11 июня
На улице видел Нэт. Она была красива. Она даже шла подпрыгивая. Было видно, что она была счастлива (но я был несчастен в этот момент, чувствовал себя подобно полному куску говна, которое лежит в канаве под проливным дождем, который измельчает его все больше и больше). Я наблюдал за ней, как долбанное чудовище Франкенштейн и над которым когда-то хорошо потешился в своем дневнике. Нэт забажелала в магазин продуктов, и я поспешил уйти.
Весь этот гребаный день, это говеное воскресенье я не находил себе места. Не знал чем заняться, как развеять говеную хандру, пожирающую меня всего целиком, точно сумасшедшая пиранья.
А да! Самое «забавное» событие этого дня! Я вмазал бутылочку пивка, запоролся в квартиру ДУБЛИКАТОВ родителей и заснул под кроватью со старичком Беном (ты единственный, кто остался у меня, приятель, спасибо, что не оставляешь меня! Спасибо, парень!), как это было и раньше. И что вы думаете?! В это время как раз приперся ДУБЛИКАТ папаши. Хорошо, что когда я проснулся, я не стал выбираться тут же из-под кровати, а, услышав рев телека, тут же просек, что он здесь. Когда он кашлянул, а потом рыгнул, то все стало ясно.
Честно скажу, потому что от дневника скрывать нечего (это еще один мой голимый друг – только неживой. Сраный безмолвный друг, которому хотя бы можно изложить то, что у меня внутри), что хотелось выйти и подойти к ДУБЛИКАТУ папочки: «Приветик, урод! Как нога? Прошла?». А потом он набрасывается на меня. Забивает или душит – и все. Последние деньки вопрос: «А на кой я открыл бельма, лучше бы так и не просыпался?» доканывает меня все чаще. Но я этого не сделал. Согласен, дурак. Видно, сработал вонючий инстинкт самосохранения или еще что-нибуль там.
Сердце у меня колотилось чуток быстрее обычного, дыхание было холодным. Бена уже со мной не было. Чувачок, очевидно, уже решил свалить куда-то по своим делам, я его за это не осуждал (только если бы он мне сказал, когда уходил, то, возможно, я бы мог свалить пораньше и не оказаться в этой вонючей ситуации, на которые мне везет, черт тя дери!).
Я выполз из-под кровати очень осторожно примерно через час, судя по моим биологическим часам. ДУБЛИКАТ храпел на диване (я выглянул из комнату с башкой, прижатой к косяку). Сердце у меня упало внутри. Это произошло не от облегчения, как бывает, когда ждешь чего-то страшного, а это не происходит, и сердце падает точно от облегчения. В данном случае оно упало, потому что подсознательно я желал, чтобы все было плохо. Я жду, что кто-нибудь (или что-нибудь) сделает за меня то, к чему я пока, наверно, недостатчоно готов, и на что хватило силы у Алесандра, но этого пока никак не происходит. Каждый день я просыпаюсь в Канализационной Берлоге или в квартиер Лома или Серого и думаю, что наконец-то это последний день, осталось недолго мучатся, но день заканчивается, а за ним наступает новый, и я продолжаю вариться в рутине сводящего с ума однообразия, кошмаров, тоски и что самое страшное – в липких сетях одиночества.
ЧТО САМОЕ СТРАШНОЕ?
КОГДА ТЫ ОДИН И НИКОМУ НЕ НУЖЕН, НЕ ТАК ЛИ, ДАМЫ И ГОСПОДА?!
В квартире царил срач, который свойственен для квартир алкашей (здесь было почти то же самое). Перед тем как сваливать подобру-поздорову, я взял свеженькую рубашку с коротким рукавом (больше брать не хотел – лишний груз; легкость и компактность любит каждый, черт тя дери!). Пошабцршил в бумажнике ДУБЛИКАТА папочки. Нашел около пятидесяти рублей: четыре десятки (которые, похоже, мяли специально в руках минут десять) и четыре двушки. Перед уходом выпил говеного чая, вонявшего помоями, и заел куском еще не заплесневшего черного хлеба – хотя бы желудок не будет доканывать и посидит спокойно какое-то время. Посмотрел на ДУБЛИКАТА, который уже свалился набок и храпел. Покрывало было почти на грязном полу, на котором валялась груда мусолра и различных соринок разером с долбанного шершня-мутанта. Я подумал о том, что же эти ублюдки Фрэссеры с ним сделали: раньше бы он мне башку оторвал лишь за малюсенькую грязь, а сейчас живет, нажирается и не жалуется, точно все в порядке. Как же может все изменится внезапно? Долбаный жизненный ветер перемен! Сегодня ты счастлив, чувствуешь безопасность, любовь, ласку – и бум, ты уже в жопе, тебя окружают жизненные монстры тьмы, нет ни удовольствия, ни любви, ни с кем поговорить – ты один, наедине с самим собой, своими самыми глубочайшими страхами.
Бена я не увидел. Наверянка храпел где-нибудь на шкафу, как он любит. Мне не хотелось уходить. Во-первых, было лень, а во-вторых, что-то еще притягивало меня. Может, желание того, что мне вышибли мозги Фрэссеры через ДУБЛИКАТА папани, кто его знает?
Вобщем я ушел. Нехотя, точно каторжник, у которого ноги скованы узкой цепью, которая позволяет делать малюсенькие шажечки, и который чертовски устал, потому что его вместе с другими заключенными гонят по длинной тернистой дороге уже очень долгое время.
Можно сказать, официально я был освобожден из говеной школки-уродки. Через экзамены я каким-то образом проскользнул. Оставалось сходить только за этой долбанной бумажкой, голимым аттестатом, которым я с превеликим бы удовольствием подтерся.
4 июня
Кайфак!
Я решил оставить тебе это послание, вонючий ты урод! Это я, Вансинн, не забыл меня?Вероятно, ты запамятовал этот чудесный воскресный день, день, кгда был лишь я, и не было тебя. Я удивляюсь, как ты забыл о тех двух ублюдках, которые погнались за Риком. Их звали Ревун и Жесть (я знаю Рик у тебя ублюдок и все такое, но, по-моему, ничего игрунчик Фрэссеров). Мы им хорошо отомстили. Вычислили подонков. Они оказалисб двумя обкурышами, ну ты понимаешь. Был Лом, несколько его парней и Серый. Мы отмудохали Ревуна и Жесть пополной. Одного я даже заставил жрать собачье… Разумеется, он не жрал. Лишь фейс был в дерьмовщине. Ты ведь помнишь, Версов? А-а-а. Нет. Твой умственный проход к этому времени был заблокирован. Он был в моей власти. Но ведь не просто ведь так я тебе это рассказываю на этом клочке бумажонки – я хочу, чтобы ты вспомнил и наконец понял.
Что ты думаешь о докторе Психозе? Он парень ничего, только бы пациенток не трахал, поганый извращенец. А эти два бугая – Громила и Пикач? Тоже ничего. Любят насилие и ищут любого повода. Я стараюсь их невыводить, а вот что до тебя Версов, то ты, жалкий говнюк, всегда ищешь себе проблем на жопу!
Неспроста тебе Серый сказал пятого июля, что классно повеселились. Теперь ты знаешь. Кайфак!
Дальше мы напились. Одного из дружков Лома потянуло блевать. Заходили в пару клубов. С кем-то подрались. Вообщем ничего особенного. Оторвались!
Тебе не удалось бы вспомнить этот веселый денек, если бы не я. Я прав? Ты ведь замечаешь, что не можешь припомнить какие-то моменты, места и даже целые дни? Конечно, замечаешь. Ты писал об этом на своих огрызках (на одном из таких пишу и я). На огрызке от того же 5 июня. Как я знаю, спрашиваешь ты себя, судорожно соображая, крутя голимыми мозгами? Вот тебя ответ мой говеный Эйнштейн: я живу в твоем дневнике, в отличие от тебя я знаю все о твоем существовании, что ты видел. Я это…
И хорошо, что ты – это не…
13 июня
Я проснулся с бешеной дрожью во всем теле. ОНИ были рядом, около меня. Я чувствовал ИХ присутствие. Меня колотила дрожь. Я повернул голову и посмотрел на стену. Вначале на ней ничего не было, но потом появилась черная полость, подобная разогретой смоле, а затем возник глаз, огромный, который пялился на меня. Я не смог закричать, меня парализовало. Язык прилип к глотке, а член сжался до маленького стручка.
Зажмурил глаза и сосчитал до двадцати, рисуя в уме образ бабули. Это помогло. Стена стала снова нормальной. Способ Переноса помог мне. Этот способ заключался в мысленном переносе в какое-нибудь приятное место, где тебе хорошо и где не страшно, или же в мысленном представлении человека, мысли о котором приносят тепло на сердце. Для меня таким человеком была бабуля (очень давно, когда еще отца не захватили и когда мы смотрели, бывало, ужасы, а потом приходилось спать в темной комнате, через Способ Переноса я представлял зеленую лужайку перед домом бабули и деда в деревне, я стою там и там нет никакизх монстров, страхов и липких кошмаров – там спокойно и есть умиротворение, а что еще требуется, а?
Это помогло, но не надолго. Потом я ощутил сильный запах пыли и гнили. Меня замутило, к горлу подкатил комок, и я едва удержался от того, чтобы не блевануть. Перед глазами все плыло. Потом я увидел уродскую рожу, которая смотрела на меня. Это был один из Фрэссеров. Кожа на его роже была бледно-желтой и в чкаких-то чешуйках, глаза того и вылетят из орбит.
«Торобоан. Имагонхревк». – выдавил из себя Фрэссер, а потом из его раскрытого рта посыпались червяки, какие-то жуки и личинки, тчоно он специально набрал их, чтобы выплюнуть.
Я закричал. И кричал, пока не появился Лом.
«Ты что, Диман? Что с тобой?» – Тормошил он меня сверху, стараясь заставить поглядеть на него.
Когда он так делал, то мне казалось, что этот делает тот Фрэссер, что он вылез из стены и сейчас хочет сожрать меня… что пришло ИХ время.
«Не надо-о!» – выкрикнул я.
«Чего не надо?» – Передо мной стоял Лом с широкораскрытыми глазами (и никакой не Фрэссер).
Я пытался найти ответ, капашась с бешеной скоростью в мозгу, но не мог найти подходящего ответа, поэтому просто ничего не ответил.
«Ты как?»
«Хреново». – Выдавил я. Я устал. Мне захотелось заплакать. Внутри все жгло и сдавливало, так что я подума слезы хоть чуток помогли и освежили меня, подобно каплям влаги в засушливую погоду.
«Я оставлю тебя, только тебе надо уходить. Скоро предки предут, сам понимаешь». – Я кивнул в знак того, что мне все ясно.
Я оделся, часто дыша, точно на меня выплеснули ведро воды. Меня знобило (а может, мне это казалось? Может, я вообще уже давно перестал сущестовать или мне все это кажется, ха?). Я оделся, апотом закатав рукав рубашки сорвался.
Что ощущаешь, когда случается вновь то, с чем ты борешься? Что чувствует курильщик, который пытается бросить курить, выдерживает некоторое время, но в итоге срывается и закуривает? Вначале отвращение, а потом внури него поднимается такой говеный червячок, некий ДЕМОНЕНОК, который говорит: «Ты все равно сорвался, ты в говне, так делай это еще, еще и еще!
Нечто такое было у меня, когда я провел лезвием по руке Франкенштейна. Потом я водил по ней вновь и вновь, перестав практически ощущать боль. Чтобы кровь не пропитала рубашку, и Серый не увидел ее, я положил на порезы туалетную бумагу и закатал назад рукав.
Страх отступил. Была опустошенность. Но ведь ужас придет вновь – о да!
Руку начало щипать.
Не зачем писать о том, что было дальше в этот чертов день. Я помню это очень смутно. Мы на кого-то напали. Кажется это была какая-то группа подростков. В компании были Зависала, я, Мумия и еще пара парней. Завязалось все из-за ерунды, которую сейчас и не помню. Дальше была пьянка на квартире, где содержались проститутки Нойгирова и Зависалы. Орала музыка, стоял визг. И только там наконец я понял, почему никто не жалуется на это, хоть и знали, я был в этом уверен: они, наверняка, подмазывали лапу самых скандальных, а большинству просто было начхать, потому что понимали, что от молодняка можно ждать чего угодно, так что лучше заткнуться в тряпочку.
Завсиала напоролся, накрился и пошел в комнату заниматься с двумя девчонками какими-то извращениями. Мумия взял камеру и пошел снимать, чтобы потом загнать эту порнуху, на которой камера будут задерживаться по несколько секунд на самом извращенном, чтобы всякие больные психи могли всем как следует «понаслаждаться». Лицо Завсиалы он не снимал по двум причинам: 1) того не хотел сам Зависала 2) и да кому вообще было интересно знать его лицо?!
Потом я ничего не помню. Я отключился. Выпал из реальности (?).
«Эй, Версов, ты как?»
«Не откинулся»
«Ему ведь вкололи успокоительного до фига да еще ты его так встряхнул слегка?».
«Порядок с ним будет, Громила. Не сдох… пока» – Смех разнесся в моей башке подобно грому, а затем настпила тишина, я бы даже сказал… мертвая тишина (эта тишина была чем-то похожа на ту тиишингу, когда мы приходили с дедушкой на рыбалку ранним утром, закидывали удочки и ждали, а вокруг ничего не было слышно… даже моего долбанного биения сердца. Идеальная тишина… мертвая).
14 июня
Довольно долго не мог отогнать желание о том, чтобы полежать вместе с какой-нибудь девушкой, чувствуя запах ее волос, кожи. Естественно, думал без всяких мыслей сексуального характера – хотелось просто полежать, ощущая рядом присутствие другого человека, полежать в спокойствии, спокойствии и тепле. Верно, той девушкой была Нэт. Черт! Я никак не могу выкинуть ее из башки.
Потом узнал случай, который был напечатан в одной из газетенок Альпвилля.
Двое мальчишек (одному восемь, другому, кажись, одиннадцать) связали одного знакомого парнишку, а затем один из этих мальчишек (ИГРУШЕК ДЬЯВОЛА) забрался на шкаф. Другой подал ему гирю, которая была килограмм пять, и парень сбросил ее на голову связанному парнишке. Они хотели просто узнать, разбрызгаются ли мозги паренька по полу, как это было в одной из компьютерных игрушек, где когда главный герой швырял стул в голову врага, мозги того оказывались на стене. Все это было в квартире восьмилетнего пацана. Когда его родители нашли мертвого мальчика на полу с пробитой головой, лежащего на ковре, то они были в диком ужасе. На вопрос матери, который ты задала с бешеной дрожью в голосе: «Ш-ш-што это?», мальчик сказал: «А, мам, это просто старая игра, сейчас я перезапущу ее, и все исчезнет!».
15 июня
Что случается с твоими самыми сладкими мечтаниями, когда они долго не сбываются или хотя бы ты даже не можешь ощутить их привкус – сладостный и манящий? Они тускнеют… а впоследствии могут и вовсе умереть, подобно высыхающему цветку под палящим солнцем. А что случается, когда ты лишаешься мечтаний? Ты теряешь важную часть себя, силу, помогающую жить – теряешь радость, а самое главное – надежду. Становишься роботом, который делает заданную программу действий без каких-либо эмоций или чувств до определнного момента времени, а потом кончаешь с собой, когда все, что когда-тоу держивало тебя, все, что приносило радость и смысл, сдохло окончательно.
АЛЕКСАНДР
Я не хочу этого делать, но мысли такие неистовые. Фрэссеры так давят. И так офигительно болит голова. Так холодно и офигительно пусто внутри, где когда-то билось что-то и где и еще не высох окончательно родник мечтаний (но он уже близок к этому, мне все реже удается вырваться из жестокой пучины однообразия, из сраной рутины ужаса, апатии и страха, которые воздвигают ОНИ, эти поганые ублюдки, день ото дня, день ото дня!).
Ходил в кино. Обчистил одного парнишу. Но я не стал брать у него все деньги, а лишь часть. Поступил как долбанный Робин Гуд наших дней. Парень был зажиточный, сразу можно просечь. У таких есть все. У таких родичи пашут на крутых работах все семь дней в неделю, появляясь дома лишь к десяти, а то и позже, чтобы пожрать, помыться, чмокнуть сынишку или дочь (которая наделала за этот денек достаточно «хорошеньких» делов) в щечку, завалиться спать, а завтра пустится вновь в говеный экспресс трудоголиков. Этот парень был с брюшком, в белых штанах из льна, футболке и цепочкой, точно рэппер. В руках у него была мобила. Видок у меня был не фиг знает какой. Я скахал парню, что мне нужно немного бабла. Я был вежлив и спокоен (наверно, еще из-за того, что башка раскалывалась).
«Дай мне сотни две!» – Говорю ему.
Парень даже не обделался или еще чего. Он со спокойствием слона посмотрел на меня, издал какой-то фыркающий смешок и выудил из кармана пачку денег. Отсчитал две сотни (два полтинника и сотня одной бумажкой), а остальное убрал в карман своих хипповых льняных панталон.
Сходил на фильм. Назывался «Трансформеры». Фильм так себе, как еще иногда говорят: «Один раз можно посмотреть». Но все-таки это ыбл хороший раз, прекрасный. Я уже писал, что в кинотеатре время точно останавливается, и ты забываешь о прошлом, настоящем, проблемах и становишься кем-то другим, так вот это было со мной и в этот раз (хотя бы на долбанные 2 часа с небольшим). В фильме было несколько смешных эпизодов (чисто таких туповатых) они придали фильму некоторую изюминку, а также классные моменты между парнем и девушкой, точнее в их отношениях (эти эпизоды дали возможность помечтать – естественно, в хорошем смысле этого слова).
Я вышел из кинотеатра первым, потому что сидел ближе к выходу (так как чуток запаздал на сеанс). Я зажмурился выходя на свет. Было непривычно. Я словно возвращался из одного мира в другой, пересекал их границу. Хотя так и было в самом деле. Я был в мире грез, иллюзий, а теперь снова оказался в реальном голимом мире. А так хотелось снова вернуться в тот мир грез! Меня так и поджмывало развернуться, толкнуть стеклянную дверь входа и понестись обратно в кинозал. Черт, этот мир такой сладкий и манящий! Но с другой стороны и это может надоесть, приесться, так сказать. Поэтому во всем надо знать меру, чтобы это не умело для тебя, не превратилось в большой шрам, потерявший прежнюю чувствительность и утерявший былую радость старых ощущений.
Закатал рукав рубашки и посмотрел на недавние порезы. На них еще оставалась запекшаяся кровь. В мозгу промелькнуло: «ДАВАЙ ЖЕ! ЧУГО ТЫ?!». Такое приходит на ум каждый раз после срывов как минимум еще в течение недели время от времени.
7 июня
Пятница
Сегодня Пикач и Громила хорошенько отделали меня, когда я велел Пикачу пойти и засунуть свою палку, которой он меня после отлупил, в жопу. Перед этим у них состоялся со мной небольшой разговор (я был чуток под кайфом, эти скоты заставляют меня глотать всякое говно, большую часть из которого удается выплюнутьв последствии, но небольшая часть таблеток все-таки размягчается под действием слюны и попадает в гребаный желудок – поэтому я хожу чуток под кайфом, точно надышался клея момента и гляжу «мультики») относительно новой пациентки, которую поместили в палату, где раньше обитал один тихий дедок, который постоянно глядел с мертвым спокойствием через окно палаты, огроженное сеткой, точно ждал, что кто-то придет и заберет его из этого засранного местечка. Они спросили меня вначале, как я хотел бы заняться с ней. Я хмыкнул, улыбнувшись, подобно обкурышу.
«Развяжи, я продемонстрирую!»
«Разбежался, хрен ползучий!» – Гаркнул Пикач (медбалаохон, которого чуть подзадрался спереди, словно он намеревался справить нужду).
«Ты вуализируй». – Подал голосок Громила. Какое слово-то откопал дубина неотесанная!
«Это ты вуализируй, говнюк, когда гоняешь кулаком, пнял!?!» – Меня чуток занесло, а перед глазами все продолжало танцевать. Вероятно, в жрачку еще добавляют снотворное или еще какую-нибудь хрень. Им ведь надо, чтобы в этой ГОВЕНОЙ ПСИХУШКЕ сохранялся мир и покой, а те таблетки, которые они заставляют глотать ведь могут и не проглотить полностью некоторые умники вроде меня. Неспроста же они телку отдубанили своими перцами, которая думала, что у нее в брюхе птицы. Она и без того чокнутая, а когда чуток пожрет жрачки с «зельем» внутри, то ее хоть футбольная команда отдери во все щели, она и не заметит, да еще добавки попросит.
«Следи за языком, подонок!» – Громила замахнулся на меня, но не ударил.
«А здорово ты завернул, парень» – Лыбясь, сказал Пикач.
«Ну так как бы ты ее? Чай засунул свой пистолетик меж ее… и поездил? А? – Сраный говеный смех, как же меня БЕСЯТ ДВА ЭТИХ КОЗЛА!!! – Они скажу тебе у нее большенькие».
«Так ты уж поездил? – Пикач опешил. – Знаешь, что я бы сделал: если бы мог, я начистил тебе рыло до отбивной, но так как на мне эта рубаха, то ты можешь просто пойти и запихнуть вот эту палку, твою говеную дубинку, которой ты ходишь и машешь, точно легавый, в свою жопу по самую рукоятку, а потом поверти, а если у тебя с этим проблемы, то твой дружок с радостью, что я не прав разве, Громила?» – Я сорвался на дикий бешеный смех, подобный демоническому, и продолжал ржать, пока эти двое меня дубасили.
Черт, классно все-таки я завернул!
17 июня
Нашел снова такое же непонятный листок в моем разваливавшемся рюкзаке. Просмотрел и засунул обратно внутрь рюкзака – как ни странно, не выбросил. Послание от первого лица, почерк наклонный, как бы и не мой. Я у же бросил попытки понять, кто это пишет. Чтобы я писал это, я не помнб никоим образом. Может, это ОНИ делают это. ОНИ способны, я знаю. ОНИ способны на все, чтобы свести меня с ума, чтобы добиться своей цели.
Чуствую спокойную усталость, когда так устал, что на все смотришь спокойно, ко всему относишься спокойнее-спокойного. Отправился к шестьждесят третьей школе, куда мы когда-то ходили с Нэт (как же кажется давно это было!). Послонялся там, понаблюдав за парнем и девчонкой, которые играли с собакой которяа бегала за мячом (собака-футболист). Было довольно занятно, с каким усердством пес носится по лужайке за мячиком. Мне порой нравится наблюдать, помогает отвлечься. Словно живешь другой жизни, как я когда-то черкал в дневнике (реальном, а не говеных листках как сейчас).
Потом я сидел около шестьдесят третьей школы на качели, медленно надрилася (выпивку я купил из остатков денег, которые мне «мило» подал тот зажравшийся богаченок) и вспоминал, представлял и думал. Я вспоминал бабулю (ее смех, ее слова мне, то, как она единтвенная верила – или делала вид, что верит моим глупостям и роскозням), вспоминал мои прежние мысли и то, насколько же они были наивны и тупы. Я мечтал обрести друга, мечтал жениться на Нэт и жить вместе с ней, имея друга жизни, жить в том домике в глубине леса. КАК ЖЕ ВСЕ ЭТО СМЕШНО! Даже сейчас, когда пишу эти слова, покачиваясь на качели, сглатывая комок подступивший к горлу, я улыбаюсь и мне хочется безумно ржать на самого себя, наивного ничегонезнающего полудурка! Я думал о том, что что-то значу, но это совсем не так. Я ничто и не знаю вовсем-то ничего, заисключением наверно малой крупицы значимости, подобной буквальной значимости тех двух монет, пожертвованных той вдовой. Я думал обо всем этом, о том придурке, который когда-то во все это так жаждал верить и сравнивал это с сегодняшним мной (обозленным, еще больше одиноким и практчиески лишенным возможности верить и мечтать) и находил, что за это время перемена произошла существенная. Я стал хуже, я стал жестче, я стал ужаснееи безумнее.
Я представлял, что меня ожидает впереди, но ничего не мог увидеть. Не мог представить. Я смотрел на мутно-синеватое небо, заходящее багровое солнце, которое каким-то чудесным образом успокаивало, продолжал дописывать последние строчки – еще более опустошенный, выпотрошенный, подобно жертве маньяка-потрошителя, пытающийся как никогда задавить в себе чувство брошенности, никчемности, а самое главное… злобы. На кого? До скорее на самого себя.
«Если хочешь винить кого-нибудь, то начни с себя» – всплыли в моем мозгу слова любимой бабули, спящей смертным сном.
Потом я не мог больше писать. Сердце больно сдаваливало. В горле стоял комок, а по щекам текли теплые солоноватые слезы. Перед глазами заплясали строчки. Я не мог больше писать.
Голова кружилась, я уже хорошо накирялся. Все, что я был в силах сделать – это накиряться пополной и вырубиться. Травка здесь вроде ничего. Мягкая зеленая трава, подобная той, на которой лежали Тимон, толстячок Пумба и Симба, хорошо наевшись сытных жучков и рассуждая о прекрасном звездном небе, созданном Господом Богом.
16 июня
Воскресенье. Пооклемался от побивки этих двух омразин (ты знаешь, о ком я, не делай такой задумчивый фейс). Я потом долго не мог пошевелиться так, чтобы все тело не пронизывала безумная колючая боль. Сломали мне ребра, как в тот раз, когда эти говнюки меня так же поколотили. Так же сломали мне ребрышки. Долго пришлось ходить с эластичной повязкой, которую наложил один гнида, который так же носит белый халат, как док Психоз, и латает нас, психов и чокнутых, когда ему до нас есть дело (хотя дела нет никогда, ха и пошли вы!). Когда же это было? А да, вспомнил. 13 мая. Ни о чем не говорит? Ты не веришь в меня, я знаю. Но стоит, потому что осталось совсем немного. 13 мая, ха! Некоторые бы стали высматривать в этом числе таинственный смысл, но никакого смысла на фиг нет! Это все равно утверждать, что в слове «говно» есть скрытый, таинственный смысл – хрена с два! Просто 13 мая кое-что произошло. Ты думаешь одно, но на самом деле… другое. Вспомни. Ты знаешь как.
13 МАЯ
В основном денек прошел спокойно. Большую часть времени проспал.
Потом заходили и унесли мой «предмет для нужд», в котором я оставил коричневого червячка и из-за чего в комнатушке стоял суперзапах. Наверно, из-за этого я дрых большую часть, Версов, а? Как думаешь? Надышавшись говном, заснул крепким сладким сном?
Не забудь: 13 мая.
18 июня
Я проснулся ранним утром от холода. На улице было прохладно. Я проспал все это время на земле. Вероятно, засунул на качеле, а потом просто рухнул. Часов у меня не было, но судя по всем признакам, сейчас было около шести (может, 5:35). День только зачинался (как написали бы в какой-нибудь старой книжонке). Облака были бледно-белыми, через них проходили лучи света, а вдалеке на небе, которым я так хорошо вчера полюбовался, была блекло-красная полоса, точно перед закатом – довольно-таки красиво.
Башка гудела. Желудок сводило, и был позыв блевануть. А что еще ожидать после всего этого? А еще подумал о мягком, прохладном одеяле (когда я о нем думал и как им укрываюсь, то мысленно передо мной возникло деревеснкое поле ранним утром, которое покрыто росой) и как было бы круто им укрыться, чтобы унять дрожь в теле.
Я поднял рюкзак, так и стоявший в позе-полупьяного мачо, прислоненного к железной трубе каркаса качели, на которой закемарил и с которой грохнулся.
Пока плелся, мысленно унесся в деревню. Эта размеренная, нешпяшащая, особая жизнь привлекала меня. Может, потому что там жила бабушка, которую я очень любил и которая была моим… моим другом?
Мне надо туда съездить. Возможно, это придаст мне сил еще пожить некоторое время, а потом ОНИ добьются своего. Я был намерен претворить их тлетворное влияние в жизнь. Существовать мне надоело. Я плыву в тумане страха, одиночества и грусти. Я поганый говнюк, я знаю. И если почитать мой дневник (самое начало, где начинается про Александра, покончившего с собой), то я писал большую часть всякую гадость, какую думал, делал или намеревался претворить в жизнь – поэтому я засраниц. И что самое смешное ото всех этих гадостей и пакостей я получал удовольствие. Конечно, все мои пакости почти никогда не касались бесзащитных людей и не причиняли кому-нибудь серьезный вред по сравнению с теми беспридельщиками, которые шляются по улицам Альпвилля в настоящее время и которые могут изувечить лишь из-за того, что у тебя не оказалось сигареты. Жизнь и так говно, а с такими подонками повсюду хочется лишь забиться, как говеная крыса, в домик и не выходить, а лучше просто не видеть этого никогда. Все, что этим бесам хочется, так это кого-нибудь избить, ширнуться, потрахаться – и все. СУЩЕСТВОВАНИЕ, ИСПОЛНЕННОЕ ВЕЛИКОГО СМЫСЛА! На жизнь животных и то приятнее посмотреть. Я не говорю, что мое существование, которое я стараюсь описать на этих говеных клочках бумаги, лучше животного, но хотя бы получше чем то, которое ведут Зависало, Рик и прочие козлы. Не намного лучше, но все же. ХА!
Куда попадешь, если идешь по пути, который ведет никуда?
Что можно получить от того, что ничего не содержит?
Какой смысл в бессмыслице?
19 июня
Нашел скомканный клочок бумаги, лежавший поверх вчерашенго листка, на котором осталось немного места пописать. Это был Вансинн. Я уверен, а уже надеялся, что он оставил меня. Он все описывал, что с ним произошло за день – такой же дневник, точно он вел его параллельно со мной. Он упоминал 13 мая. Я не помнил, что произошло тогда. Когда я нашел на дне рюкзака уже довольно загрязнившийся и местами порванный хороший дневник и открыл его. Найти запись об этом дне было трудновато, потому что он было помечено 14 маем. Я писал этим днем о вчерашнем. О том, когда на нас налетили эти ублюдки, ДЕТКИ НОЧИ, и избили из-за голимого сотовика, но хоят на самом деле ведь не в этом была причина, просто несколько обкурышам захотелось почувствовать запах кровушки и помордовать кого-нибудь, а тут мы как не кстате попались под руку.
Я это точно помнил. А потом я ходил с этой повязкой, которую наложил доктор, которого Рик так хорошенько обработал по-нашему. Вансинн пишет, что его избили и что он ходил с такой же повязкой, после того как его избили две омразины (неужели он говорит о Громиле и Пикаче? Этого быть не может). Как он пишет, это произошло 13 мая, меня избили то же 13 мая. И что с того? К чему он ведет? Неужто он хочет сказать, что…? Нет, быть не может. Да и вообще откуда появилась эта страница? Черт! Я не знаю! Это ОНИ подложили мне. Я знаю, они могут. Вансинна нет, но ОНИ хотят заставить меня, что он есть. Все это странно. Все, что я о нем знаю, так это из клочков бумажек (некого подобия дневника), который он точно помогает мне вести.
Жутко разболелась после этого башка. Боль шла изнутри и распространилась по всей черепушке, подобно маленьким паутинкам, которые потом разрастаются, сплетаются между собой и образуют плотный ком.
Мне показалось, что за мной следят, когда шел по тихой улочке (я не запомнил название, потому что был в разбитом состоянии и с трудом соброжал). По телу пробежал холодок, мне стало жутко холодно. Это чувство холода я бы сравнил (если бы некто попросил меня описать) с тем холодом, который чувствуешь, находясь на улице в дождливую погоду и видя в домах огни квартир, где сухо, уютно и тепло; это чувство холода можно сравнить с тем чувством, когда глядишь на календарь, видишь последние числа августа, и внутри у тебя что-то падает, становится немного страшновато, потому что понимаешь тот мир, который был летом, та обстановка – они закончены и настоет иной мир, мир рутины, тоски и однообразия, от которого не скрыться полностью (такое чувствоу меня бывало, когда я любил учиться, это было в классе пятом, когда была жива моя бабуля). А после этого чувства холода наступил момент, когда в моей башке точно проснулся кто-то и заорал мне: «Беги! Беги! Беги! БЕГИ-И-И!!!». Я побежал. И бежал, пока хватало сил. Пронесся по дороге вдоль шестьдесят третьей школы (это точно помню) и несся до самого торгового универмага, где было больше людей и где ни ОНИ, ни их приспешники не могли заграбастать меня и сожрать.