Иногда я полагаю, что человек живет разными жизнями, в которых участвует одно тело, но разные личности. Семья, работа, учеба, улица, то, когда ты остаешься наедине с самим собой. В семье ты один, но на работе можешь быть совсем другим. В семье может быть тот, кто тебя подавляет, а на работе, когда этого человека нет, ты изменяешься, точно трансформируешься, и можешь вести себя по-другому – чувствуешь себя свободнее или же наоборот ощущаешь давление даже большее, чем дома (потому что твой начальник любит потравить тебя или же этого жаждут твои сотрудники, у которых встает от этого садизма). Также можно взять и меня. В школе создается впечатление, что я крут и понятия чувства для меня не существует, потому что изнутри я напоминаю здоровенный зарубцевавшийся рубец, но дома я же не вел себя так (я сдерживался, потому что такм был ДУБЛИКАТ отца, который сдерживал меня – пусть мне не всегда и удавалось совладеть с собой). Когда же я остаюсь один со своим другом (дневником, ха!) и начинаю думать (мне нравится думать, не торопясь, спокойно. Для меня мысли сравнимы с чувством, словно отправляешься в путешествие или же играешь в шахматную игру, в которой можно испробовать различные комбинации, а если не понравился ход, то можно вернуть все в исходную точку), то я нахожу себя одиноким, пустым и жалким. И вот я уже трансформируюсь во что-то иное (вероятно, то существо, которое является моим реальным обличьем, а не вымышленным или тем, которое я нацепляю, чтобы скрыть истинное). В такие моменты, оставаясь наедине с моим другом, я пишу и мечтаю (этот чудесный канал, родник пока не высох окончательно, Слава Богу!). Я представляю что-нибудь вроде тех моих тупых мыслей о нашем домике с Нэт в лесу, как она будет моей женой, я ее мужем, мы бедум поддерживать и помогать друг другу (КАКАЯ ЖЕ ТУПАЯ БЫЛА ЭТА МЫСЛЬ, сейчас я это понимаю), или же я совершаю путешествие в прошлое к моему действительно настоящему другу бабуле. Я вспоминаю то, что у нас было, представляю что-нибудь свое, а порой жалею о том, чего мог сделать, но не сделал, тогда я ощущаю, как сердце сжимается от боли и сожаления, и мне хочется плакать. На глазах выступают теплые чуть соленоватые слезы.
По-моему в нашем существании действует один очень правильный постулат: чего желаешь, никогда не происходит с тобой, а чего не желаешь, но, что, возможно, хотел бы другой, происходит с тобой. Это не всегда так, но порой это можно проследить. И порой мне кажется, что это действительно так.
Или это просто хрень собачья?
ВСЕ ЭТО ВОНЮЧЕЕ ДЕРЬМО! ЖИРНЫЕ КУСКИ!
Бабуля. Как бы мне хотелось, чтобы ее теплые, чуть шероховатые и сухие руки, првоели по моим волосам, дальше по щеке. Она бы приласкала меня и помогла почувствовать, что я хоть кому-то нужен… но ее уже нет, к сожалению.
6 июня
В первой половине дня (примерно до двух часов дня) шел долждь. Он то учащался, то замедлял, точно уставал и набирал силу. Это было в какой-то мере забавно. Потом вышло солнце, не палящее и жаркое, как это бывает после двенадцати, но именно согревающее и радующее своим появлением с огненно-оранжжевыми лучами. Такое солнце точно заставляет задуматься тебя над чем-то. Над смыслом в этой жизни; о друге, любви и еще многом таком, что волнует людей, но зачастую они не думают об этом, может, забывают, или же разочаровываются в этом и не верят на фиг вообще. Но все-таки такие пейзажи побуждают тебя к этому, и я не исключение. На короткий миг, подобный ослепительной вспышке, ты действительно живешь, тебе кажется, что все эти вещи, о которых ты мечтал, но которых у тебя не было, теперь у тебя есть, и они не исчезнут, не испарятся как голимый пейзаж, а остануться надолго, и даже когда это согревающее чувство исчезает и в свои права вступает суровая и бросающая в дрожь реальность, ты все еще веришь в мечту, мечту, которая оставила частичку тепла в твоем еще недоконца окаменевшем сердце.
Потом меня стала жрать чертова хандра, чувства никчемности и неполноценности. Я точно раскалывался изнутри на части. Я хотел подавить это излюбленным резательным методом, но как-то удалось сдержаться. Вместо этого мы с Серым отправились на футбольный матч. Мы шли туда уже изрядно накирявшиеся. Я был зол как черт на всех и вся (по правде я был зол на самого себя, на то, что я такой жалкий кусок дерьма. Но ведь на себе злобу не сорвешь, не правда ли?) По дороге мы отобрали сотовый у кого-то паренька, который, вероятно, учился в классе шестом. Сотовый стоил, как предположил Серый, штук девять. Мы просмотрели, чем телефон был нашпигован (в основном тупые песни и фотки с голыми телками, которые плавали перед моими бельмами), а затем Серый разбил его об каменную стену, чтобы если в случае сообщения парнем в ментуру и если нас заграбастуют, его при нас не обнаружили. Если телефона при нас нет, то, может, парень-то вообще попутал?
На футбольном поле все галдел, как оглашенные. Были потные, а большинство обколоты. Обалденные условия для игры в футбика, подумал бы кто-нибудь и оказался бы прав. На игре оказался Лом, Зависало (который лежал в траве у кустов вырубленный) и Рик (были с ним в разных командах, и я старался его то и дело задирать и придираться – это возымело эффект). Один пьяный придурок, т.е. я, Дима Версов, составитель этого дневника, а другой – слуга Фрэссеров, пседодружок, Рики-бой. Я зацепился за то, что Рик-хнык жестко играет (он подрезал одного парня из нашей команды: тот упал, точно мешок с картошкой) и стал давить на штрафном, а затем добавил, что таких играков вообще на фиг надо выкидывать.
«Идити на …!» – Выпвалось из расхлебянившейся глотки Рика. Потом он показал мне средний палец.
Мне захотелось заржать, внтури меня щекотало. Меня охватила лихорадка. Почувствоал, что мной кто-то управляет, дергает за веревочки (раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, а Диму подвесили за жабры, ха-ха-ха, ха-ха-ха! ), как в тот раз на поле у шестьдесят третьей школе, когда я чуть не оказался по ту сторону кривого зеркала, выражаясь словами Лома, и не задушил Зависалу.
Перед глазами все заплясало, точно под бешеную рок-музыку. Я бросился к Рику. Он отошел чуть в сторону, приготоившись. В это время большинство придурков, которые принимали участие в «футбольной мочаловке» тоже стали немного отдаляться, до безумства желая насладиться мордобитием.
«Ну давай, чмо голимое!» – Рыкнул Рик.
Ну я ему и дал. Не знаю, каким образом, но внезапно у меня в ладони оказался небольшой камень. Я запулил им слуге Фрэссеров в бок. Тот вскрикнул. Я спрыжка ударил его. Передо мной все расплывалось. В ушах звенело. Хотелось спать. Шум, окружающий меня рев точно протягивали ко мне свои лапы, обхватывали и убаюкивали, но злоба заставляла держаться и не вырубаться.
«ПОВТОРИ!!! Что ты там вякнул?! – От ора у меня запершило в горле. Кулак опустился на хребтину слуги Фрэссеров. Потом я пинанул его слегка. – Можешь передать им, они пока не получат меня, не сейчас, ТЫ ПОНЯЛ?!» – Я наклонился к самому уху распластавшегося на траве Рику.
Другие подумали, что я спятил, но в то время я об этом не помышлял, потому что сам был спятившим. Это сейчас я хоть что-то соображаю, занося записи о своем голимом, одиноком и скучном сущесмтвовании.
«Да-дэ, уведи его к черту от сюду, пока я его не убил окончательно». – Произнес словно кто-то другой внтутри меня, увидев, как какой-то добряк-парнишка помогает Рику.
Потом была зверская пьянка. Что до меня, то лучше сказать допьянка, потому что до этого я уже был пьян. Дальше я ничего не помню. Лишь головную боль, как меня стошнило и еще что-то. Для чего я напоролся? Я отчаялся. Устал и разочарован. Таким образом я пытаюсь убежать от окончательного безумия, выстроить железную стену, которая бы прегродила мыли об одиночестве, мысли… о ДРУГЕ.
Думаю такова сраная причина.
8 июня
Сегодня была чертовская духота. На солнце было сорок один. Ощущение словно оказался в печи. Пот лился с меня рекой. Ощущал, как ручейки пота, подобно муравьишкам, сбегают по спине (неприятное, щекочущее чувство, я б сказал).
Меня мучиет похмелье и чувство страха. Я попросил Серого оставить меня одного в его комнате, чтобы я чуток вздремнул. Мне с трудом давались слова, с трудом давалось произнести их с присущей Диману Версову наглостью и безразличием (мне поглючилось, что из пола торчит пол-башки, у которой часть черепной корбки была снесена и был виден разлагающийся мозг с копошащимися там червями. Казалось, что эта башка торчала из пола уже неделю). Я зажмурил глаза, обнял содрогающееся от дрожи тело, точно мне было не семнадцать лет, а семь, когда я так делал после просмотра какого-нибудь ужастика, потому что мне начинало грезиться, что монстра из фильма не умерли, не остались на пленке, а продолжают жить и прячутся под кроватью, в стене или еще где-нибудь.
Проснувшись, почувствовал еще большую усталость и тоску. Лицо было в поту и вся майка. Зашел в ванную и умылся холодной водой. Это на какое-то время сняло жаркую маску с моего фейса.
«Если хочешь похавать сего, то пошарь там на кухне»,– Крикнул мне Серый из комнаты. Он смотрел порнуху. Я понял это по доносившимся звукам.
Я не ответил. Мне не хотелось говорить. Каждый, вероятно, испытывал такое чувство, когда так устаешь, что неохота даже двигаться, а уж тем более говорить, – хочется послать всех куда подальше, и над тобой висит черное покрывало безразличия, которое, кажется, затмевает все, в том числе и страх перед смертью и иными ужасами происходящими в этом чокнутом мире.
В холодильнике на средней полке стояла тарелка с хлопьями, залитыми йогуртом. Их только что ел Серый. Вначале не хотелось есть после него, но потом я решил, что не зачем разыгрывать из себя сраную нежинку. Потом произошло то, что я не могу толком объяснить. Это был провал. Как у меня случалась до этого. Я помню лишь результат, но не помню последствий, повлекших к этому.
Я стоял перед раскрытым кухонным ящиком и вертелв руке длинный нож с деревянной рукояткой. Зачем я достал его? Для чего открыл вообще этот говеный ящик? Ответа у меня не было. Было лишь чувство некого паралича. Холод, от которого трудно спастись.
Пока Серый доглядывал порнуху и «спускал» в туалете, я мотался по квартире, не зная, чем заняться. Меня грызло что-то словно изнутри. Я хотел что-то сделать, но одновременно мне на все было насрать. Дерьмовое чувство, неправда ли? Точно говеный избалованный ребенок, которому папочка с мамочкой жопу подтирают до восемнадцати лет и потакают во всякой мелочи. Я начал думать: о своем существовании (хотя сейчас это уже врят ли являлось таковым), о том, куда качусь; что надо исправиться и быть… нормальным-нормальным-нормальным-нормальным. Но это все исчезло вскоре. Серый, Юлька, я, Лом и еще пара телок, которых притащила Юлька отправились в небольшое путешествие к реке Фауле за частным сектором на окраине Альпвилля. Взяли пожрать, одеял, Серый захватил магнитофон, в котором он крутил всю дорогу тяжелый рок. Я сдерживался, но к концу не выдержал и вырубил его (не выдержал, думаю, потому, что у меня пивко закончилось, которое останавливало меня каким-то способом).
В башке у меня гудело, я различал непонятные звуки служков Фрэссеров (надеюсь, Лом не из их числа) и думал, как же так произошло, что я опять напоролся, я ведь хотел стать нормальным, больше не пить, исправиться. ХА-ХА-ХА!!!
Я взял полторашку пива и качаясь, точно шизанутый маятник, с одеялом под мышкой поплелся к реке.
«Ты гды?» – Крикнула девчонка, имя которой я так и не запомнил и которую перед этим вывернуло желтоватой блевотиной. Она потом все извинялась (она думала, что я с ней буду спать).
Я расстелил одеяло. С реки веяло запахом сырости, холодком и неким умиротворением, которое для меня редкость. Отхлебнул и растянулся на одеяле. Стал глядеть на вечернее небо и думать о Нэт. О ее черных волосах с кудряшками, которые мне бы хотелось потрогать. Мягких, шелковистых волосах. Вот идиот! Она меня кинула, а я все не могу забыть ее. Неужто я и вправду любил ее или был сильно привязан? Как бы там ни было я придурок! Мне следует забыть ее, но в том-то и проблема, что я не могу забраться себе в мозги и выкорчевовать оттуда все воспоминания о ней, все то, что свяхзывает меня с ней неким образом и напоминает о ней.
Я делаю новый глоток и гляжу на небо. Оно прекрасно. Многие даже не знают, как оно прекрасно. Они забывают, что оно существует над ними и им можно любоваться.
Я отрубился, так и не дождавшись картины под названием «звездный ковер».
9 июня
Сдал очередной экзамен. Башка была ватная. Естественно: ведь так напоролся! Я проснулся утром. Отстальные дрыхли, завернувшись в одеяла – и не надо быть вундеркиндом, чтобы понять, что они там были голые. С Ломом лежали две девчонки. Честно признаться, он меня поразил и в то же время вызвал отвращение.
Экзамен был по литре. Я рассказал Бочонку что-то, что спросил у других, кто был в классе о литературе девятнадцатого века, а потом спокойным, безразличным голосом сказал ему, что больше ничего не знаю и знать не хочу. Этот Фрэссер пробубнил, что никто и не заставляет. Поставил мне три, и я довольный, с раскалывающейся башкой свалил.
Я рискнул наведаться на квартиру, где жили ДУБЛИКАТЫ моих предков. Я знаю, я рискую, но что поделать? Ведь не всегда можно закантаваться у кого-нибудь. По дороге увидел девчонку лет шестнадцати в летнем платьице, которое прикрывало чуток жопу и начало ляшек, а сиськи у нее чуть не вываливались из этого платья. Я глянул на нее своими уставшими бельмами и, ухмыльнувшись, назвал ее шлюхой. Она скукожилась и пошла быстрее. Я не знаю, зачем я это сказал. Не нужно было.
Потом меня начало глючить. Мне показалось, что на дороге лежит человеческая нога. Она была желтоватой, точно тот кому она принадлежала, болел желтухой, и от нее отходили куски плоти с запекшейся кровью. Затем по этой ноге проехался джип. И, как мне почудилось, я слышал хруст костей.
КАК Я УСТАЛ ОТ ЭТОГО!!! ПОЧЕМУ Я ВСЕ ЭТО ВИЖУ? КОГДА ВЫ ПЕРЕСТАНЕТЕ, СРАНЫЕ ГОВНЮКИ?
Я хочу лишь немного тепла, спокойствия и чтобы не чувствовать этой огромной пустоты и одиночества. Разве это много? Много?
В хате был тот же беспорядок (даже, наверно, и хуже). Не стану все это описывать вновь, потому что чертоски задолбался от всего этого свинарника. Так задолбался, что нет никаких сил описывать это. Тот, кто, вероятно, ждал чего-то долгое время и не получал (а все становилось лишь хуже) или тот, кто сталкивался с той же поганой ухудшающейся ситуацией снова и снова, каждый сраный раз, поймет меня (я надеюсь на это). Дальше все было как до этого: залез под кровать в своей комнате, закутавшись в простыню (со мной был Бен. Я давненько не видал его, я даже думал, что ДУБЛИКАТ папочки убил его мне назло).
Я стал погружаться в мертвую тишину, я словно удалялся далеко-далеко. Потом эту мирную идиллию стали нарушать звуки. Они приближались. Через какое-то время я мог различать некоторые из фраз: «Снова думаете о ней? Глупо. Ее нет, Версов».
Мне приснился сон. Опять про это странное место, про эту больницу. Там снова были эти два амбала, которые тащили меня по коридору.
«Перестань буйствовать всякий раз, как тебя ведут на процедуру, сраный ублюдок!» – Рыкнул амбал в джинсах и медицинской рубахе-балахоне.
«Да будет тебе,– с больной усмешкой заметил второй, – если бы тебе к башке подключали электроды и давали порцию электричества, то и тебе бы это по кайфу не пришлось».
«Да что ты! Я бы кайф так и ловил». – По коридору разнесся их громкий железный смех.
В одной из комнат позади послышались крики и визги.
«Заткнись, говно психованное! Не то войду да так отхреначу, что долго потом не пикнешь!» – Повисла тишина. Даже психи секут, что значит «бо-бо», а еще говорят, что они ни черта не соображают.
Два этих уюлюдошных бугая заволокли меня в комнату, где стоял прибор с различными проводками, отходящими о него. Затем я расслышал сквозь пелену, сковывающую мой разум голос: «Оставьте его и идите отсюда». Я узнал его. Это был голос того извращенного докторишки, который измывался над той пациенткой. Как же его имя? Крутится в башке. Роман… Оркман, точно! Но он предпочитает, чтобы его называли доктор психоз.
ПОЧЕМУ Я ВСПОМНИЛ ЕГО ГОВЕНОЕ ИМЯ? ПОЧЕМУ Я ВИЖУ СВЯЗАННЫЕ СНЫ? РАЗВЕ ЭТО ДОПУСТИМО В ОТНОШЕНИИ СНОВ?
Хотя у меня мозги с рудом функционировали и было какое-то расплывчатое восприятие действителдьности, я снова по непонятной причине вспомнил о Нэт (черт, почему я не могу никак ее забыть?!).
«Как самочувствие, Версов? – Подал голосок этот поганый извращенец, претендующий на название доктора. – Или я говорю с Вансинном?».
Я поднял тяжелую голову и глянул исподлобья на этого ублюдка в халате и очках, приспущенных чуть на переносицу.
«Не хочешь беседовать, да?»
Балда, урод! – подумал я про себя.
«Может, мне похзвать Громилу и Пикача и велеть им попытаться разговорить тебя, Версов-Вансинн?»
Я продолжал молчать. Но про себя я удивился, потому что я знал, как звали этих двух медработников, но вспомнил это лишь после того, как это сказал доктор психоз.
Последнее время у меня все путается в голове и кажется, что я ничего не знаю, ничего не помню, что я даже не припоминаю, кто я, куда и откуда иду.
НЕНОРМАЛЬНО
«Чё вам надо от меня?».
«Просто хочу узнать, как твое саммочувствие?» – доктор-психоз залыбился, а потом высунул язык и провел им по верхней губе.
«А тебя это не кассет, сраный ублюдок, А-А-А?!!! – Я сорвался. Злоба начала пожирать меня, подобно раку, распространяющемуся со скоростью пули. – Ты хочешь знать, что я чувствую, да? – У меня драло чуток глотку после моего орания. – Так я тебя скажу, вонючее говно. Хочешь знать – я тебе скажу. Я ни черТА, – снова сорвался я, – не ощущаю. Я МЕРТВ ВНУТРИ УЖЕ ДАВНО, ТЫ УСЕК?!!!».
«Не ори. Я слышу, пока нормально. Ответь мне еще на один вопрос: ты до сих пор видишь ИХ?».
Я поглядел на него с расширенными глазами. Сердце у меня заколотилось, а лицо кольнуло – все было так, будто меня застали за онанированием. Смешно, конечно! Но именно это я почувствовал в тот момент моего сна (?).
«Вам это нравится? Можете не отвечать. Вы ловите кайф от этого. Можете словите кайф и ДАДИТЕ МНЕ НОЖ, ЧТОБЫ ПЕРЕРЕЗАТЬ ВЕНЫ ИЛИ ВСПОРОТЬ СЕБЕ БРЮХО, КАК КОБРИН?!!!».
«Какой Кобрин? О чем ты говоришь?».
«А тебе и не дано понять, сраный недоносок!»
«Это ты, Вансинн?»
«Собственной персоной, тварь в белом костюме!!!».
«Зря ты харкнул на меня, дружок. Но ничего электрошок вправит тебе мозги, падленыш». – В палате раздался звучный садиский смех.
Доктор-психоз стал налеплять мне на виски какие-то присоски.
«Сейчас ты запоешь, а я буду кайфовать».
Вы когда-нибудь просыпались, не желая больше никогда засыпать? Я проснулся именно с таким чувством. В поту, разламывающейся башкой и желанием бежать без оглядки.
К моему счастью, дома никого из ДУБЛИКАТОВ не оказалось. Был Бен, кртой парень. Я дал ему на хавчик, что нашел.
Я хотел бы дать ему самое лучшее, но у меня не было лучшего. Погано. Не правда ли? Твой единственный четвероногий друг, оставшийся у тебя в этом злом развращенном мире просит поесть, и ты ему не можешь дать того лучшего, чтобы хотел, потому что ты сам в полной жопе. Это злит. Потому что хотел бы что-то сделать, но не можешь. Да пошло оно все!!!
Перекусив, помывшись и налив в пластмассовую бутылку воды из-под крана, я свалил из дома. У меня было какое-то странное настроение. Мне не то что было на все плевать, а скорее я был как-то по-странному спокоен и мне было смешно. Я желал увидеть воду. Траву. Песок. И почувствовать запах всего этого в совокупности. Я отправился на берег реки Фаули.
Когда смотришь на воду, то ощущаешь в ней что-то успокаивающее. Словно забываешь о страхе, волнении, никуда не торопишься, а просто живешь, живешь, как я раньше жил в деревне у моей бабули, когда был ребенком, верившим в говеной чудо и умеющим мечтать в полной мере. Пусть вода и грязная, загрязненная всяким дерьмом, но все равно смотреть на нее приятно. Я включал остатки воображения и видел прозрачную зеленоватую воду с каменистым дном, на котором были камни и ракушки с водорослями. А за мной был печаный пляжный простор.
О сне я не думал. Почему? Было страшно. Но по большей причине не хотелось, потому что я был офигительно измотан. Я купил баночку и, выпив, ее вырубился у берега говеной реки Фаули, которая до сих пор был в моем воображении чистым прозрачным источником.
Я надеялся, что не увижу этого сраного доктора-извращенца.
Мне необходим был спокойный пьяный отдых… в котором не было места сновидениям.
Я проснулся от того, что услышал чьи-то голоса и ругань. Это была какая-то компашка пацанов и бабенок лет пятнадцати-шестнадцати. Я открыл глаза, поеживаясь от холодка, пробравшего все тело (так бывает, когда выходишь из сладкого согревающего сна в этот холодный намертво мир). Мне хотелось еще покемарить, но хрен его знает, что этим деткам стрельнет в башку сделать со ной. Ведь они без тормозов и для прикола могут вытворить любые зверства. Любые. Это же малолетние психи (даже похлеще меня, я полагаю, потому что это голимое новое поколение, а ведь со временем все лишь ухудшается и становится грубее и уродливее. Это так и есть!).
«Эй, Лизк. Иди сюда я те вдуну!» – Крикнул один раздолбай из их компании, запоровшийся почти поколена в грязную воду.
Я не могу назвать себя нормальным, но все-таки что-то нормальное во мне есть. Сказать то, что произнес это придурок можно, но если девчонка одета как полная… или ты чертовски зол, взбешен, как долбанный дьявол. Эта же Лизка была одета вполне приемлемо (джинсы, топик, который прикрывал весь низ живота, на шее у нее было повязано что-то вроде шелкового платка). Вообщем она просто отличалась от остальных девчонок, вид которых даже и не требует описания, – поэтому этот придурок и выбрал ее предметом издевок. Таков этот чертов мир: ему не нужно делать говеным то, что уже говено, ему надо чего-нибудь еще относительно чистенького, чтобы усрать его окончательно. Такова сраная политика дьявольского существования.
Когда я услышал слова этого подопечного Фрэссеров в воде (он был им: я заметил, что у него не было одного уха – у каждого из них есть отличительный знак, помогающий определить их, надо только увидеть… увидеть, чтобы не пасть в их вязкие сети смерти) и увидел, к какой девчонке он обратился, то почувствовал злобу, потому что с одной стороны: она мне понравился просто внешне, а с другой: этот ублюдок коверкал все малейшие чувства любви, доброты и привлекательности, в которые, человек, видя окружающее говно и ценизм, хочет перестать верить и боиться их, стараясь упрятать их в своем сердце глубоко вниз в темный погреб небытия, но ему это невсегда удается, потому что ему сильно нужны эти чувства, чтобы не быть постоянно одному, иметь с кем поговорить и ощутить покой. В конце концов, если их убить в себе, лишиться их полностью, то чем ты тогда будешь? Животным? Ходячим сраным мертвецом? Даже хуже того.
Я не говорю, что во мне этого полным-полно, но небольшая крупица все-таки осталась благодаря бабуле… единственному другу, который у меня был и которого теперь со мной нет.
Я сделал столько говна, вижу такие вещи, что вряд ли я могу обладть крупицей этих чувств. Хотя, может быть, если я размышляю и думаю об этом, то это значит, что я никак эти слуги Фрэссеров, может, я еще что-то представляю хорошее из себя?
Навряд ли. Я очень плохой. Я злой. Я п…х. Даже Нэто это поняла и оставила меня.
Я один во тьме, из которой мне еще видны блики света, которые мне, кажется, осталось видеть недолго.
Я прошел две остановки пешком. Я посмотрел на полуразрушенный завод вдалеке. Увидел трубы и цепи. И меня снова заключило. Мне представилось, что я там и за мной гоняется безумный здоровенный маньяк, которого подослали Фрэссеры. В его руках огромный нож. Я раличаю его приближающиеся шаги. Я убегаю, но он все ближе и неважно, как бы я ни старался убежать, я не мог, он был все ближе и ближе.
Я вернулся из кошмара, порожденного моим больным, перевернутым воображением, в реальность, от которой мне хотелось блевать, но которая когда-то мне казалось довольно милой и сносной.
Подул приятный теплый ветерок. Она обласкал мне лицо. Я закрыл глаза, представляя себя в деревне: поле, солнце заходит, роняя свои багряные лучи на траву и деревья, жужжат последние слепни или еще какие-нибудь вредные мухи, которых не успели замочить, ощущаешь запах зелени, земли и воды. Во всем этом есть что-то манящее и утешающее, может поэтому я часто споминаю об этом и меня туда тянет, а?
Открыв глаза и оглядевшись вокруг, я направился дальше по пыльной дорожке, все еще находясь во власти согревающего образа. Сбоку от меня был сраный разрушенный завод, в котором за мной только что гонялся здоровенный жестокий маньяк, позади была река Фауля, проносились машины, а я шел, точно всего этого и не существовало, точно это были призрачные образы, подобные туману ранним утром.
10 июня
Сдал последний сраный экзамен. Получил три. Я люблю эту чертову цифру. За все говеные экзамены у меня эта уникальная цифра. Чувство, словно разделили десять на три. 33333333333333333333333333333333333333333333333…………….
Все эти последние дни мое говеное существание сродни этому. Частенько вспоминаю тот осколок, которым я поработал над собой, прислонившись к дереву у Канализационной Берлоги, а ведь он мог бы прекратить все… один порез и все…медленное угасание.
В школе эти подставные игрунчики Фрэссеров говорили о сраном выпускном. Поедут в бар в центре Альпвилля под названием «Далекий Замок». Естественно, я не поеду (я на говеный «Последний Звонок»-то не ходил!). Кусок, который ты должен отщипнуть от себя, чтобы быть там среди этих тупых ублюдков, – 2 000. Пять сотен надо будет еще также сдать на подарки сраным педагогам (есть некая рифма со словом «педофил»), которые трахали тебя одиннадцать сладеньких годков. Эти деньки я собирался сдать. Пока не знаю, где раздобуду их. Скорее всего излюбленный способ отщепенцев вроде меня – воровство. Все это когда-нибудь мне аукнится. Это все равно, что играть с волком в овечьей шкуре. Повезло раз, второе, а потом он сбросит свою накидку и откусит пол-руки и будет море хлестающей темной крови.
После сраного экзамена нарвался на трех блюдков из класса девятого, измывавшихся над девчонкой (вероятно, из их же класса). Один из этих козлов вынул нож-выкидуху и хватанул меня по руке (порез был не глубокий, но он меня чертовски взбесил, и я пару раз хорошенько врезал ему по роже). Другие смылись, когда посмотрели в мои взбешенные глаза.
«Спа…сибо». – Произнесла девчонка надро мной, когда я обшаривал ублюдка валявшегося на земля и издававшего что-то вроде поросячего хряканья (из носа у него продолжала течь кровь).
«Не за что. – Произнес я. – В следующий будь осторожнее. Твои одноклассники?»
«Нет. Пристали ко мне просто».
«Понятно». – Я выудил заднего кармана джинсов мятую пятидесятку (неплохой улов – хватит на то, чтобы напиться и уйти из этой голимой реальности на время).
«А с тобой все в порядке?» – Вопрос действительно был искренний (никакой-нибудь сраный типа: Уж-так-и-быть-прошу-коль-помог.
Девчонка-то и одета была нормально. Черные брючные штаны, сандалии и майка, из которой не высовывались долбанные лямки лифчика. Волосы были черные (они не секлись, мне это нравилось).
Честно признаюсь, на секунду я в нее влюбился. Этот миг был подобен мигу наслаждения, которое испытываешь при сексе или когда попадаешься на удочку ДЕМОНА и онанируешь, но потом наступает чувство пустоты и отвращения к себе. Отвращения я не чувствовал, но мог бы.
«Нет. Не в порядке. – Ответил я, едва разжимая губы. – Иди, куда собиралась».
Парень перевернулся на живот, продолжая стонать. Я поднялся, отряхивая штанины. Глянул на последок на дечонку, которая уже поглядывала на меян с опаской.
Подмывала сказать что-нибудь гадкое, но я сдержался.
У меня остался сладкий момент того, как ко мне проявили искренний интерес. Этого не было, начиная с того времени, когда я открылся Нэт, и она кинула меня, испугавшись и подумав, что полностью чиканутый (хрен его знает, но главное, что между нами тут же возник барьер, ха! Вот и доверяй после этого людям!). Она просто закрылась, как сраная ракушка. Ну и черт с ней! Пошла ты, Нэт! Пошла ты!
ИДИ ТЫ В…!!!
Разумеется, я купил полторашку и накирялся у того дерева у канализационной Берлоги. После встречи с этой девчонкой я стал испытывать острую боль внутри, ненужности и одиночество. С помощью алкоголя попытался заглушить это сжирающее меня чувство. Если бы знал иной способ, то непременно бы воспользовался, но не выходить же с плакатом или не давать же объявление в газету: СРАНЫЙ ПСИХ, СТРАДАЮЩИЙ ПРИСТУПАМИ ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВА И БОРЮЩИЙСЯ С ЧУВСТВОМ НЕНУЖНОСТИ, ПРОСИТ О ПОМОЩИ. ПОМОГИТЕ ЛЮДИ ДОБРЫЕ!
ХА-ХА-ХА!!! ЛЮДИ ДОБРЫЕ! ФИГА С ДВА!!!
То, что мы видим, проецируется на сетчатку глаза в перевернутом виде. Затем информация перерабатывается в мозге, и мы воспринимаем предмете неперевернутым, а таким какой есть, т.е. не кверх ногами. Я прочитал это в учебнике биологии когда-то давно, а теперь после пьяни это у меня почему-то всплыло. Я просто подумал о том, что бы было, если бы у человека изображение не трансформировалось в нормальное, мы бы тогда видели все кверх ногами? Во дерьмо! Мир кверх ногами! А что если нечто такого действенно и для сознания? Может, отражение реальности это сродни проецированию на воображаемую сетчатку внутри нашего мозга. И, может, я не чокнутую, видя все эти ужасы? Может, я нормален, а остальные видят все кверх ногами, принимают желаемое за действительное, иллюзию за явь? Или же наоборот. Может, я вижу все задом-наперед? Может, мое восприятие действительности искажается, потому что оно происходит неправильно: вопринимается сознанием, проецируется на образную сетчатку мозга, но не трансформируется в правильное, а так и остается искаженным, перевернутым, потому что что-то сломалось, вышло из строя? Вероятно, так и есть, а также, вероятно, что это просто тупые мысли пьяного придурка, который чуток проспавшись после пива, решил их записать на мятом листке, который потом станет продолжением его говеного дневника?
А кстати, где мои дневники? А вспомнил. Они в рюкзаке. А рюкзак в другом углу Канализационной Берлоги, неподалеку от матраса у трубы, где Степан лежит с какой-то телкой.
Я погасил свет в керосиновой лампе, которую, должно быть, притащил Зависала, которую чуть когда-то не убила Третья Личность, живущая во мне, Диме Версове. Я свернулся на тряпке, поджав под себя ноги и обняв себя руками. Где-до у трубы послышалось сопение, смешанное с бормотанием. Потом повисла тишина, которую нарушала лишь стрекотание кузнечиков, которое доносилось сквозь отвертсие люка вверху.