– Погулять в наши края приехали? спросила она.
– Не погулять, а поработать, ответила я ей. Она оглянула меня еще раз с ног до головы.
Я была в совершенно простеньком сером платье, в совершенно простенькой шляпке.
– Учить что-ль маленьких господ по-немецки? спросила она.
– Нет.
– Что-ж. вы вышиваете что ль узоры? Тут жила раз такая барышня, что вышивала, – и не сказать ник уж она, бают, красно вышивала!
Я постаралась ей объяснить, что не все барышни занимаются немецким преподаванием да узорами. Сердце у меня рыло переполнено, я говорила не стесняясь. Я силилась дать ей понять, что у нас есть задачи более высокие, что мы теперь всею душой преданы делу народного образования, а следовательно народному благу, что мы хотим передать народу свои знания, что знания для него необходимы в видах его будущего… Я, разумеется, излагала все это простым, доступным для неё языком, но она все-таки мало меня понимала. Я видела по её лицу, что все мои слова для неё китайская грамота.
– Вы меня понимаете? – спрашивала я. – Понимаете, что я говорю?
– Понимаю, – отвечала она с улыбкой.
– Но не совсем? Разве я непонятно говорю? Она улыбнулась!
Наконец, мне удалось от неё добиться того, что «все господа мудрено говорят», – «понятно, да мудрено».
Сердце у меня сжалось… Я думала, что меня нельзя смешать со «всеми господами» и что я говорю не «мудрено»!
Я, однако, победила тяжелое чувство. Мне, во что бы то ни стало, хотелось достигнуть своей цели – заглянуть в её внутренний мир.
Я свела разговор на урожай, начала толковать о разных летних хозяйственных заботах и тревогах, потом спросила из какой она деревни.
– Из Кириловки, отвечала она. Может бывали, знаете?
– Проезжала. Село, кажется, большое?
– Большое.
– А как люди у вас живут? Богатых больше, или бедных?
– Больше бедных.
– А вы?
– Мы ничего, слава Богу.
– Не из последних, значит, в селе?
– Не из последних, отвечала она с такой улыбкой, которая ясно показывала, что они – из первых.
– Хорошо с мужем живете?
– Хорошо.
– Еще детки есть?
– Есть еще двое.
– А свекровь не злая?
– Злее бывают.
– У вас большая семья?
– Большая. Деверья, заловки… и дед еще жив.
– И все в согласии между собой?
– У нас свекор брани не любит. Чуть что, так сейчас и поучит.
– Вы молоды шли за муж?
– По семнадцатому году.
– Охотою шли?
– Охотою.
– Большою охотою?
– Ничего…
– И потом не жалели?
– Что-ж жалеть-то: уж не воротишь.
– Да ведь случается, что знаешь воротить нельзя, а все-таки сердце ноет, все-таки не отвязывается мысль: ах, зачем это так вышло, а не иначе!
– Случается.
– А вам не случалось?
– Нет. Может за другим-то еще бы хуже было.
– Вы долго его знали до замужества?
– Где там долго! Всего два раза и видела.
– Расскажите мне, как вы выходили замуж.
– Да как и все. Сговорили нас да и обвенчали.
– А до замужества как ни жили?
– Да как и все.
– Ни ведь помните, как ни маленькой девочкой были? Помните, как до невест доросли?
– Известно, помню.
– Ну, расскажите мне, пожалуйста; мне очень хочется звать, как у вас в деревнях растут, живут… Пожалуйста, расскажите!.
– Да что рассказывать-то?
– Ну, что вы делали, когда были маленькой девочкой?
– Скот пасла. У нас деревня большая (я из Тросты взята, за тридцать верст отсюда), скота много.