подобным реву двигателя спортивной тачки. А еще говорят, что люди с высшим образованием называются интеллигенцией. Я уж не помню, кто мне говорил (наверно, Лом, который бывал в институте, пока его не вышибли), что как им объяснял преподаватель, они (то есть, кто имеет дипломчики, которыми можно смело подтирать задницу, о Высшем Говеном Образовании) интеллигенция, но если они врежут себе по пальцу молотком, уронят что-нибудь на клешню, то они уже перестают быть образованными «интеллигентными» (ХА-ХА-ХА!!!) чуваками и могут вести себя похлеще даже чем ваш покорный слуга (когда, к примеру, в его перевернутом разуме, возникают черны шуточки). Теперь я увидел реальное подтверждение того, о чем мне рассказывал Лом. Кстати, явный пример «о-о-чень интеллигентного чувака» господин Чикатило (я уже писал об этом образованном парне в своем дневнике, это просто напоминание).
«Идите отсюда куда подальше и живо!» – Подала голосок другая врачиха, поливавшая цветки.
«Пока вы не сделаете нам рентген и залатаете нас, ХРЕН Я КУДА УЙДУ!!!» – Заявил Рик, трясясь от злобы.
«Я не буду ничего для вас делать, отморозки сраные!» – Отчеканила врачиха, у которой все патлы почти посеклись.
«НЕТ СДЕЛАЕШЬ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ НАД ТОБОЙ ПОТРУДИЛИСЬ!!! – Проснулась во мне Третья Личность. – Ты пойдешь после работы, а на тебя нападет пара веселеньких ребятишек и отметелит тебя, так что никакой хирург потом будет не в силах собрать тебе твои косточки, усекла?» – Третья Личность перешла с рычащего тона на спокойно-ледяной и уверенный.
«Мы же отморозки, как ты сказала, а что терять таким вот отморозкам, а? Сейчас они смелые через край». – Рик вытянул чуть вперед голову и повернул лицо синюшней частью.
Мадам в белом халате, которая и застыла у подоконника, когда за дело взялась Третья Личность, выронила стеклянную банку (семисотграммовую), в которой осталось немного воды. Раздался треск, звук разбиваемой банки. Ее осколки разлетелись по полу с каким-то приятным шуршанием. Один осколок – горлышко банки с заостренным концом сбоку – подкатилдся почти к ногам Рика. Третья Личность подумала о том, чтобы поднять осколок и засадить ей в шею. Тело у меня жутко ломило, как, вероятно, иногда у Зависалы при ломке, башка раскалывалась. Вся моя сущность была помещена в глубь моего разума за толстую перегородку, я мог видеть – но не контролировать.
Дальше нам все-таки сделали, то о чем мы с такой настойчивостью просили. Рику и мне сделали обследование, в результате которого оказалось, что у меня сломаны три ребра, отбиты почки, а у Рика было сильное сотрясение и тоже пострадали почки (хирург, который потом обрабатывал его фейс и заматывал, сказал, что ему повезло, что он жив после того. Этот хирург удосужился не задать извечно тупой вопрос: «а кто это вас так?» – он и так сам все просек, умный малый). Когда мы выходили из кабинета, то я частично стал самим собой, и мне подумалось, что врачиха, которой мы угрожали уже вызвала легавых, которые как раз должны были подъехать к этому времени, если предположить, что врачиха со своей коллегой, которая от страха аж уронила банку, вызвали этих служителей закона тут же (сорок минут – самое то, чтобы стражи порядка добрались до их больнички), но ничего не произошло. На нас лишь глянуло несколько любопытных глаз и баста! Я был рад. Был рад и чертовски вымотан.
Когда мы выходили из больницы, я сжал руку в кулак и долбанул что было силы по облезлой зеленой стене. Кулак заломило.
«Слышь, Диман, я не сказал тебе самого главного… – Эта пауза, казалось, затянулась навечно. Я вспомнил, как со мной когда-то давным-давно (как же чертовски давно это было!) разговаривала мама о чем-то важном – она начинала разговор тоже таким образом, а потом делала паузу, и в моем мозгу, подобно белке, в колесе начинали крутиться мысли о том, что я сделал что-то не так. И я пытался припомнить то, что могло бы быть мотивировкой к данному разговору. – Я знаю одного из этих гребаных ублюдков, – Рик повернулся ко мне. Лицо его исказила злостная и даже какая-то ехидная ухмылка, – и мы должны отомстить этим ублюдкам. – Я ощутил распирающую Рика реальную злость. Во мне что-то начало тоже подниматься. Оно шло откуда-то изнутри – от сердца – и распространилось по всем внутренностям. По мне даже пробежал озноб.
«Помнишь парня в серых джинсах с заплатками, который потом еще начал махать ногами, точно Жан Клод ван Дамм? – Я моргнул тяжелыми глазами в знак того, что «да, помню». – Это Вурхов. Сраный педик. Он ошивается в компании Нойгирова, а порой и с его крутым братаном».
Потом мы сгоняли (лихо сказано, да?) в Канализационную Берлогу за моим рюкзаком со шматьем. Пока мы шли туда, у меня постоянно возникало ощущение, что я пробираюсь сквозь стену из жидкой трясины. Мне хотелось упасть и больше не вставать. Перед глазами все вертелось, точно я смачно перебрал.
Рик позволил мне остаться на переночевку у него (я уверен, что если бы он не пострадал, как и я, то не в жизнь не согласился бы – мы были в общем дерьме, и это на какое-то время связывало нас).
Как только мы были у Рика, я помыл негнущиеся руки, попрыскал лицу, которое калило и улегся, подобно неподвижному трупы, на старый диван, который стоял напротив шикарной в сравнении с ним кроватью Рика. Но сейчас мне это было по фигу – ведь когда до безумия хочется спать, рад будешь всему, что имеет четыре ножки, на которых есть лежанка, на которую можно завалиться и закемарить во сне подобном приятному прикосновению шелка или же ласковым прикосновениям любимого человека.
Как же я тогда был измотан (хотя сейчас, наверно, больше: ладонь у меня вся липкая от пота и чертовски ноет, но я продолжаю писать затвердевшими пальцами, стискивая зубы от боли, от которой хочется заорать. В тот день я хотя бы не чувствовал в той степени боли, в которой в настоящий момент, – ее закрывала дымка шока и неверия). Врач наложил мне тугую повязку и велел гулять так две с половиной недели, выписал анальгин. Разумеется, кто-то мог подумать, что это давало мне лишний законный раз не ходить в образовательную тюрячку, но я и так спокойно заколю и ничего мне не будет. А если и будет, мне насрать, мне на все теперь плевать, я устал, измотан и зол как черт. Мы разберемся с этими козлами, которые повеселились над нами, потом я решу наши проблемы с ДУБЛИКАТОМ папочки, а потом я наконец-то сделаю то, что так хотят Фрэссеры. Надеюсь это принесет удовлетворение и покой, которые я жажду получить, но не в силах.