Книга скорпиона

Метатель

Сегодня, чистя гранат, он порезал палец и тот теперь ныл. Метатель вспомнил свою кровь, смешавшуюся с соком граната, и усмехнулся – не различишь.

Усмешка вышла безрадостная, как и все вести, полученные в последние дни. Маркус не смог уговорить Чужака. Тот возомнил себя богом. Говорит, что этот сброд любит его. Они любят блеск, а не свет. Глупец. Думает, что совершает благо.

Что ж пусть идёт своей дорогой. Пусть…

Глаза его затянуты белесой пеленой, но зрение скоро вернётся к нему. Скоро…

Метатель поднял веки. Потолок спальни зыбко мерцал голубым. Лёгкий виссоновый полог колебался от ветерка. Метатель сел на ложе. Рядом спала жена. Её обнажённое плечо мягко отражало лунный свет.

Тишина замораживала воздух, предметы и людей. Романец поёжился. Тишина была живая, затягивала в себя. Мужчина закрыл глаза и погрузился в состояние пророческого полусна.

Он ощутил себя, стоящим перед невидимой границей. Там, за чертой настоящего, было нечто такое, что не давало покоя. Нечто уродливое и бесформенное. Какие-то тени, обугленные ветви деревьев. Да, деревья с черными изломанными руками-ветками. И ещё. Блеск доспехов. Солдаты. Они стоят полукругом, обмениваются шутками. Кто-то дико хохочет. Перед солдатами ещё одно дерево. Какое-то странное. Нет, это не дерево. Это столб с перекладиной. И там, на нём… Что это? На нём растут цветы. Разные. Больше голубых и красных. Солдаты смеются. Действительно смешно. На вершине столба табличка. Глаза начинает жечь, как будто глядишь на солнце. Надписи не разобрать. Потом всё меркнет.

Метатель очнулся, провёл ладонью по лицу, снимая наваждение. Почему цветы и солдаты? Сны, сны… Всё бред… Нужно рассказать Собирателю.

Мужчина встал с ложа, бесшумно оделся и вышел из спальни. Кровник, вернувшись из Кафарнаума, отправился к сюда к нему и тут же в Иродовом дворце остался ночевать. Метатель шагал к его комнате.

Коридоры дворца были пустынны и темны. Снаружи дворца еле слышно доносились разговоры стражи, собачье повизгивание – на ночь псов выпускали, и они наслаждались свободой.

Мысли в голове Метателя путались. Он – префект Йудеи и Хранитель. Он – глава фамилии¹¹⁰ и бездетный отец. Маркус расстался со своей шлюхой. Безумство, длившееся столько лет кончилось. У него теперь сын от дочери какого-то грека… Вот и сам Маркус. Шагает навстречу. А я стою и улыбаюсь, как юнец, увидевший возлюбленную. Мы чувствуем друг друга, Маркус.

Надо поговорить о Чужаке. Не злись, Маркус. Он вправе выбирать свой путь сам. Где он? Твои люди, пусть будут рядом с ним.

Маркус, мне нужно поговорить с Чужаком. Я решил, Маркус. Я не могу по-другому. Что, что, Маркус? Погромче.

«Царь света сидит на троне из венцов убитых лилий…»

Я помню, Маркус. Это гимн для мёртвых.

«…и брезжит свет из убитых цветов.

Зачем мне солнце, если они умирают?

Зачем смех, если губы в крови?

Зачем разум, если голова пробита?

Ветер найди меня.

Ветер поцелуй меня.

Ветер унеси меня.

Ветер…»

Это всего лишь гимн. Это…

Хлойи

Она проснулась рано утром, набросила тёплую накидку и тихо прошагала к спящему в той же комнате Маркусу. Мальчик безмятежно спал в обнимку с небольшим кинжальчиком – подарком отца. Женщина, едва касаясь, провела рукой по его плечу, накрытому одеялом. Потом вышла из комнаты. Она уже почти привыкла к дому Кровника. Здесь ей даже нравилось. Здесь было спокойно и безопасно. Дом был недалеко от Антониевой башни и казарм гарнизона. Йудейские бунтовщики сюда не совались.

В доме жила она с сыном и старый раб-прислужник. Кровник заходил сюда лишь изредка. Где он был, и чем занимался, Хлойи не знала. Они с ним почти не разговаривали. Она знала, что Кровник купил своей йудейке дом. Наверное, ночевал там. Хлойи стало неприятно. Но он поселил их здесь, они ни в чём не нуждаются, он заботится о них. Может он…

Сплюнь и смажь – оборвала себя женщина. Такому как Кровник не нужна семья.

– Хозяйка, ты встаёшь очень рано, – раздался голос за спиной Хлойи.

Та обернулась и увидела старика атриенсиса¹¹¹. Был он худ, уродлив и беловолос. У него почти не было зубов, и его койне был едва понятен.

– Женщина не должна вставать рано. Это портит её красоту.

– Почему? – рассеяно спросила Хлойи.

– По утрам она должна лежать на спине и делать вот так, – старик сально ухмыльнулся и сделал вид, что намазывает себе соски сладкими румянами, как делали все местные проститутки.

Хлойи шутки не поняла и под её неприязненным взглядом трёхзубая ухмылка прислужника увяла.

«Странный раб, – подумала женщина, выходя прогуляться в небольшой садик во дворе. – В Грэкии его давно бы убили. Наверное, Кровнику нравится всё странное и необычное».

Узкая, выложенная камнями тропинка вывела к афедрону¹¹². В боковую стенку деревянного сооружения бала вделана каменная могильная плита. На ней была надпись на латыни «Лежу здесь. Живу там». От старика раба Хлойи знала, что здесь похоронен сирийский наёмник с непроизносимым варварским именем. Кровник казнил его за подстрекательство к мятежу и оскорбление принцепса и римских властей. Помнится, белоголовый раб с ужимками, едва сдерживая смех, рассказывал Хлойи, как Кровник, из великого уважения к сирийцу, велел бросить его сожжённые останки в выгребную яму во дворе своего дома. Потом поставил плиту.

Хлойи с печальным видом зашагала обратно. Подходя к дому она услышала, как хлопнула дверь. Женщина встрепенулась. Да, это Кровник. Его тяжёлую походку она уже научилась отличать. Хлойи быстрыми шагами вошла в дом.

Кровник был чем-то недоволен. Раскиданная одежда говорила о том, что его кто-то или что-то сильно вывело из себя. Хлойи скользнула в свою комнату и плотно занавесила полог.

За время отсутствия женщины здесь ничего не изменилось. Маркус всё так же спал. Ножны кинжальчика слегка блестели в лучах утреннего света, пробивавшегося из оконца вверху. Хлойи улеглась на своё ложе и задремала.

Проснувшись и выйдя из комнаты, она обнаружила, что Кровник ушёл. Раба тоже не было. Наверное, тот ушёл за покупками на рынок. А Кровник… Его здесь ничего не держало.

Хлойи опустилась на край широкого ложа в большой комнате. Ей стало одиноко. Хотелось заплакать. Женщина подумала, что Маркуса младшего, когда он проснётся нужно чем-то кормить, и пошла в комнату с очагом, где готовили пищу.

Кровник любил простую еду. Тут стояло несколько кувшинов с молоком, на столе стопкой лежали свежие лепёшки, в глиняных мисках – куски жареного жирного мяса. Ещё мёд и фрукты. Хлойи взяла виноградную кисть и вышла. Старый раб знал своё дело, и завтрак уже был готов. Женщина опять почувствовала себя лишней.

Войдя в большую комнату, она, жуя виноград, не спеша прошла к ложу. Бесцельно блуждающий взгляд остановился на тяжёлом кожаном пологе, закрывающем вход в спальню Кровника. Кроме того случая, когда она потеряла сознание, и Кровник отнёс её туда, она никогда там не была.

Хлойи осторожно приоткрыла полог и шагнула в полутёмную комнату. Она зажгла светильник, и в воздухе запахло горелым маслом. Кроме низкого жёсткого лежака и небольшого столика, заваленного письменными принадлежностями, в спальне ничего не было. На столике поверх остальных обрывков папируса лежал ещё один, как видно брошенный сюда недавно. В тусклом свете Хлойи сумела разобрать лишь название «Город обречённых». Почерк был Кровника, но слова были странные. Немного погодя женщина поняла, что Кровник использовал два алфавита: латинский и греческий, и перемешивал слова и буквы из обоих. Почерк был мелкий и корявый, и понять что-либо было почти невозможно. Только внизу свитка был рисунок: на фоне солнечного диска три вертикальные извивающиеся линии, похожие на змей.

Женщина аккуратно положила свиток на место и вышла из комнаты.

Иешуа

Сначала сотвори семя. Оно яркое и золотистое. Ты видишь, оно объято светом. Свет пробивается изнутри. Смотри, смотри!

Выкопай ямку в облаках. Опусти семя в небо. Укутай голубым и белым. Пусть растёт!

Но семя маленькое и слабое. Надели семя силой. Покажи ему дорогу к ней. Пусть находит души сынов правды и пьёт их благость, как целебную воду. А, напитавшись, пусть дождём проливает её на тех, кто печален и зовёт соединиться с благостью как женой.

Из семени произрастёт дух света. Он заполнит собой небо и наполнит его светом.

Расскажи духу о людях. Он не знает их. Покажи ему землю и тех, кто живёт на ней. Покажи ему неправду и пусть он поглотит её, как небо поглощает дым.

Покажи людям дорогу к духу. Пусть пошедшие по ней увидят великую красоту его. И удивятся, и будут поражены. И будут хвалить духа, и поднимать лица к нему. И петь гимны ему.

И в духе благость, и в нём свобода. И нет в нём лжи и обмана, ибо дух бестелесен и свят. Наполни свои уши его музыкой, свои глаза его огнём, своё дыхание его теплотой, свои руки его правдой и он будет вести тебя, как родитель ребёнка.

Он научит тебя летать, и когда тело увянет, как трава, он придёт за тобой и возьмёт наверх. И обнимет тебя, и тьма мертвящая дух людской не возьмёт тебя.

В глубине неба отыщет он дом, и приведёт туда праведников, и будут они едины как колосья, ставшие хлебом и виноград вином. И хлебом и вином я причащаю вас к нему, и даю благословение…

Косматый полуголый оборванец в припадке катался по земле и исходил криком. Рядом обессилено лежал старик со сморщенным маленьким лицом. Он что-то шептал: то ли молитву, то ли заклинание. Потом еле поднялся на колени и подполз к кричащему. На лице старичка была радость. Она преображала всё его никчёмное тщедушное тело, и уродливые черты его лица были высвечены изнутри детским восторгом. Старичок схватил корчащееся тело крикуна и своим весом прижал к земле. Грязными ладонями обхватил щёки лежащего и повернул его лицо к себе. Тот уже почти не дёргался и только сипло бессильно стонал. В глаза его вернулась осмысленность.

– Йоханнан, отпусти, – сказал он.

Старичок убрал руки с его щёк и незаметно взялся за краешек рукава его хламиды.

Йоханнан со счастливой пёсьей преданностью смотрел на лежащего.

– Я видел, – произнёс Йоханнан.

Лежащий медленно приходил в себя.

– Я видел, – повторил старик.

Лежащий молчал.

– Ты сын божий и спаситель Израиля, – сказал Йоханнан.

Потом лёг рядом на пыльный берег Йордана, и, глядя на мутноватую воду, улыбнулся своей самой счастливой улыбкой, улыбкой человека, видевшего чудо.

Арьйи

Когда в дом вошёл Кровник, она сидела на стуле перед бронзовым зеркалом и мелкими ловкими движениями пальцев расплетала блестящие чёрные пряди своих волос. Арьйи напряжённо застыла. Окинув быстрым взглядом комнату, Маркус подошёл сзади к женщине и осторожно-покаянно обнял, при этом правое предплечье непринуждённо легло на её шею. Арьйи осталась холодной и неподвижной как статуя. Маркус начинал выглядеть глупо.

– Когда умолкают слова, начинается звон мечей, – сказал Кровник и опустил лицо в душистую копну её чёрных волос.

– Я ходила к нему, Маркус, – ровным голосом сказала Арьйи, и тут же почувствовала, что рука мужчины сделалась твёрдой как камень.

– Он принял меня, – тихо, но твёрдо произнесла она. – Он сам свет, и люди, самые разные, даже нечистые как я, идут за ним, и он принимает нас всех.

– Они… – голос женщины задрожал. – Они хотели побить меня, а он не позволил им. И он сказал…он ведь знает тебя… – женщина замолчала, потом, решившись, продолжила. – Он сказал… что ты не моё счастье…

Бывшая проститутка Марьйам из Магдалы заревела.

– Я ухожу к нему. Он звал меня к себе в общину. Я ухожу. Прости меня…

Кровник выпрямился, положил, будто успокаивая, правую руку на голову Арьйи. Сильные пальцы вцепились в волосы, и Маркус резким рывком свалил её на пол. Женщина взвизгнула и разрыдалась уже в полный голос. Косметика некрасиво размазалась по лицу.

– Ты похожа на животное, – процедил Кровник и, коротко размахнувшись, въехал носком ступни ей в живот, отчего Арьйи сжалась в комок и принялась отрывисто и ритмично на выдохах стонать.

Маркус опрокинул на неё стоявший рядом столик, уставленный баночками с красками, кремами и другой косметикой.

Арьйи перестала стонать, и, лёжа на полу и обхватив голову руками, лишь тихонько всхлипывала. Мужчина присел на корточки рядом с ней и перевернул на спину. Их глаза встретились: неприязненные, пустые Маркуса и испуганные, с размазанной чёрной подводкой Арьйи. Кровник сильно сжал двумя пальцами её щёки и медленно сказал:

Будет ветер, будет море,

Будет счастье, будет горе,

Будет тьма и будет свет,

Буду я, а ты вот нет.

Арьйи попыталась закричать и подняться, но широкая ладонь Маркуса сдавила горло, прижимая к земле. Женщина вскинула руки, пытаясь освободиться от удушающего захвата. Кровник ждал этого. Сильнейший удар ножом в мягкий живот пригвоздил тело к полу и оборвал разом все нити жизни.

Маркус вытащил клинок, положил рядом с трупом, бросил последний взгляд на женщину, которую, как он считал, любил, и которая, по его мнению, предала, и вышел из дома.

Ночь была на удивление светлой. По тихому саду двигались двое. Они шли осторожно, часто оглядываясь и замирая всякий раз, когда услышат подозрительный звук. Шли молча.

Через некоторое время один из идущих увидел в просвете между деревьями прямоугольный силуэт дома. Путник остановился, оглядел пространство вокруг дома и взмахом руки позвал второго. Потом что-то сказал тому, и, пригнувшись, быстро обошёл постройку вокруг. Убедившись в относительной безопасности места, выпрямился и, не колеблясь, подошёл к двери и забарабанил по ней кулаком. За дверью послышался шум, потом внутри кто-то невнятно прокричал на йудейском.

Дверь тихо открылась. Камень и Кровник уставились друг на друга. Романец спросил, здесь ли его учитель. Камень, угрюмо сверливший глазами Маркуса и то и дело поглядывающий на его правую руку и меч, оттопыривавший бурый плащ, что-то пробормотал и ткнул рукой в направлении полога, закрывающего вход в следующую комнату.

Из-за спины Кровника выросла крупная, тяжёлая фигура Метателя. Маркус отодвинул полог и оба романца вошли.

В центре комнаты на низком столике горело несколько светильников. Тут же стояли остатки ужина и посуда. В дальнем от вошедших углу на циновках полулежал Иешуа, закутанный в широкий тёмный плащ. Лицо его было неподвижно. Рядом с ним на спине лежала Масалья. Тело покойницы было спеленато, как пеленают младенца. Лицо: белое, большеглазое, без единой морщинки подчёркивало её сходство с ребёнком. Бледный взлохмаченный Маттафия сидел возле неё, поджав под себя ноги, и, перебирая чётки, бормотал молитву.

Маркус сбросил свой плащ на землю и сел на него напротив Иешуа. На Кровнике был кожаный, с железными нашивками, панцирь, а на тяжёлом толстом поясе – гладиус в чёрных ножнах и боевой нож. Метатель, не обративший внимания ни на труп женщины, ни на Маттафию, внимательно-восторженным взглядом долго смотрел на Иешуа. Потом тоже сел подогнув под себя полы длинного плаща. Несколько мгновений всё оставалось неподвижно. Все присутствующие почувствовали, что настоящее как канатоходец, потерявший равновесие, застыло на миг, перед тем как упасть, и сознание каждого из находящихся в комнате изо всех сил цеплялось за этот миг, боясь неизбежного падения в будущее.

Наконец, Иешуа и Метатель взглянули друг на друга. В удлинённом худом лице, больших овечьих глазах, как в воде дрожала обречённость.

– Здравствуй, Чужеземец, – сказал Метатель на чистом греческом, отчего и Маркус, и Иешуа не всё понимали. – Ты звал меня, и я пришёл. Ты знаешь, кто я?

Иешуа слегка кивнул.

– Ты нарушаешь все законы: и людские, и небесные, – продолжил Метатель. – Ты один ничего не в силах изменить. Этот мир не будет спасён жертвой.

– Тебе нужен я? – перебил его Иешуа.

Метатель замешкался с ответом и Иешуа продолжил:

– Нет, тебе не нужен я. Тебе нужно лишь твоё спокойствие. Ты хочешь умереть спокойно. Ты слаб, романец.

– Перестань! – голос Маркуса резанул по ушам не хуже меча. – Ты проповедовал любовь – где она?! Ты вопил о жизни – и смерть жрёт твоих близких. Ты спасал от безумия и сам лишился разума.

Кровник по риторской привычке поднялся:

– Ты жалкий актёр. Ты не можешь спасти даже себя и указываешь людям путь. Куда?!

– Маркус, сядь, – сказал на латыни Метатель.

Кровник повиновался.

На Иешуа было больно смотреть. Он сжался в комок и задрожал. Потом подался вперёд к Маркусу и, протягивая к нему руки, зашептал:

– Но ты… Почему ты не пойдёшь со мной. Ведь они… Они мне сказали: «Иди и мы поможем». Но все ушли. И Менглу, и она. Они ждут меня… Они ждут…

Кровник презрительно смотрел на Иешуа. Когда тот умолк, заговорил Метатель:

– Далеко на севере отсюда, на границе с Каппадокией¹¹³ у меня есть дом. Я там родился и вырос. Я поеду туда умирать. В тех местах не бывает жарко или холодно. Там всегда светло и тихо. Дом стоит на берегу озера и по утрам дикие козы спускаются с гор, чтобы напиться. Поедем туда вместе. Я стар и устал. У меня нет детей, которым я бы передал поместья и деньги. Ты молод. Ты птица, которая может и должна летать. Я могу помочь тебе. Оглядись вокруг – ты не увидишь ничего, за что можно отдать жизнь. Глупо думать, что, убивая себя, ты кого-то спасаешь.

– Романец, ты хочешь, чтобы я ушёл и предал, – тихо сказал Иешуа. – Но мой дом здесь. Зачем мне твой дом?

Кровник грубо выругался.

– Это твой шанс выйти живым из твоего безумия, – уже без злости, устало сказал Маркус. – Ты будешь жить, ты будешь творить. От трупа польза только червям. Ты делаешь из них, – говоривший кивнул на Маттафию, – червей.

Маркус замолчал, глядя на огонёк светильника, потом продолжил:

– Ты и сам раб и червь. Ты забыл, что ты есть, и что тебе дано. Ползаешь в грязи и считаешь это благом. Ты можешь изменить очень многое и в людях, и в мире, но ты трус и предпочитаешь уйти. Ты страдаешь, и будешь страдать даже там, потому что не заслужил свой покой. Тобой управляют тени.

Иешуа лёг, сжался в комок и тихо, по-детски обиженно плакал.

– Они стоят надо мной, – сказал он, размазывая кулаком слёзы. – И ждут чего-то. И смотрят. Это духи неба.

– Духи неба? – брезгливо скривился Кровник. – Это уродливые призраки. Nigri lemures¹¹⁴. Они боятся тебя и поэтому сами пугают.

Маркус выхватил меч и сделал несколько рубящих движений над головой Иешуа, поражая невидимых противников. Потом несколько раз громко заорал и, довольный, убрал меч и опустился на сиденье.

– Я прогнал их. Колдовство рассеялось, – сказал, улыбаясь, Маркус. – Они не вернутся.

Лежащий Иешуа пошевелился. Метатель помог ему подняться и сесть. Иешуа выглядел совершенно обессиленным. Метатель поднялся на ноги и бросил Маркусу на латыни:

– Забирай его и пошли.

Кровник был рад, что, наконец, закончился этот бессмысленный, по его мнению, разговор, и занялся действием: подхватил лёгкое вялое тело, забросил на плечо и двинулся к выходу.

Весь разговор просидевший возле тела Масальи Маттафия и появившийся в дверях на крики Кровника Камень были неподвижны. Маркус был готов ко всему, но те не предпринимали никаких действий, чтобы отбить учителя.

Когда романцы ушли и унесли Иешуа, Камень подошёл к Маттафии и сел рядом. Маттафия знал греческий и понял весь разговор.

– Так будет лучше для него, Шимон, – сказал Маттафия. – С нами он бы умер, а эти вылечат его. И защитят от храмовников¹¹⁵. Он станет большим равви, не то, что мы. Мы просто запишем про него, чтобы люди знали.

Камень зарыдал в полный голос, по-звериному подвывая и ревя.

Йуду

Он сидел на гостевом ложе в доме Кровника и перебрасывал из руки в руку металлический шарик-тессеру¹¹⁶, довольно прицокивая языком. Маркус молча наблюдал за этим. В один из бросков Йуду как бы случайно не удержал тяжёлый шарик, тот упал и закатился под ложе. Йуду пришлось вставать на колени и доставать его. Глаза йудея при этом еле уловимо и быстро обшарили вокруг. Маркус про себя усмехнулся: этот разорившийся торгаш и проворовавшийся сборщик налогов много лет был его ценными «глазами и ушами». Романец, вернувшись из Эгипта, сумел, как тогда говорили «отстирать» варвара, которого поймали на утаивании собранных податей. Но сейчас йудей стал слишком предсказуем. К тому же стар, кажется болен, и будет становится, как дряхлая собака, всё беззубей и глупей. Он и сейчас уже для меня бесполезен, понимает это и боится. Даже под ложе полез проверить нет ли спрятанного оружия или человека в засаде.

Нащупав шар, Йуду вытащил его и положил за пазуху. Поднимаясь с колен преувеличенно по-стариковски закряхтел и как бы между прочим спросил сидящего Маркуса:

– А что вы с ним сделаете?

– Убьём, – спокойно ответил Кровник.

– Зачем он вам мёртвый? С него мёртвого даже шкуру не сдерёшь, чтобы продать, – нервно хохотнул Йуду.

Кровник на шутку не отреагировал. Взгляд у него был спокойный и пустой, как у статуи.

– Хорошо, прощай, прощай, – махнул рукой Йуду. – Ты знаешь, где я живу. А я тебе ещё понадоблюсь. Так ведь? А?

Йуду криво улыбнулся. Маркус повернул к нему голову, и в его глазах блеснул интерес.

– Неужели он ничему тебя не научил?

– Кто из них двоих? Менглу? Он был стар и хитёр. Он был хороший колдун, но плохой учитель. А ваш Чужак… – Йуду на мгновение задумался. – Я долго ходил с ним, и слушал его. Он и в самом деле нездешний. Он, наверное, пророк, а пророкам положено страдать. Так ведь?

Маркус и Йуду рассмеялись.

Кровник устало зевнул и потянулся:

– Да, йудей, ты прав, но ты ничего не понял.

– Йуду не хочет много понимать. Он хочет много и хорошо жить, – Йуду многозначительно скосил глаза и похлопал рукой по тессере за пазухой.

– Уходи, Йуду, я устал, – сказал Маркус и позвал раба, чтобы тот проводил гостя.

В дверях Йуду остановился.

– Ты сам убьёшь его? – спросил он Кровника.

Маркус рассеялся в ответ. Смех был светлый и лёгкий.

Йуду притворно запричитал:

– До чего же странные эти романцы! Ох, что мне делать, – вздыхал он. – Наверное, у них полно всяких кудесников, которые знают всё наперёд, потому романцы такие спокойные. Что же нам делать? Что делать?..

Кровник дождался пока Йуду уйдёт, потом, не раздеваясь, лёг на ложе и мгновенно заснул.