Концерт Патриции Каас. 4. Недалеко от Москвы. Жизнь продолжается

В БАНЕ

Вечером в субботу Виктор с Леной и Виолеттой направились к Кузьмичу.

Баня была уже разогрета и Кузьмич проводил их.

– Чего молодежь не взяли? Остереглись? Ну, да ладно. Осваивайтесь, помойтесь, а потом я приду и отделаю вас вениками. Договорились?

– Витя, дай нам раздеться. Мы уйдем в парилку, а ты приходи потом. Ладно? – попросила Виолетта.

Виктор отвернулся и женщины быстро разделись и юркнули за дверь. И только тут взглянули друг на друга.

Лена была постарше Виолетты и это было заметно. Талия ее округлилась, груди начали отвисать, и еще все волосы на ее теле были удалены начисто.

Виолетта была пониже Лены, грудь ее, еще полная молока, тяжело выступала вперед, волосы на лобке уже отросли, и вся ее фигура была полна радости материнства.

– Вот ты какая … А я уже старая …

– Ты бреешься?

– Неужели Витька не сказал тебе?

– Я же тебе говорила, что про тебя он ничего не рассказывал.

– Когда-то брила, а теперь американским кремом удаляю. Привыкла … и он привык к этому. Единственное преимущество старухи!

– Тоже мне старуха!

Тут к ним вошел Виктор и обе женщины уставились на него.

– Ну, что вы на меня уставились? Голым меня не видели? Мыться давайте.

Он стал ловко намыливать женщин по очереди и смывать мыло мочалкой, и похлопывать по мокрому телу. И неловкость ушла, и обе женщины стали вести себя естественно – брызгая на него водой, повизгивая. А потом они дружно отмывали Виктора, намыливали его, терли, окатывали водой.

Постучал в дверь Кузьмич – женщины, тихонько взвизгнув, шлепнулись животами на лавки. Кузьмич вошел с вениками, голый, но в кожаном фартуке.

Он выплеснул пару ковшей на печь, опустил веники в горячую воду.

– Слышь, Антонович, а ты массировать-то умеешь? После веника помассировать чудо как хорошо!

– Я постараюсь, Кузьмич. Давай, начиная с меня, – и он улегся на широкую лавку.

Обе женщины, повернув головы, с интересом наблюдали за процедурой охаживания вениками – Кузьмич работал обеими руками. Сперва он легонечко прошелся по телу Виктора – разогрел его, затем прошелся посильнее, потом стал обрабатывать вениками отдельные части тела. Виктор покряхтывал, поворачиваясь и подставляя себя Кузьмичу со всех сторон.

– Теперь иди, окати себя холодной водой из бадейки – речки-то рядом нет. Ну, бабоньки, с которой начнем? Давай с тебя.

Кузьмич подошел к Лене и стал водить над ней вениками. На спине Лены выделялись белые следы от лифчика и трусов, а загар был неяркий, малозаметный – если бы не эти белые следы, то можно было бы подумать, что все это естественный цвет ее кожи.

Кузьмич прошелся по спине и ногам Лены и наказав обождать принялся за Виолетту.

– Где же этот ты так загорела, красавица? Загар-то не наш, не московский.

– Далеко, Кузьмич. В горах, мы там работали.

– Ну, ну! Смотрю, загорала ты без мужиков!

– А у нас там свой пляж был, женский …

Поработав над спиной и ногами Виолетты Кузьмич вернулся к Лене и начал ее охаживать как следует – Лена терпела-терпела и начала орать в голос.

– Терпи! Спортом не занимаешься! Вон сколько сала нагуляла! Давай терпи!

Огладив ее веником Кузьмич прогнал ее остужаться – Виктор вылил на нее бадейку холодной воды, после чего Лена, прикрываясь руками, вернулась в парную и легла погреться.

Виолетта под вениками Кузьмича сперва покряхтывала, а потом начала постанывать, что Кузьмичу очень понравилось.

– Ты покричи, покричи! Это полезно. Когда кричишь воздух легкие прочищает.

– Кузьмич, можно мне … перевернуться?

– А чего спросила-то?

Виолетта перевернулась на спину и Кузьмич начал обрабатывать ее спереди.

– Не боись, твою молочную ферму не трону … Долго еще кормить-то будешь? Малец у тебя большущий!

– Я уже приучаю его к обычной пище из молочной кухни …

– Не боись, я живот твой не обижу. Роды нормальные были?

– Нормальные.

– Тогда маленько постегаю – это полезно, мышцы восстанавливает. А еще ногу подними, я тебе ногу обработаю.

Он нагнулся к ней и тихонько прошептал:

– А Ленка своей пизды лысой стесняется! – и лукаво подмигнул Виолетте.

Он по очереди обработал вениками ноги Виолетты.

– Теперь беги, пусть тебя Антоныч холодной водой обольет!

Разомлевшие и голые Виктор и женщины сидели за столом в предбаннике и слушали Кузьмича – правда, Лены обернулась полотенцем, но не вся, а только в нижней части.

– Если бы не Анатолий, то не знаю, как бы я жил … Он меня сюда вытащил, он нашел и привел лошадей, он мне молодых подкинул … Что Гена, что Настя – оба золотые ребята. Работы не боятся, ко мне со всем почтением. Я их полюбил, верите? Как родных …

Кузьмич нахмурился и помолчал. Видимо, вспомнил сына, который от него отказался, когда Кузьмича арестовали в свое время по ложному доносу о сотрудничестве с немецко-фашистскими оккупантами.

И после реабилитации и вручения ему партизанской медали сын к отцу не пришел.

– Я Настю учу банному делу, она уже может и побанить … Но к вам ее постеснялся пустить. Честно. Я старый, но первый раз вижу, чтобы промеж двух баб и одного мужика такая любовь была … Молчите, я все вижу! У вас любовь настоящая, душевная, не похоть. Вы меня, старика, простите, но я все вижу! И какая любовь промеж вас, и какое уважение …

ПОСЛЕ БАНИ

– Ух, какие вы … разомлевшие! Папка, а я тебе пивка припасла!

– Спасибо, милая моя Машенька!

– А мне? – спросила Лена скорее для порядка.

– Ничего, обойдешься. Пока Виоле нельзя, так и не дразни ее.

Женщины пили чай с какими-то духовитыми листьями, а Виктор тянул пиво банку за банкой.

Потом он устроился на полу около ног Виолетты. Та сидела на диване и забавлялась с Витенькой. Дверь в коридор осталась открытой и Лена подошла к ней.

Виктор гладил колени Виолетты и целовал их.

Трудно поверить

Что было лето,

Ведь сосульки

Лишь изредка капали.

Она представилась – Виолетта.

Сосульки сверкнули,

Забыв прокапать.

И сердце забилось,

И даже звезды сверкнули,

Напомнив это,

Что несмотря

На снежный покров -

В душе и природе

Лето.

Виолетта гладила его волосы и из-под закрытых век ее глаз сползли две слезинки.

– Лена, иди к нам! – увидела она Лену за дверью, – Садись вот сюда.

Виктор снял одну руку с колен Виолетты и положил ее на колено Лены, сдвинув вверх подол ее платья. Он поцеловал колени и прижался к ним лицом.

Нет,

Никогда не говори мне нет,

Не говори мне!

И если постучу я в дверь,

То отвори мне.

Отвори мне!

И если

Мне нужна твоя ладонь,

То дай мне.

Дай мне!

И если память

Никогда

Моя

Тебя не отпускает,

То прости мне.

Прости мне!

Такая неистовая боль звучала в его голосе, что обе женщины стали гладить его волосы, и их руки сталкивались, но они старались не мешать друг другу.

До конца,

До тихого креста

Пусть душа

Останется чиста!

Перед этой

Желтой, захолустной

Стороной березовой моей,

Перед жнивой,

Пасмурной и грустной

В дни осенних

Горестных дождей …

Он читал совсем тихо, про себя и для себя, и от этого обе женщины поежились и обняли друг друга.

….

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

Пусть она

Останется чиста

До конца,

До смертного креста!

Витенька удивлялся – что это обе мамы плачут? И почему они так гладят папу, а он спрятал лицо между их ног и ничего больше не говорит?

А потом его оставили с Машей, а сами обняли папу и куда-то увели.

Лена и Виолетта привели Виктора к нему в квартиру и уложили его в кровать. И склонились обе над ним, целуя и гладя.

– Витя, я так люблю тебя! Милый мой! Но я не могу лечь рядом с тобой, потому что Лена тоже любит тебя и сидит рядом …

– Витя! Мы так любим тебя обе … Я не знаю, как сказать … Виола права – я тоже не могу лечь с тобой, потому что она тут рядом …

НОВЫЙ ГОД

– Гришенька, забери меня из школы!

– Ты что это? Учиться надоело?

– Ой, надоело! И пузико у меня уже весьма приличное, и сидеть целый урок – сил нет. Забери, а?

– Но учится-то надо? И что ты делать будешь, домоседка?

– Учиться я буду. Буду по учебникам заниматься, на консультации ходить в школу – я уже договорилась. И работать с твоей мамой буду.

– Хитрюга ты у меня! Дай сюда твое пузико.

Уля легла на спину поудобнее и подставила свой живот Гришиным рукам.

– Где тут наша Верочка? Верочка, это папа! Ты что смеешься?

– Разве не смешно? Ты – папа, а я – мама.

– Ах вы, милые мои девчонки! Ты слышишь, Верочка, твоя мама не хочет ходить в школу, а хочет сидеть дома …

– Неправда! Верочка, твоя мама не хочет сидеть дома, она просто не хочет сидеть на уроках. Твоя мама будет помогать твоей бабушке шить модные платья …

– Слышишь, Верочка? Твоя мама с твоей бабушкой будут шить модные платья. Кстати, скоро Новый год, будет новогодний бал, будут праздничные платья. Вы уже решили с мамой, какие платья у вас будут?

– Почти. Но у нас проблемы с Елкой – никак выбрать фасон платья не можем. Помог бы.

– Хорошо. Давайте завтра вечером попробуем одеть Елку для бала …

НИКА

Ника изменилась мало, и даже заметный животик не повлиял на ее характер.

Она по прежнему не ходила, а бегала, и без всякого стеснения щеголяла округляющимся животом.

Ника работала секретаршей в КБ.

После того, как Карен понял, что для деятельной натуры Ники высидеть целый рабочий день за кульманом – подвиг невозможный по определению, он не мог нарадоваться на Нику-секретаря.

У Ники всегда был порядок в делах и документах, она все знала и была в курсе всех событий, и при этом не отличалась болтливостью.

А особенно ее уважали в первом отделе – работы в КБ были весьма разнообразны по тематике и обладали различной степенью секретности, но Ника ни разу не перепутала гриф на документе и к ней никогда не было претензий.

Начальник первого отдела даже как-то полюбопытствовал – как этой ей удается?

На что Ника совершенно естественно удивилась и в свою очередь полюбопытствовала – а разве может быть иначе?

После работы Ника весело мчалась домой, к Владику, по пути заскакивая в магазин.

И когда она влетала в квартиру и они брались за руки и смотрели друг другу в глаза – они уже были счастливы.

Ника быстро переодевалась и устремлялась на кухню, и туда же приезжал Владик, и мешал ей перемещаться по кухне. И оба весело смеялись, когда она натыкалась на него или с размаху падала ему на колени.

Зато потом можно было сидеть на диване, плотно прижавшись друг к другу, и слушать музыку или смотреть фильм, и рассказывать друг другу о событиях дня.

Обхватывая ее живот руками, гладя и целуя его Владик обычно говорил.

– Привет! Как ты там поживаешь? Давай, расти скорей и выходи. Мы уже соскучились

Ника засыпала в его объятиях со счастливой улыбкой.

Владик уже ходил, опираясь на палку, но долго находиться на ногах ему было трудно.

Поэтому кресло пустовало редко, и не только тогда, когда он работал. Да и перемещаться вдоль длинного рабочего стола на кресле было удобнее и быстрее, чем пешком.

Но при этом Владик пунктуально выполнял рекомендации Свиридова – каждый день проводить не меньше двух часов на ногах.

И Владик выходил с палкой погулять на балкон и совершал прогулку вдоль всего дома.

При этом все обитатели этажа его хорошо знали и он здоровался и разговаривал со всеми, кто был в это время дома. А еще нередко его звали на помощь те, кому не давалась школьная задача, возникали «неразрешимые» вопросы по физике или проблемы с компьютером.

Владик охотно помогал всем и бывало, что Ника, придя с работы, видела мальчиков и девочек из общежития, внимательно слушающих Владика.

Гости не мешали Владику обнимать и целовать пришедшую жену, а Ника оставляла гостей на ужин, и интернатовские так привыкли к этому, и ребята встречали ее еще у магазина и отбирали у нее сумки. И со смехом тащили их к ним домой, а девочки помогали Нике на кухне и застенчиво отворачивались, когда Владик обнимал Нику и прижимался ухом к ее животу.

А потом все быстро улетучивались, оставляя Нику и Владика наедине.

Когда приходили Уля с Гришей, то девочки уединялись для обмена «информацией», но не надолго. Потом они все вместе сравнивали размеры животиков у будущих мам и старались угадать, когда же наконец все это свершится. Сперва Уля с недоумением и даже ревностью видела, с какой непосредственностью Ника общается с Гришей, а потом привыкла к той заботливой простоте, с которой оба будущих отца относились не только к своим женам. Она видела, с какой нежностью Владик смотрит на свою Нику, как ласково каждое его прикосновение к жене.

И при этом Уля видела, с каким уважением Владик относится к ней самой, как внимателен к ее положению, с каким благоговением он касался ее живота …

И очень быстро они с Никой крепко сдружились.

Нике уже скоро нужно было отправляться в родильный дом, и обе будущие мамы вместе готовились к этому.

А затем все вместе отвозили Нику и радовались вместе с Владиком рождению серьезного мальчишки, которому дали имя Егор.

И все вместе привезли Нику с мальчиком к ним домой, и тихонько отпраздновали это событие.

– Уля, ты скоро? Давай, догоняй!

ЖИВОЙ ЗВУК

СНОВА КОНЦЕРТ

Афиши на Доме культуры бывали разные. С рисунками, с длинными надписями, даже с портретами.

Но достаточно было надписи «Живой звук» и зрительный зал был полон задолго до начала.

А тут еще перед занавесом около кулисы выставили высокий табурет, и на него взгромоздился Виктор Скворцов.

– Добрый вечер, друзья! Мы опять меняем форму нашей встречи с вами. Теперь вот меня посадили на насест и велели поговорить …

Виктор переждал смех.

– Конечно, не меня вы пришли слушать. Естественно, вам хочется, чтобы я поскорее убрался отсюда и начался концерт, на который вы пришли. А посадили меня затем, чтобы я вас предупредил, что у сегодняшнего концерта нет заранее подготовленной программы. Будут просто хорошие добрые песни, и почти все из них вам окажутся знакомы. Поэтому не удивляйтесь.

И Виктор махнул рукой и занавес пошел.

На сцене зрители увидели привычный состав ансамбля, только там, у задника, стояли четыре стойки с микрофонами и около них четыре женские фигуры в белых брючных костюмах.

Одесский порт

В ночи простерт,

Огоньки над Пересыпью светятся.

Тебе со мной

И мне с тобой

В этот день

Интересно бы встретиться.

Это было несколько неожиданно, но знакомая мелодия, знакомые слова.

Тебе со мной

И нежные девичьи голоса повторили за Свиридовым – «Тебе со мной»

И мне с тобой

И они опять повторили, а дальше пели все вместе.

В этот день

Интересно бы встретиться …

– Вы слышите, Свиридов не копирует Утесова, но все равно вы слышите и Свиридова, и голос Утесова с его неподражаемой теплотой и проникновенностью. Единственно, что позволил себе Анатолий, это одесское «интерэсно» …

Скворцов сказал это на фоне музыки, и только после этого песня пошла в полную силу. Девичьи голоса прекрасно аккомпанировали Свиридову, или сливались с его голосом, но все это ничуть не загромождало смысл.

Я не поэт

И не брюнет,

Не герой – заявляю заранее.

Но буду ждать и тосковать,

Если ты

Не придешь на свидание.

Тут Свиридов позволил себе еще одну черточку – из одесской жизни – брюнет превратился в «брунета». А девушки старались поддержать и ободрить героя, страдали за него.

Махнешь рукой,

Уйдешь домой.

Выйдешь замуж

За Васю-диспетчера.

Я ж быть китов у кромки льдов,

Рыбьим жиром детей обеспечивать.

Оркестр наконец «дорвался» и заиграл в полную силу, девушки сдержанно пританцовывали у своих микрофонов. Мгновенная пауза.

Одесский порт…

И снова медь трубы, дробь барабана, колокольчики рояля. И прорывающаяся сквозь них гитара.

Продолжительные аплодисменты. Свиридов остановил их, повернулся.

Мгновенная пауза, гитарный перебор и:

Стою на полустаночке

В цветастом полушалочке,

А мимо пролетают поезда.

А рельсы-то,

Как водится,

У горизонта сходятся.

Где ж вы мои весенние года?

Где ж вы мои весенние года.

Зал даже дружно выдохнул от неожиданности.

Но зрители быстро освоились и дружно начинали подпевать, помогая девушкам.

Следующая песня была совсем в другой эмоциональной тональности, но зрителям это ничуть не мешало.

Куда уехал цирк – он был еще вчера,

И ветер не успел со стен сорвать афиши.

Но больше не горят его прожектора,

Под куполом оркестр его не слышен.

Девушки вторили Свиридову без слов, но это звучало так красиво …

Куда ушли слоны; в какие города

Погонщики ведут ученого верблюда.

Куда уехал цирк – уехал он туда,

Где кто-то сказку ждет и верит в чудо.

Девушки негромко вторили, образуя фон:

Куда уехал цирк …

А Свиридов разговаривал с залом, и все почувствовали себя детьми:

Своих усталых змей туда факир несет,

Бумажных голубей туда уносит ветер.

Туда под новый год уходит старый год,

Туда на карусели едут дети.

И вместе с девушками, вторящими ему:

Там музыка гремит сегодня, как вчера,

И вновь заполнен зал и зрители все те же.

Кружится карусель, горят прожектора,

И чудеса вершатся на манеже.

Тут и весь зал очень тихо и серьезно подхватил:

Кружится карусель,

Горят прожектора

И чудеса вершатся на манеже.

Куда уехал цирк …

– Я не знаю, что делать и что нужно говорить … Я давно знаю Толю… то есть Свиридова, знаю, что он волшебник, но чтобы до такой степени… Я сам почувствовал себя маленьким мальчиком, который спешит в цирк, в его волшебный мир иллюзий…

Виктор Скворцов повернулся к Свиридову.

– Но как я понимаю, сейчас нас с вами перенесут в более старший возраст …

И ансамбль заиграл, и начал Свиридов хорошо знакомую песню.

Было нам когда-то лет

Восемнадцать-девятнадцать,

Разливалось солнце вслед

И хотелось целоваться.

Вечерами саксофон

Раскалялся весь от страсти:

Тот далекий чудный сон

Назывался просто счастье…

Припев подхватили не только девушки на сцене, но и часть зрителей:

Были юными и счастливыми

В незапамятном том году,

Были девушки все красивыми

И черемуха вся в цвету.

И послушно повторяли слова припева…

Виктор так и продолжал сидеть на своем высоком табурете.

– Вы, наверное, заметили, что ко мне из-за кулис стали прокрадываться кое-какие личности и шептать мне кое-какие слова …

Скворцов шутливо погрозил кулаком куда-то за кулисы.

– Но в целом они, конечно правы, эти личности. И их сердечные заявки не останутся без внимания. Слушайте.

И он кивнул Свиридову.

Слышишь – тревожные дуют ветра,

Нам расставаться настала пора.

Кружится, кружится пестрый листок,

Кружится, кружится старый вальсок,

Старый, забытый,

Старый забытый вальсок.

Музыка очень трепетно сопровождала слова, а девушки еле слышными – далекими – голосами вторили Свиридову:

Мы расстаемся, чтоб встретиться вновь,

Ведь остается навеки любовь.

Кружится первый осенний листок,

Кружится в памяти старый вальсок,

Юности нашей,

Юности нашей вальсок.

– Слушая то, что поет Анатолий, мне вспоминается изумительно добрый кинофильм «Женщины». И вообще в наших старых добрых фильмах запрятано столько наших воспоминаний. И эти воспоминания составляют значительную часть нашей жизни …

Скворцов так и остался сидеть на высоком табурете, только уже около кулисы.

Небольшой перерыв с танцевальной музыкой – фантазиями на только что прозвучавшие песни.

– А вот это подлинник популярной песни, которую сейчас поют иначе. Когда-то она звучала вот так.

Уходят годы безвозвратно,

Но продолжаю я грустить.

Я жду тебя, мой друг, обратно

В надежде нежно полюбить.

Веселый час придет к нам снова,

Вернешься ты и вот тогда,

Тогда дадим друг другу слово,

Что будем вместе навсегда.

Публика наконец поняла, какую песню имел в виду Скворцов, и с удивлением слушала незнакомые слова. Даже мелодия была чуть-чуть иной.

С тобой не в силах быть в разлуке,

Я образ твой в душе ношу.

И всюду, и в любое время

Забыть тебя я не могу.

Год пережив и боль разлуки,

Я повторяю себе вновь -

Что наша нежность

Была не дружба,

А настоящая любовь.

Зрители начали подпевать, но подпевали уже по новому тексту.

Веселья час придет к нам снова,

Вернешься ты, и вот тогда,

Тогда дадим друг другу слово,

Что будем вместе, вместе навсегда.

Свиданья день когда настанет

С любовью буду ждать тебя,

И снова сердце биться станет

С тобой мой друг,

Тебя любя.

После того, как вместе со зрителями припев был исполнен несколько раз …

– Примерно с таким текстом эту песню исполняла Изабелла Юрьева, – сказал Скворцов, когда аплодисменты отзвучали, чем вызвал новую и не менее продолжительную овацию.

– Вы знаете, что Свиридов может исполнять песни как от лица мужчин, так и от лица женщин. А сейчас он … Я думаю, она не обидится…

Зачем вы меня забыли,

Зачем вам меня не жаль,

Я вышла на Пикадилли,

Набросив на плечи шаль.

С одной стороны все прекрасно знали исполнение известной и любимой певицы, частенько бывающей здесь, в этом зале, но знакомые слова звучали необычно …

Вы гладили ворот шубы,

И глядя в мои глаза,

Губами искали губы,

И все, что искать нельзя.

Свиридов не притрагивался к гитаре, основную нагрузку принял на себя рояль, а остальные инструменты лишь аккомпанировали ему. Как ни удивительно, но песня, написанная специально для певицы, звучала совершенно естественно.

Всю ночь изнывали скрипки

И плавал сигарный дым.

Дарила я вам улыбки,

Смывая слезами грим.

Я вышла на Пикадилли,

Набросив на плечи шаль.

Зачем вы меня любили,

Зачем вам меня не жаль.

В зале нашлись женские голоса, которые помогали девушкам на сцене, и помогали очень хорошо, негромко и не выделялись из общего строя голосов:

По улице Пикадилли

Я шла, ускоряя шаг.

Когда меня вы любили -

Я делал все не так.

Потом звучали фантазии на темы только что прозвучавших песен, зажгли верхний свет в зале, но публика еще долго не расходилась, сидела и слушала …