Если – То – Иначе

Условие цикла – это логическое выражение, т.е. выражение, результатом которого является логическое значение true (истина) или false (ложь). Оператор IF выбирает один из двух вариантов последовательности вычислений. IF (Условие) оператор1 ELSE оператор2.

Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,

Улыбнулась пришедшей весне…

А.Блок

Где-то

– Задание небольшое, но прошу подойти к нему внимательно. Постарайтесь использовать все времена, которые мы с вами прошли, ну, и максимум лексики. Итак, Une lettre à un ami – письмо другу.

Здравствуй, дорогой Патрик!

Вот уже две недели длятся мои волшебные каникулы в Греции. Представь себе, я, наконец, нашла место, о котором раньше могла только мечтать. Это абсолютно богом забытая деревушка. Моя вилла – я сняла крохотный домик у берега – стоит обособленно. Когда-то разбитый вокруг нее сад давно запущен, так что со стороны единственной дороги, которая проходит в этой местности, дом совершенно невозможно заметить. Туристов в округе, разумеется, никаких нет. Из местных жителей я общаюсь только со старой гречанкой, которая готовит мне еду и убирает в доме. С виду настоящая ведьма, она молчалива и неслышна, как тень, к тому же ни слова не понимает по-французски, так что ее общество меня вполне устраивает. Готовит она незатейливо, но очень вкусно, и благодаря ей я обеспечена всем необходимым, в особенности же тишиной и одиночеством.

На прошлой неделе стояла страшная жара. Сейчас солнце уже не так обжигает, а ночью и вовсе прохладно. И море… море такое чистое и спокойное! От пляжа меня отделяют два пролета крутой железной лестницы. Вокруг нее склон зарос кустарником с забавными красными цветами, похожими на ершики для мытья детских бутылочек. Очень хорошо здесь усесться прямо на ступеньки и смотреть куда-нибудь, знаешь, в щель между морем и небом.

Я хожу купаться утром и вечером. Днем развлекаю себя написанием сентиментальных рассказов или просто сплю. Кровать в спальне стоит прямо около окна, и, хотя я целыми днями нахожусь на свежем воздухе, засыпать на ней – это особое наслаждение. Закрываешь глаза и чувствуешь, как море, почти осязаемой соленой густотой заползает к тебе в комнату, проникает в нос, в легкие.

Несмотря на все мои старания растянуть до предела каждый день отпуска, время все равно бежит быстро, и скоро мы снова увидимся. Как твои дела? Как тебе живется в Париже сейчас?

Обнимаю тебя, и до скорой встречи!

P.S. Иногда я пытаюсь представить тебя здесь, со мной. Как изменились бы тогда все эти дни, хотела бы я этого? Не обижайся, дорогой, но, наверное, нет, не в этот раз. Может, в следующий, когда-нибудь, наверное…

Еще раз пробегаю глазами текст на французском. Написала как-то одним махом и проверять ошибки совсем не хочется. Пусть будет, как есть. Кладу тетрадь поближе к лампе и фоткаю на телефон страницы письма. Теперь WhatsApp – «Bonjour, Assel! Voila mon devoir pour lundi» – прикрепить две картинки с текстом – отправить. Французский язык: понедельник, среда 18.30-20.00, стало быть, до послезавтра. Из окна кухни видны окна еще трех подъездов нашего дома, двор и кусочек неба. Закрываю тетрадь и убираю в стол. В комнате вдруг повисает отчетливый аромат цитрусовых, моря и каких-то неизвестных мне цветов.

Макс

Начать с того, что мать назвала его этим чудовищным именем – Максимилиан. Максимилиан Дюмулен – хуже мог быть только Эзра Дженнингс. Иисусе, она ведь любила Диккенса (или это из Твена?). Вычурное, слишком литературное, старомодное, нелепое. Но, ведь правда, не мы даем имена своим детям. Имя, как и душа, прилетает к мокрому комку плоти, только что обретшему Мир, и приклеивается на всю жизнь. И, по-хорошему, надо бы потом разобраться, почему ты получил именно этот номерок.

Итак, Максимилиан старался никогда не называть себя, ни устно, ни письменно иначе как Макс. Макс Дюмулен, с этим уже можно было как-то жить.

Нужно было сильно покривить душой, чтобы назвать его красивым. Не слишком высокого роста, не больно широкий в плечах, с крупной головой и густыми черными волосами, не поддающимися никакой укладке. Он редко подолгу смотрел в глаза собеседнику и почти сразу отводил взгляд, как бы признавая за собой заведомый проигрыш и присуждая себе вечный второй номер. Он вообще больше полагался на боковое зрение, инстинктивно чувствуя, что от прямого взгляда часть вещей неизменно ускользает, перестает быть. Но вот что, то ли крепкие ровные бедра, то ли неторопливые движения мягких рук, то ли недосягаемые глаза под густыми бровями – что-то неизменно притягивало к нему женщин. А может дело было просто в том, что он их искренне и как-то застенчиво любил, как существ другой природы, как кошек, например. Так или иначе, недостатка в подружках Макс не испытывал.

Ему нравилось легкое состояние увлеченности. Оно только изредка переходило в страсть и никогда в душевную близость. Макс старался держать дистанцию как можно дольше. Как только расстояние сокращалось, туман влюбленности начинал истончаться, рассеиваться, и вскоре истаивал вовсе. Наступал рассвет, с ним приходила скука.

За Марго он не ухаживал. Скорее это она, случайно наткнувшись на Макса и влюбившись по уши, сделала все, чтобы забрать его. И он, неожиданно для себя, сдался.

Марго

Марго не знала, как это объяснить или, скорее, не пыталась. Ее всегда тянуло к мужчинам, которые определялись современным обществом как слабые. Не слишком в себе уверенные, закрытые, молчаливые – они отвечали социуму взаимной нелюбовью и держались от него в стороне.

Она хорошо помнила один эпизод из своего детства. У матери Марго была сестра, а у сестры – двойняшки, мальчик и девочка. Они были младше Марго на 11 лет. Сестры жили рядом и постоянно общались, поэтому Марго частенько оставалась присматривать за детьми. Сначала она гуляла с широченной коляской в парке, затем научилась кормить их, менять грязные пеленки и мыть попки. Потом пришло время петь им песни, читать книжки и складывать кубики.

Прошло еще немного времени и, наконец, Марго могла уже по-настоящему играть с ними. Любимой забавой стала игра в цирк. Девочки ставили акробатические номера. Сестренка была ловкой, и Марго то раскручивала ее изо всех сил за руки, то ставила себе на плечи, то держала навесу за одну ножку. Все это вызывало заливистый смех и еще больший азарт. Брат тоже хотел в этом участвовать, но он был немного тяжеловат и боязлив. Номера давались ему с трудом, и он все чаще выбирал себе роль дрессировщика двух плюшевых мишек и одного очень зубастого, но очень плюшевого тигра.

Однажды Марго задумала повторить с двойняшками номер, который на днях показал ей отец. Назывался он «самолет». Марго с сестренкой встали спиной друг к другу, нагнулись и крепко соединили руки. На счет «три» Марго резко выпрямилась, и сестренка, совершив кувырок и пролетев между ног Марго, с визгом взмыла в воздух. На какое-то мгновение Марго самой стало очень страшно, затем все трое стали смеяться, как оголтелые. Брат восторженно хлопал в ладоши.

– Теперь твоя очередь, – сказала ему Марго. Улыбка начала сползать с его лица, и он нерешительно качнул головой.

– Давай, это очень просто!

– Нет, я не хочу.

– Иди сюда! Мы же в цирке, и это наш номер. Становись!

– Нет, я только дрессировщик.

– Иди сюда!

– Нет!

– Иди, говорю!

– Пожалуйста, Марго, нет!

– Трус ты, а не дрессировщик, твои звери плюшевые! – Брат покраснел, глаза налились слезами.

– Тогда я буду клоуном!

– Хорош клоун, того и гляди, разревется!

Братовы слезы подействовали на Марго, как красная тряпка на быка, ей стало абсолютно необходимо заставить их пролиться ручьем, увидеть противника поверженным, в пыли, под копытами. Зачем? Затем что уже в этот момент внутри у нее поднималось острое, томительное и страшно приятное чувство жалости и желание утешить.

– Это наш общий номер. Такие правила игры. Если ты не согласен – можешь катиться отсюда! Трус!

Малыш стоял, опустив руки, и молчал. Большие соленые капли собирались на носу и на подбородке, тяжело падая потом на рубашку. Те, что закатывались в уголки губ, он старался незаметно слизнуть. Это полное отсутствие сопротивления окончательно взорвало ее. Она схватила брата за плечо, – Убирайся! – вытолкала его из комнаты, изо всех сил хлопнула дверью и повернулась к сестре. Та смотрела на нее круглыми глазами – ого… ну и пусть, сам виноват, наконец-то они поиграют без этого мямли. Они продолжили игру, что-то громко обсуждали и нарочито смеялись, то и дело поглядывая на поникший силуэт за матовым стеклом двери. Прошло около пятнадцати минут, мальчик не сдвинулся с места. Наконец Марго не выдержала затапливающей ее нежности, открыла дверь и за руку вернула брата его в комнату.

– Нужно стараться себя перебороть, ты понимаешь? – молчаливый кивок в ответ.

– Если не стараться, ты никогда ничего не добьешься в жизни, понимаешь? – снова кивок. Ей хотелось обнять его, погладить по голове, и пусть бы он тоже ее обнял, с благодарностью за ее нежность. – Идем за салфетками, вытрем тебе сопли.

Игра постепенно вернулась в привычное русло. Но, один раз почувствовав работу этого странного механизма, Марго неосознанно, а затем все больше намеренно повторяла потом такой фокус. С братом, с матерью, с любым, кто в нужный момент оказывался под рукой. Жестокость рождала в ней жалость, и она принимала ее за любовь.

Габриэль

Она, по обыкновению, почти вплотную приблизила лицо к зеркалу, погладила лоб, щеки, проверила – правда ли, что от алкоголя желтеют белки глаз: да, правда.

– Как же я постарела, ч-ч-черт, – она жила-была одна, ни верного мужа, ни доброго друга, да и без подруг как-то. – Свободная женщина за сорок, как она есть. Тьфу ты, пропасть.

Нет, было много знакомых. Она легко увлекалась. Умела очень быстро влюбляться, но и моментально остывать. Все ее романы напоминали катание на одном и том же аттракционе в парке развлечений. С радостным трепетом залезаешь в кабинку, пристегиваешься. В животе что-то скручивается тугой спиралью, от чего млеет все тело. Карусель набирает скорость, достигает предела своих возможностей, кульминации – дух захватывает, раз, два, три – и вот уже все медленнее и медленнее кабинка плавно подкатывает к месту старта. Высаживаешься с легким головокружением. Сожалея, конечно, но больше испытывая облегчение от того, что это, наконец, закончилось. Пару раз даже подташнивало, и она долго потом удивлялась, как все же виртуозно ей удается подменять действительное желаемым.

– Ну, и хватит, может, уже? Пора, наверное, вот это все – шерстяные носочки, уютный свитер, турка с душистым кофе. И такая мягкая, расслабленная, самодостаточная, с книжечкой в кресле. Женщина – изначально ни в ком не нуждается, ресурс сама по себе, источник…чего? Вранье, это просто страх.

И все-таки она решила на какое-то время вычеркнуть любовь из списка своих жизненных необходимостей. Это был чистой воды мухлеж. Вроде как мне ничего не надо, но задним умом ожидаешь – столько раз об этом слышала – то, от чего отказываешься, должно непременно прийти.

Она выбрала себе подходящие курсы иностранного языка, стала брать больше работы, много ходила пешком, а в хорошую погоду гуляла в парке. Любовалась деревьями, наблюдала за людьми, за детками, копошащимися в песочнице, и да, черт подери, сидела на скамейке с томиком какой-то экзистенциальной мути.

От такой блаженной жизни тянуло ругаться матом, хотелось сделать кому-нибудь больно, а лучше совсем придушить. И так, чтобы еще успеть заглянуть в мутнеющие глаза – а что вы думаете по поводу концепции безусловной любви ко всему живому, нет, каково ваше искреннее мнение?

Прогулки стали заканчиваться парой хороших глотков виски прямо из горлышка, потому что в стакан наливать долго и вообще это гораздо вкуснее. Так в детстве она садилась перед распахнутым холодильником и уплетала клубнику, выковыривая каждую ягодку из-под сахарной корки. Остановиться не получалось до тех пор, пока не начинало просвечивать залитое сладким соком донышко. Благо, в то время холодильники были попроще – тихо, безо всяких истерических писков, терпеливо ждали окончания твоего приступа.

Потому, что если в тебе живет страсть, то уютная, теплая, мягкая, с книжечкой и чашечкой ароматного кофе – это совсем ненадолго, это ультракороткий антракт, иначе распад, деградация, смерть…