Указанное единодушие крестьян при избрании барона Корфа в гласные вызвало задушевный отклик со стороны попечителя Кавказского учебного округа Неверова, который все еще находился с ним в деятельных связях, продолжая командировать в Александровский уезд новых и новых деятелей по народному образованию, так как от таких командировок была явная польза для успехов народного образования на Кавказе. В письме от 3 июля 1872 года Неверов, выражая барону Н. А. Корфу «глубочайшую благодарность» за ту «предупредительность», с которой он знакомил кавказцев с устройством своих школ и их ходом, а также и за «чисто русское радушие», говорит далее:

«При этом случае позволяю себе высказать то душевное наслаждение, с которым я прочел в газетах известие, что если вас не пожелали или не умели оценить помещики, то единодушный выбор вас крестьянами в свои представители ясно показал, что благотворная ваша деятельность на пользу народного просвещения вполне оценена народом русским. А это – не сомневаюсь в том – в глазах ваших и всех понимающих и сочувствующих вам, конечно, выше и дороже всего. Да даст вам Бог силы и здоровья трудиться на этом поприще, на котором вы стяжали вполне заслуженное вами сочувствие и уважение».

Единодушие, с которым крестьяне избирали барона Корфа (конечно, не без противодействия со стороны тайных его недоброжелателей),– факт единственный в летописях нашего общественного управления, и притом в высшей степени поучительный. Крестьяне, очевидно, понимали, за что именно выбирают они барона Корфа, для чего, собственно, необходим он им как гласный земства. Значит, у крестьян было уже сознательное отношение к народному образованию, была органическая связь с народными школами, насажденными неусыпными трудами и заботами барона Н. А. Корфа.

Глава VIII. Пребывание за границей

Переезд барона Корфа за границу и действительные причины переезда. – Служение делу русского народного образования из-за границы. – Ошибка биографов барона Корфа в оценке его деятельности во время пребывания за границей. – «Руководство к наглядному обучению» и «История Востока, Греции и Рима – для обучения и самообразования». – Женевская семейная школа барона Корфа и личные его дела. – Избрание в почетные члены Женевскою академией наук.

Блестящее избрание барона Н. А. Корфа на трех крестьянских съездах не только затмило и посрамило недостойную выходку со стороны крупных землевладельцев, но и дало ему должное нравственное удовлетворение. Значение этого удовлетворения было тем полнее, что, как мы уже знаем, оно было поддержано дружным сочувствием всей мыслящей части русского общества. Тем не менее, барон Корф в 1872 году прервал свою деятельность в Александровском уезде, уехал с семейством в Швейцарию, поселился в Женеве и жил там до 1880 года. Этот факт и при жизни, и после смерти барона Корфа оставался необъясненным, потому и вся последующая его деятельность представлялась неясной. Между тем разобраться в причинах, побудивших барона Корфа на такой резкий шаг, вполне возможно.

Некоторые полагают, что главной причиной разрыва барона Корфа с земщиной служит то «одиночество», в котором он почувствовал себя в своем родном уезде. Конечно, ему тяжело и горько было почувствовать это, но он был уже слишком опытен и закален в общественной деятельности, чтобы смутиться одиночеством. В сущности, и тогда, когда он предпринимал организацию народного образования, и во все последующее время он всегда был один в смысле почина. Если почин этот приводил к блестящим результатам, то это еще вовсе не значит, будто бы успех давался барону Корфу без борьбы. Напротив, в имеющейся, например, в нашем распоряжении переписке барона Корфа сохранилась пачка писем, от 1867 до 1870 года, принадлежащих Ч-скому.

Даже теперь, спустя уже четверть века, трудно читать без негодования эти письма: так много в них сплетен, инсинуаций, угроз, зависти, злобы и дерзости – по поводу, скажем, такого невинного факта, как открытие русской школы в одной из немецких колоний. И это, конечно, только пример, но не исключение. Не следует забывать, что в то время как в Александровском уезде и некоторых других местностях империи благодаря земству множились школы, в других местах или бездействовали, или даже принимали меры противодействия какому бы то ни было насаждению образования. Так, например, Новомосковский и Павлоградский уезды той же Екатеринославской губернии как бы даже фрондировали своей постыдной бездеятельностью вообще и полнейшим игнорированием народного образования в частности. Один из корреспондентов барона Корфа, Н. Крылов, в письме от 13 октября 1869 года сообщал, что в Алатыре, Симбирской губернии, одновременно были закрыты все частные учебные заведения, при отсутствии в городе каких бы то ни было других учебных заведений… И в Александровском уезде таких гонителей образования было не занимать стать. Но барон Корф умел, искренне или неискренне, привлекать их на свою сторону, как он в конце концов сделал это и с Ч-ским. Он одержал также полную, блистательную победу и над всеми своими противниками по выборам 1872 года. Уже в бытность в Женеве, в 1873 году, он получил благодарственный адрес от Александровского училищного совета и такой же адрес от всего земского собрания этого же уезда. Этот последний адрес был составлен по единогласному постановлению собрания, т. е. при участии тех же самых лиц, которые забаллотировали его. Впоследствии же Александровское уездное земское собрание, по предложению гласного Н. Карышева о необходимости привлечь к делу народного образования «человека, много потрудившегося на этом пути и могущего научить многому других», «встало и единогласно» постановило: «Просить глубокоуважаемого барона Корфа принять звание почетного члена Александровского уездного училищного совета и войти с ходатайством в министерство народного просвещения об утверждении его в этом звании».

К этому нужно еще прибавить, что в 1873 году барону Корфу была присуждена золотая медаль за его литературную и непосредственную деятельность по народному образованию. Таким образом, в общей совокупности приведенных фактов нельзя не прийти к выводу, что недостойные выходки землевладельцев Александровского уезда способствовали лишь еще большему возвышению барона Корфа в глазах общества, и он получил самое полное нравственное удовлетворение. Значит, со стороны неблагоприятного выборного эпизода не могло быть препятствий к продолжению бароном Корфом земской службы.

Точно так же ошибочно думают некоторые, будто бы одним из главных препятствий в этом отношении было изменение территориальных границ между Александровским и Мариупольским уездами. Положим, в письме из Женевы от 4 июня 1873 года барон Корф действительно говорит: «В настоящее время я уже отрезанный ломоть от того дела, на которое пошли лучшие годы моей жизни: новые границы уезда лишили меня официального голоса в Александровском уезде». Но в этом же письме он прибавляет далее, что «различные обстоятельства побудили меня служить родному школьному делу только путем печати». Если знать ход школьного законодательства и печатные труды барона Корфа, то «обстоятельства», на которые он ссылается, будут понятны сами собою. Разъяснить их в высшей степени необходимо, так как такой почтенный земский деятель, как Гнедин, один из лучших и деятельнейших сподвижников Корфа по народному образованию в Александровском уезде, очень грубо ошибся в отношении истинных мотивов отказа барона Корфа, сказав в своих «Воспоминаниях», законченных еще в 1879 году, следующее:

«Своим отказом Корф оскорбил как общество, избравшее его, так и самое дело, которому он служил. Если можно оправдать отказ Корфа, то разве тем, что забаллотировка сильно потрясла его нервы и способствовала развитию его болезни – образованию желчных камней. Но это стало известно только впоследствии, вначале же его отказ фраппировал всех благомыслящих людей, и даже друзья Корфа не находили оправдания его поступку».

Но если друзья были так ненаходчивы в «оправдании», то, повторяем, обстоятельства дают Корфу не только самое полное и блестящее оправдание, но даже и одобрение. Вот сущность дела.

«Положением о народных училищах» 14 июня 1864 года земским учреждениям была предоставлена полная самостоятельность в деле народного образования, так что даже выбор председателей училищных советов был предоставлен земским собраниям. Эта благоразумная децентрализация распорядительно-исполнительной власти дала возможность к проявлению на местах частного и общественного почина и самодеятельности в области народного образования, благодаря чему последнее и начало постепенно выходить в земских губерниях из состояния летаргии. Только в силу предоставленной земству самостоятельности барон Корф, не принадлежа к патентованным педагогам, оставаясь простым земским деятелем, мог выступить в роли организатора разумной народной школы и дать толчок этому делу на всю империю. Но затем обстоятельства круто изменились. В начале 70-х годов последовала инструкция инспекторам народных училищ как обязательное для всех распоряжение. Инструкция эта коренным образом изменяла весь порядок открытия народных школ, заведования и руководства ими, как это было установлено «Положением» 14 июня 1864 года. Строго говоря, за земством оставалось только право ассигнования денег, забота о помещении, отоплении и освещении школ, без всякого контроля учебно-воспитательной деятельности в них, без права влиятельного голоса в выборе, назначении и увольнении педагогического персонала народных школ.

Барон Корф первым почувствовал на себе последствия нового порядка вещей. В инструкции, например, в отношении съездов, говорится: «В случае учреждения съездов народных учителей на инспектора возлагается как наблюдение за их действиями, так и сообщение им надлежащих советов, указаний и наставлений». Руководствуясь буквой инструкции, администрация Одесского учебного округа не разрешила в 1871 году барону Корфу руководить съездом народных учителей Александровского уезда. Таким образом, то самое лицо, которое впервые пропагандировало в России идею съездов и практически осуществило их, годичные «Отчеты» которого, а также и инструкции народным учителям печатались на страницах «Журнала министерства народного просвещения», – это лицо оказалось бесправным в деле, созданном его умом и энергией, с громадной пользой и славой руководимом им в течение целого ряда лет. Как бы для наглядного подтверждения несправедливости такого порядка дела произошел следующий фатальный случай. Съезд, долженствовавший состояться в Александровском уезде под руководством народного инспектора, не мог состояться по причине его смерти. И барон Корф, самостоятельно, в силу полномочий земства созывавший прежде съезды местных народных учителей, теперь уже не имел права сделать этого ввиду инструкции, так как он был не инспектором народных училищ, а только членом училищного совета, хотя в этой скромной роли он, можно сказать, руководил народным образованием во всей империи, и к нему приезжали учиться не только инспекторы народных училищ, но и лица, руководившие обучением и воспитанием народных учителей.

Со вступлением в силу инструкции инспекторам народных училищ у барона Корфа выпало из рук живое дело народного образования, в смысле непосредственного служения, которому он отдавался беззаветно, с таким самоотвержением. В роли простого земского деятеля, т. е. члена училищного совета, за ним согласно «Положению о народных училищах» оставалось право «наблюдения за преподаванием»; но, по инструкции инспекторам, «все преподаватели народных училищ состоят в учебном отношении под ближайшим надзором инспектора», которому вдобавок предоставлена также полная власть в отношении определения, перемещения и увольнения народных учителей. Понятно поэтому, что как бы ни «наблюдал за преподаванием» член училищного совета, но каждый из учителей будет рабски послушен тому, что прикажет ему инспектор.

Все это было разъяснено в свое время бароном Корфом в периодической печати, в статьях «Об инспекции народных училищ» и «Учительские съезды», которые и вошли в книгу его «Наше школьное дело». Заглянув в эти статьи, полные жизненного интереса и значения вплоть до наших дней, каждый легко может убедиться, что еще задолго до баллотировочного эпизода барон Корф совершенно ясно понимал критическое положение своей земской деятельности по народному образованию. Хотя первоначальное «Положение о народных училищах» и оставалось неотмененным, но уже недоставало, так сказать, физического места для проявления земской деятельности барона Корфа в фактически существовавших прежде ее размерах. В деле, самостоятельно созданном, направляемом и руководимом, ему приходилось смотреть из чужих рук, занять положение зависимое, подневольное, быть в роли опекаемого, испрашивать разрешений.

И если бы не случилось такой метаморфозы, гидра темной силы Александровского уезда никогда не рискнула бы взять под сомнение дело народного образования, не стала бы чернить это дело в связи с бароном Корфом. По своей безупречной честности, по своей энергии и умственному превосходству, по тому громадному влиянию, которое более и более завоевывал себе барон Корф, он с первых дней своей общественной деятельности был глубоко ненавистен для местной темной силы. Не занимая никаких платных должностей по земству, служа ему, что называется, своею головою, он вместе с тем уничтожал в самом зародыше малейшее поползновение с чьей бы то ни было стороны к обращению земства в «общественный пирог». А такими именно поползновениями и была проникнута «гидра». Но барон Корф был неуязвим, пока оставался под защитою «Положения» 14 июля 1864 года в отношении народного образования. И как только «Положение» не в состоянии уже было более ограждать именно дела рук барона Корфа, на него и набросилась темная сила, увлекшая своим течением людей индифферентных и малодушных. И хотя он одержал полную и блистательную победу в общем результате выборов в земские гласные, тем не менее, ясно было, что в руках его противников остается самое сильное орудие против него – самоуправное ломанье и коверканье созданного им дела народного образования, чего они не смели делать раньше, но в чем он теперь не властен был уже помешать им, так как не его уже просвещенный авторитет, а санкция и усмотрение народного инспектора будут руководить делом. Оберегая судьбу дорогого ему дела, он отказался от него и тем действительно спас его. Как удостоверяет Д. Т. Гнедин в своих «Воспоминаниях», «весь порядок, заведенный Корфом, поддерживался на том лишь основании, что, дескать, мы и без Корфа справимся. Действительно, по народному образованию земство не только не уменьшало ассигновки, но даже прибавляло». Но не то, конечно, было бы, если бы барон Корф оставался при деле. Значит, отказ барона Корфа, выход его из земства есть своего рода самоотвержение и заслуживает высокого одобрения.

Таковы действительные причины переезда барона Корфа за границу, в Женеву, в октябре 1872 года, где он и прожил около 8 лет, с кратковременными приездами в Россию. Так оборвалась беспримерно блестящая и производительная деятельность этого великого и даровитого общественного работника на пользу общерусского народного образования. Тяжел и мучителен был этот перерыв для барона Корфа не только в смысле устранения от общественной деятельности, которой так жаждала его энергичная, широко одаренная натура, но даже и в смысле потери под ногами русской почвы, так как он был «почвенником» самой «чистой воды» и высокой пробы. Вот что говорит он, например, о себе в своих «Посмертных записках»:

«Сознаюсь, что тосковал я за украинскими степями не только в Петербурге, отталкивающем и однообразием природы, и климатом, и еще кое-чем, но из Женевы, где, стоя на берегу живописнейшего озера, не мог я не признавать того, что куда же равняться с такою красавицею моей унылой и часто неприглядной южнорусской степи, но родная мне эта последняя, и не променяю ее ни на лазуревую воду Роны, ни на позолоченные заходящим солнцем снежные вершины».

Чтобы заглушить эту естественную тоску по родине, барон Н. А. Корф с необычайною энергией принялся за перо на пользу излюбленного им школьного дела. Как видно из письма его к X. Д. Алчевской от 8 мая 1873 года, за шесть с половиной месяцев пребывания в Женеве он написал три статьи для «Вестника Европы», три статьи для «Народной школы», семь статей для «Недели» и 18 «Писем на родину» в «С. – Петербургские ведомости». Все это в общей сложности составляет более 20 печатных листов, всецело посвященных России и русскому школьному делу, так сильно нуждавшемуся в просвещенном руководстве и так кстати продолжавшему получать его от барона Корфа, оказавшегося «волею судеб» не у дел.