– Так вы никогда и не бывали?
– Как не бывать! Крепостными когда были, так нас сгоняли на барский двор, хороводы водить.
– Сгоняли? Как сгоняли? Силою? этого. быть не может! вскрикнула я.
– Да не плетью, а так, приказано и иди.
– Да ведь вас там не обижали?
– Нет. Заставят, бывало, хоровод водить, а сами сидят, смотрят. Которую подзовут: «Поди-ка сюда! Как тебе имя? Пряники любишь?» А потом промеж собой по немецки. Разглядывают какой лоб, какие глаза. Дадут пятак. А один барин, Алексей Иваныч, так все за щеку щипал. Или заставит, бывало, глаза закатывать: «Смотри на небо!» И смотришь на небо.
Я точно с облаков упала. Алексис! Нет, тут что-нибудь не так, искажено, перепутано…
– Ну, а теперь? спросила я, стараясь быть спокойною.
– Теперь хороводы не сбирают. Теперь господа скучные стали, все серчают, что зачем мужики стали портиться.
– Как портиться?
– В город, говорят, зачем ездят, цены городские узнают. Нет, говорят, уж простоты по деревням; все измошенничались, ни у кого не купишь сходно ни цыпленка, ничего…
– Алексей Иваныч школу завел? спросила я.
– Завел.
– Ну что-ж, хорошо учат там? Кто учит? Сам Алексей Иваныч?
– Дьякон учить.
– Хорошо?
– Должно хорошо, только вот драчлив уж больно.
– Как? Алексей Иванович позволяет?
– Да он при нем не станет.
– Но ведь Алексей Иванович часто бывает, он бы заметил…
– Как-же ему заметить-то? Он придет-то по прохладе, уж когда и вихры выдраны и грядки выполоны…
– Какие грядки?
– А дьяконские. Он это поучит их, а потом: идите на отдых грядки полоть, либо закуты чистить, либо перья драть.
Несколько минут мы молчали. Наконец я оправилась и спросила:
– А как вам жилось, когда вы подросли?
– Как подросла, посадили прясть, жать стали посылать.
– А мысли-то чудные все таки приходили в голову?
– Умнее стала.
– Да ведь это не глупость! Умным-то людям и приходят такие мысли! Умные люди все хотят знать, до всего хотят добраться.
– Как за день то измаешься, так ровно мертвец свалишься, – ни рук ни ног не чуешь, в голове ровно туман какой.
А говорят, что девичье время самое хорошее. Девушкам меньше работы и заботы.
– Меньше то, меньше.
– Зимой на посиделки ходят, летом на улицу гулять?
– Ходят.
– О чем же вы тогда больше всего думали?
– В девках-то? Ни о чем не думала, какие там думы!
– В чем же веселье было?
– Как в чем! Известно, девичье дело беззаботное. Знаешь одного отца-мать. Хоть они и строгие, да одни.
– Теперь забот прибавилось?
– Как не прибавиться! Теперь свекру угоди, свекрови угоди, золовкам, деверьям…
– Да ведь если муж вас любит, так в обиду не даст.
– Кабы ему за всеми моими обидами-то глядеть, так он бы и борозды одной не провел! ответила она, снова улыбаясь.
– А мыслей вам уж теперь не приходит?
– Каких мыслей?
– Чудных-то? Вот, чтобы полететь куда, или в облака попасть…
– Что-ж я теперь за дура, за такая!
– О чем же вы теперь больше всего думаете?
– Мало-ли дум-то! Ночью дитя кричит, на заре корова мычит, то не справлено, другое не сготовлено. Когда такой денек выдастся, что как сядешь обедать, так и проглотить ничего не можешь: дрожит все внутри-то, а руки и ноги ровно чужия… Ввечеру домой идешь, так чуть дыхаешь. Позабудешь, как кого звать… А! вон наши просыпаются!