Письмо

Вдруг в зале белый свет стал более тусклый, смешавшись с серым туманом, который приходит после любимых мне дождливых дней, но что-то в нём было неестественным, будто это был не упавший ангел с небес, а дым, который я наблюдал с пляжа, глядя на битву морских титанов. Повернув голову, я увидел: кинотеатр горел. Огонь начал свой парад с верхней части зала. Под громоздким экраном виднелась маленькая табличка «Выход», которая излучала такой же мутный и невзрачный зелёный свет, который почти не заметить за ширмой зловещего дыма, но этот лучик пробивался сквозь эти преграды и взывал ко мне. Я неспешно встал со стула и подошёл к этой двери. Вот он, выход из зала, где вели свою войну белый и пламенные света, один из которых хотел создать для меня правильный путь, а другой взять за руку и закончить всё здесь и сейчас, решив мою проблему. За этим выходом был новый путь, где будет новое рождение, жизнь, и в конце концов таже смерть. Но чего мне стоит сейчас сгореть? Сгореть от своих тревог, проблем, неудач, жалом на всех и ненависть к ним? Может за этой дверь и будет совсем другая смерть, но освобожусь ли я там, как тот песок? Снова меня настегает то чувство, это странное чувство, которое описать нельзя, ведь оно в самом себе неопределенно. Будто это чувство хочет, чтоб я остался в этом кошмаре среди эмоций, доверил им свою жизнь, но я не нашёл среди радости и свободы того, что и вправду бы оставило меня здесь, а может мне и вправду нужно остаться и опустить руки…

Лёгким нажатием на ручку я распахнул свой выход и, вступив на новый путь, узрел необыкновенно новый зал. Это был лабиринт из зеркал, в каждом из которых был новый я, неведомый мне самому. Не в одном из тысячи отражений не мог я найти себя. Выход позади стал таким же зеркалом, и, только посмотрев в него, я мог рассмотреть своё лицо, на котором растянулась улыбка, да слёзы из тёмных пещер угасших глаз текли рекой. Это было больше похоже на набор эмоций, чем на то, что выделяло меня среди толпы однотипных чувств людей. Я смотрел на себя в зеркало, рассказывающие обо мне всё и видевшее меня насквозь, и не мог понять, где же моё «я» существующее, среди всех отражений меня, которые могли получится, только измени мой выбор в прошлом? Хоть сколько не плутай в лабиринте, хоть сколько не поворачивай налево и направо, всё не могу найти себя самого: того лица и тела, которые знаю всю жизнь. Может, вступив на этот новый путь, мне нужно родиться, чтоб наконец отразиться?

Скол, а за ним новый скол, будто ветки деревьев разрастались на зеркалах, в конце концов, распустив почки на побеге новой жизни, они образовали трещину, напоминавшие ствол дуба, а за трещиной ничего. Темнота. Осколки зеркал посыпались на пол темноты, играя свою неповторимую музыку. Каждый отскок кристаллика напоминал своим звучанием одну ноту, а может сразу и их сочетание, так и получалась музыка зеркал. После того, как все осколки упали, они сложились в мозаику воспоминаний. В каждом маленьком зеркальце отражался момент из моей тоскливой жизни, только в одном из тысячи промелькнёт улыбка детства, но это уже будет тусклое мерцание, а не лучезарное сияние начала жизни.

Мозаика, кроме того, как напоминала мою прошлую жизнь, выкладывала мне путь в темноту, в которой лишь идеальная былая точка мешала сложиться картине мрака и пучины нескончаемой пропасти, где свет был не видан. И я пошёл по осколкам своей жизни к белой точке, окравляя каждое стёклышко моей свежей кровью и забывая своё прошлое. Шаг за шагом я становился всё ближе к своему будущему, хоть и терпел боль, но мы должны платить своим, чтоб получить от мира небольшую часть благодати. Вот и я плачу своим прошлым и настоящим, чтоб наконец увидеть будущее, которое станет моим новым настоящим. Может оно не будет праздным, но точно не похожие на прошлое печали. И только точка направляет меня, но что же это, если не направление моей новой жизни?

Уже достаточно далеко ушёл я от зеркал, что из горизонта скрылись они, и вижу только пустоту, в которой блеклая белая точка уже растворилась, вместе с этим и пропала направляющая мою жизнь. Тут нет ни потолка, ни стен, ни пола. Лишь темнота окружила меня своим гнетущим. Не знаю, стоял ли я или ж летал, да что уж там, даже тела с руками не мог я увидать. Кромешная темнота. Здесь не было моей свободы, которая заключалась в достижение цели, и не было свободы песчинки. Тут свобода совершенно иная. Нет ничего, что могло бы тебя ограничивать. Хочешь оставаться в пустоте и быть свободным в пространстве? Оставайся. Хочешь идти в этой пустоте к своей цели и быть свободным в её достижение? Иди. Здесь ты свободен не в выборе. Здесь ты свободен в самом себе, ведь пространство – это свобода. Тут и радость совершенна иная. Хочешь радоваться среди пустоты, наслаждаясь моментом и процессом? Так радуйся, ведь это пространство свободно. Хочешь радоваться тем, что обдумывал сам себя или же созерцал прекрасную тьму, так радуйся результатом наслаждения или от найденных ответов. Здесь ты не рад процессом или результатом. Из-за самой свободы, заложенной в пространстве, возникает радость, но нельзя сказать о том, что именно фактор свободы влияет на существование радости. Через обретение радости в этом пространстве, можно и приобрести свободу. Эти два фактора дополняют и создают друг друга. Будто это темное пространство и является идеалом моей жизни. Превосходным, данное от Вселенной или же от Бога. Но может ли это существовать в вселенной? Наверное нет, ведь чувства одного в идеале не хватает, или же я этого не ощущаю от незнания данного чувства. Будто среди радости и свободы мне всё равно тоскливо. Что же мне нужно ещё в этом идеале, чтобы в нём остаться? Нет, мне не нужен этот идеал, здесь слишком холодно для моего ада, и слишком убого для моего рая. Я не боюсь ада, да не мечтаю о рае, но это пространство заставляет меня боятся и грезить об этом идеале. Я не хотел его найти, лишь желал уснуть и пропасть в своей темноте, а не во мраке превосходного. Я просто устал и хочу спать в этой тоске. Закрыв глаза, проговаривал про себя:

– Я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал…

VI

Вдруг я почувствовал своё плечо, которое тряслось без причины. Это была точно не темнота и не мои созданные от одиночества иллюзии, будто кто-то хотел, чтоб я наконец открыл глаза. Наконец прозрев, как только родившийся птенец, прилагавший все силы для начала своей жизни, я также собрал в свои зрачки все лучи света, умудрившийся попасть в автобус. Это были, как и тусклые лучи солнца, которое уже покидало мой мир, и холодный свет от еле работающих ламп автобуса. Как только мои глаза перестали слепнуть от света, после нахождения во тьме, я увидел, что все пассажирские места были переполнены. Кто-то из мужчин смотрел в окно, одна женщина пристально всматривалась в своей телефон, бабушки разговаривали снова о тех темах, до которых мне нужно дожить, а деды, как всегда, кашляли на всю машину, в общем и целом, каждый занимался своим делом, но неужели я так долго спал, что не заметил, как все они сюда зашли? Из всей этой толпы отличался только один человек, дёргавший моё плечо и проговаривавший:

– Извините, с вами всё хорошо?

Видимо, я проговаривал свою усталость в слух, раз он спрашивает.

– Всё нормально, всего лишь сон – умиротворённо ответил я.

– Просто вы так часто проговаривали одно и тоже слово «я устал», что уж и побеспокоится можно.

Хоть кто-то обо мне подумал и позаботился за долгое время. Это был дяденька в затрёпанной чёрной куртке, а на облысевшей его голове под наклонном надета шапка-таксистка угольного цвета. Он был похож на человека, который повидал уже что-то в жизни, но, не увидев лица его, так и не смог определиться с выводом. Я не стал ему отвечать, слишком уж его голос был навязчивый и противный. Не было в нём того, что могло бы заинтересовать меня. Обычный и очередной человек в моей жизни. Лучше буду смотреть, как луна возвышается в своём велико над солнцем, застилая не только моё окно своим холодом, но и весь мир. Ровно также, как её белизну покрывает тело вселенной – космос. Эта луна будто та самая белая точка среди мрака бесконечности, где свет не найдёт своего дома, чтоб светить там постоянно. В космосе по итогу затухнет весь свет, несмотря на его скорость, с которой он хочет угнаться за вечной жизнью. Да и затухнет моя луна космически одинокая. Так хочу на ней быть и любоваться вместе с ней прекрасной землёй, танцующей в вальсе со своими братьями и сёстрами. Луна, ты прекрасна.

– Omnia praeclara rara – Прервал моё созерцание, как и мой сон, тот самый мужчина.

– Что? Вы умеете говорить по-итальянски?

– Не, это латинская – великий язык, умерший также, как и великие древние боги, но свою красоту он не потерял. Сколько же книг, стихов и проз, которые оставили след в истории, было написано на этом языке? Не одному языку неподвластен труд латинского.

– Говорите, что латинский велик, хоть сами объясняете это на совершенном русском. Как по мне, русский является самым продвинутым, самым красноречивым и обновляющий свой словарь под каждую эпоху языком, что другим это непосильно, как и вашему латинскому, который был оставлен на обочине истории.

– Хорошо подметил. – Видимо этот дядька всего лишь хотел привлечь моё внимание, не больше. – Я не буду спорить с тобой, у каждого своя любовь. Я с тобой даже соглашусь, русский язык и вправду достоин отдельного места среди всех остальных, хоть мне так и далась русская литература из-за её сложности в чтение. Мне сейчас ближе больше зарубежная литература в жанре ужасов и фантастики, написанная, если мне не изменяет память, в 1970-ых или же в 1980-ых.

– Терпеть не могу зарубежную, не могу её читать и всё. Нет в ней моего, родного. Слишком она погрязла она в фантастиках и сказках, где нельзя изложить проблемы населения страны в конкретных событиях. Когда я читаю Льва Толстого и Александра Пушкина, могу прочувствовать каждого персонажа и его судьбу, ведь могу понять их русское настроение среди природы. Когда я читаю стихи Есенина и Маяковского, то могу прочувствовать, как они одинакова вкладывают любовь к дому среди строк, хоть и говорят о их противоположных взглядах. Когда я читаю Булгакова и Шолохова, то благодаря им могу понять настроение людей во время гражданской войны, и кроме них никто не мог сделать это лучше. Да даже когда читаю Набокова, хоть он писал многие свои книги на английском языке, но его «Дар» сразу позволяет могу прочувствовать жизнь русского писателя. Во всех них есть часть меня и моей жизни, есть часть темноты и счастья. А все те, кто говорит, что русская литература – литература одного века, нелюбящие себя и свой русский культурный дом. Русская литература всегда находилась в золотом веке. Хотя сейчас… – Тут на меня резко напало чувство тяжести. – Сейчас я огорчён в русской литературе. Куда пропало великое русское письмо после 20-го века? Что же случилось после Набокова, Шолохова, Булгакова и других одарённых письмом? Какой же секрет хранится в конверте их писем, что сейчас позабыли искусство их написания? Я даже думал написать письмо о прошлом, провести его анализ, чтоб получить ответ.

– Я не знаю ответа, но, извините за вопрос, вы писатель или поэт?

– Не то и, не то, я лишь проклят письмом. Писательство – единственная вещь, которая держит меня на ногах.

– Feci quod potui, faciant meliora potentes – Снова проговорил на ломанном латинском этот старикан.

– И что это значит? – Со вздохом спросил я.

– Неважно. Знаешь, я когда-то тоже писал. Считал себя поэтом и писателем в одночасье. Писал стихи про любовь, дружбу, противопоставляя им рассказы про одиночество и несправедливость. При этом в свою писанину пытался засунуть политический намёк. Я писал «Не был бы государства – не было бы закона. Не было бы закона – не было бы справедливости, являющиеся всего лишь конструктом власти, которая подстраивает это понятие под себя, и несправедливости, лишь естество морали бы существовало», но, как ты понимаешь, это лишь попытки повторить за кем-то, тем более я был под влиянием западных писателей, которые так и любили вставлять политические отсылки. Продолжая писать два года, я заметил, что не пользуюсь популярностью даже у своих близких, как будто они смотрели на мои труды, как на детские рисунки. Я повесил на себя крест поэта и пытался ему соответствовать, а оказался лишь обманут самим собой.