Барон с улицы Вернон. Дуэт Олендорфа. Книга третья

– Как? – кивнул Антон.

– Сидней, – ответил Батт, – Сидней Лесли Гудвин…

Глава 7

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ; ХАРЬКОВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА

– Ах, Аристарх Семёнович! – буквально бросилась, готовая обнять старого почтальона, молодая черноволосая женщина. Её можно было сравнить с теми барынями-сударынями, к которым так хотелось обратиться словом «матушка».

– Ах родная Вы наша Амалия Абрамовна, благодетельница наша, матушка, – так и поклонился ей вежливо, слегка улыбнувшись, старый почтальон, – письмо Вам от Ивана Ивановича, из ихней Америки! Едва увидал, так сразу же к Вам заспешил, Амалия Абрамовна!

– Я уже вся в нетерпении узнать, что же пишет наш дорогой Иван Иванович, – трепетно приняла большой конверт Амалия Абрамова и посмотрела на Аристарха Семёновича, – а не желаете ли отобедать с нами, милейший? Нынче зябко на улице, а у нас горячий суп и заморский чай, из Индии, – улыбнулась она ему.

Аристарх Семёнович, слегка растерянно пожал плечами в ответ и снова как бы поклонился.

– Премного благодарен, Амалия Абрамовна. С удовольствием отведаю вашего чая, – проговорил Аристарх Семёнович глядя на неё, – ежели сыновья Ваши не будут против моего присутствия, то и служба моя на сегодня окончена. А коли так, то могу и весточку от супруга Вашего прочесть.

– Ах, Аристарх Семёнович! – радостно воскликнула Амалия Абрамовна, – ну что Вы такое говорите! Мы всегда рады Вам в нашем доме!

Она обернулась и громко позвала горничную.

– Аннушка! Душенька!

Аннушка, совсем ещё молоденькая девушка, вышла из соседней комнаты в гостиную, на ходу поправляя белый передник.

– Слушаю, Амалия Абрамовна, – встала она, сложив руки на переднике.

– Накрывай на стол, Аннушка, – приказала Амалия Абрамовна, будто попросив её, – будем трапезничать и пить чай. Сегодня с нами обедает Аристарх Семёнович. Скажи мальчикам, что папенька прислали письмо из Америки. Пусть немедленно соберутся. После обеда, за чаем, будем читать.

– Как изволите, Амалия Абрамовна, – с заметной радостью на лице кивнула в ответ Аннушка, – где прикажете накрывать? Тут или в столовой?

– Наверное на веранде, – подумала Амалия Абрамовна, – нынче словно весна, солнечно, да и там покойнее.

– Помните нашу вишенку в саду? – улыбнулась она Аристарху Семёновичу, – она уж подросла, а сама так и машет нам веточками в окошко веранды.

– Отчего же не помнить? – кивнул Аристарх Семёнович в ответ, – Иван Иванович её ещё росточком привезли и бережно садили, в память… – он опустил глаза, – в память вашей Эммушки, Царствие ей Небесное, – перекрестился Аристарх Семёнович.

– Такое горе, – смахнула слезу Амалия Абрамовна, – до сих пор не отпускает меня Эммушка. Теперь эта вишенка, такая же хрупкая как и она, растёт где Эммушка так любила играть. Я, бывает, гляжу на вишенку, а она словно Эммушка своими ручками машет, словно зовёт меня к себе…

Два года назад Амалия Абрамовна понесла утрату, от которой до сих пор не могла оправиться. Её любимая девятилетняя дочь утонула. Любимая она была потому, что Амалия Абрамовна хоронила одну за другой всех своих дочерей. По Харькову начали ходить слухи о проклятии лежавшем на семье Панула. Обыватели шептались о том, что все девочки рождённые в этой семье должны непременно умереть в младенческом возрасте.

Первой из дочек Амалии Абрамовны и Ивана Ивановича, умерла Юлия. Первенец в этом семье, не прожив на свете и двух месяцев. Второй покинула этот мир Лидочка, едва дотянув до полугода. Поэтому, Амалия Абрамовна как могла берегла Эммушку. И когда девочке исполнилось шесть лет, Амалия Абрамовна облегчённо вздохнула. Младенческий возраст был пережит. Она расцвела, баловала свою дочурку и не чаяла в ней души, наряжала в лучшие платья и наряды, но всё равно, лишний раз не выпускала со двора. Но, в позапрошлый апрель, десятилетней девочке лёд на Лопани казался крепким и прочным, а до реки было рукой подать. Амалия Абрамовна отвлеклась буквально на минуту, когда Эммушка, не спросив разрешения вышла со двора и пошла прогуляться по красивому бережку, откуда открывался не менее красивый вид на недавно возведённый на том берегу Благовещенский Собор… И хотя девочку, едва заслышав крики бросились спасать и стоявший на мосту городовой, и проходившие мимо студенты, тела Эммушки так и не нашли…

Амалия Абрамовна, поначалу целыми днями ходила вдоль берега, ожидая что нет-нет да отдаст широкая Лопань доченьку, чтобы похоронить девочку по православному обычаю, в свадебной фате, с иереем и панихидой. Но, когда она поняла что Лопань ни за что не отдаст девочку, всё чаще и чаще стали видеть её в церкви, в той что на Москалёвке, именуемой Гольберговской. Там Амалия Абрамовна молила об упокоении дочери и всех утопленных водами детей. Каждый раз её синодник, подаваемый к панихиде, был всё больше и больше…

Чтобы забылось горе и супруга больше не видела того места где погибла их дочка, Иван Иванович, купец местной гильдии, не менее убивавшийся по Эммушке, но больше заботившийся о всё же живых и здоровых сыновьях, увёз всю семью в Америку. Там он недавно открыл дело обещавшее быть успешным. Шил саквояжи, чемоданы, сапоги и кожаные плащи. Но, Амалия Абрамовна, в один день собрала вещи, сыновей и вернулась обратно в свой родной Харьков.

Тут ей отдавали честь городовые, вежливо здоровались барышни, а мужчины перед ней снимали шляпы. Местные обыватели, в разговоре нет-нет да поминали добрым словом её трагически погибшую дочку. А Иван Иванович остался один, аж в Мичигане…

– Чужое всё там, – вздохнула Амалия Абрамовна, дослушав письмо мужа до конца, – но что делать? Жена должна быть за мужем, а сыновья при отце.

Она поставила на стол чашку и посмотрела на детей.

Старшему, Эрасту, уже было шестнадцать. Младший, Володенька, как две капли воды похожий на погибшую сестричку, ещё игрался погремушками в коляске, которую качала Аннушка. У коляски вертелся его старший брат, Юра, чёрненький и кудрявый как и мама. Ему недавно исполнилось четыре года. А ученик третьего класса гимназии, Яков, и семилетний Ваня, за столом дразнили друг друга и отбирали друг у друга конфеты и пряники, правда тихонько, вроде как культурно и совсем не слышно, чтобы не мешать разговору взрослых.

Наконец, Эраст не выдержал.

– А ну прекратите дразниться! – сделал он замечание младшим братьям.

Те, моментально сели ровно и улыбаясь переглядывались друг с другом.

– Ну, – вздохнул Аристарх Семёнович, – стало быть снова покидаете нас, Амалия Абрамовна?

– Я не знаю, – посмотрела куда-то в сторону Амалия Абрамовна в ответ и покрутив головой опустила глаза, – прошлый раз я даже до Светлого Христова Воскресения там не выдержала. Так и теперь на Светлый Праздник в Америку уезжать надо. Вот встретим там Христово Воскресение всей семьёй, да думаю, что назад и приеду. Так и буду тут, рядом с могилками своих доченек.

– Хороните Вы себя, маменька, – вмешался в разговор Эраст, – батюшка говорит, что там он заработал достаточно денег чтобы купить дом за городом, с огромным садом, и подальше от воды.

– Эрастушка! – встрепенулась Амалия Абрамовна, – а как же твои экзамены в юнкерское училище? Вы же с Мишенькой Подольским должны вместе поступать в этом году! Что мы скажем его батюшке, что ты решил не поступать? Он же хлопотал за тебя перед самим полковником Фиалковским, в Чугуеве!

Эраст набрал в грудь воздуха и выдохнул.

– Маменька! Не ищите повода не ехать! Мишенька, – он криво улыбнулся, – и без меня может готовится к поступлению! А английский язык я лучше в Америке подтяну и прибуду ровно к экзаменам!

– Ладно, – махнула рукой Амалия Абрамовна и приложила ладонь ко рту. Она действительно искала повод отложить поездку, а по возможности не ехать совсем.

– Да Вы плачете, маменька! – чуть не вскричал Яша. Он уже был готов броситься к маме, чтобы всеми силами начать утешать её, но тут в дверях зазвонил колокольчик.

– Аннушка, поди посмотри кто там? – в миг пришла в себя, словно опомнившись, Амалия Абрамовна.

– Сию минуту, матушка, – встала Аннушка и улыбнувшись направилась в гостиную.

– Хорошая такая барышня, – улыбнулся Аристарх Семёнович, – и воспитанная, и улыбчивая, и хозяйственная!

– Да, верно, – кивнула в ответ Амалия Абрамовна, – с десяти лет у нас служит, с тех пор как её бабушка представилась. Раньше она вместе с ней при кухне была, а сейчас весь наш дом на себя взяла. Такая умница. Везде поспевает. И убраться, и приготовить, и Юрочку с Ванечкой нянчит, как своих родных. Как будто ещё одна дочка, Аристарх Семёнович! – улыбнулась почтальону Амалия Абрамовна, – не нарадуюсь я на неё, милую. И о кавалерах даже не задумывается!

Она посмотрела на Эраста.

Тот отвернулся.

– К вам барон Виктор Иосифович фон Готт пожаловали, – вернулась Аннушка.

За ней следом шёл высокий военный в долгополой шинели, держа в руке саквояж.

– Барон, – поднялась с места Амалия Абрамовна и подошла к Виктору, – Вы ровно к чаю, как и всегда!

– Амалия Абрамовна, – поцеловал ей руку Виктор, – вот, с саквояжем вашим и не расстаюсь, – улыбнулся он.

– Да, Иван Иванович их в нашем цеху, в Америке шьёт, а кожу из Техаса заказывает, ответила Амалия Абрамовна и обернулась к Аннушке, – милая, поставь ещё один прибор для полковника фон Готта.

Она снова посмотрела на Виктора.

– А Вы, Виктор Иосифович, собираетесь куда?

Виктор скинул шинель, лихо повесил её на стоявшую в дверях вешалку и поставил саквояж тут же у порога.

– Да вот, еду в Америку на полгода, – вздохнул, словно сожалея, Виктор.

– Правда? И мы тоже уезжаем, – удивилась Амалия Абрамовна, – да Вы присаживайтесь рядом со мной! – улыбнулась она Виктору приглашая за стол.

Виктор поздоровался с Аристархом Семёновичем и присел рядом с Амалией Абрамовной.

– В Нью-Йорк, – продолжал Виктор, – а оттуда на новую военную базу, под Вашингтоном. Как же её? вроде Марипоза… – подумал он будто вспоминая и махнул рукой, – собственно, это не важно. Буду убеждать американцев поставлять нашей армии новые корабельные орудия.

Аннушка подала Виктору чай.

Амалия Абрамовна улыбнулась.

– Вы прям как член нашей семьи. И Вы тоже в Америку, – усмехнулась она грустно.

– И вы в Америку? – переспросил её Виктор, – позвольте поинтересоваться, а когда вы планируете выезжать?

– Да пожалуй, – подумала Амалия Абрамовна, – оставим дом и магазин на Аристарха Семёновича и его супругу, а сами поедем ближайшими днями. Наверное через Финляндию.

– Отчего через Финляндию? – спросил Виктор, – с Одессы будет ближе, и быстрее.

– Ох, – махнула Амалия Абрамовна, – оно и ближе, и быстрее, но сейчас думаю, что надобно заехать поправить могилки папеньки и маменьки. А оттуда уже на Англию. Из Англии уж точно пароходом до Америки доберёмся.

Она посмотрела на Виктора.

– А из Одессы, уж очень не хочется через турок плыть, – усмехнулась она, – бусурмане они и есть бусурмане.

– Да, турок многие страшатся после последней войны с ними, – согласился с ней Аристарх Семёнович, – Амалия Абрамовна видная дама, красивая, похожа на армянскую женщину. Как бы не приняли турки её за армянку. Очень не любят они армян. Так что лучше через англичан. Как-никак, культурные люди!

– Ура! Мы поплывём на пароходе! – радостно запрыгал на стуле Ваня, а Яша пытался его усадить на место, что у него плохо получалось.

– Глупый! Мы в начале на паровозе поедем! – перекрикивал Яша брата.

– Тогда на паровозе! – громко объявил Ваня и хотел было пнуть Яшу, но строгий взгляд Амалии Абрамовны остановил его.

– А Вы знаете, – посмотрел Аристарх Семёнович на Амалию Абрамовну, – я слышал, что сёстры Юсля и их брат Еремей, это который пишется Эриком, тоже собираются в Америку! Но вот только не знаю когда. Вроде бы уже скоро.

– Вот как? – удивилась Амалия Абрамовна глянув на Аристарха Семёновича в ответ, – Вы слышали, барон? – посмотрела она на Виктора, – Юсли едут в Америку! После смерти ихней матушки, эти дети совсем отбились от рук, – вздохнула она, – читают эту возмутительную современную литературу, украсили дом этими непонятными рисунками какого-то Пикассо и вообще, как Вы думаете? Что им нужно там? Там же такая безбожная страна!

– Сдаётся мне, – проговорил Аристарх Семёнович, – не протянут они в Америке одни. Это тут, в России, в Харькове, за ними каждая из местных барышень мамка да нянька. Как матушки не стало, то из сочувствия нет-нет, да подаст им копейку старая графиня Квитка, иль уму-разуму поучит, иль пожурит да пристыдит. А там… – он подумал, – Эрик он такой парнишка, хваткий. Но хваткий-то он хваткий, да наивный больше. Хвастался он мне новым своим увлечением, синематографом. И грозился открыть на Сумской, прямо рядом с Оперой, зал для своего синема.

– Святый Боже! – возмущённо перекрестилась Амалия Абрамовна, – это явные признаки конца света надвигающегося! Понапридумывали, тоже мне, всяких синематографов, картинок бегающих! Чего он хочет, этот возмутительный Ерёма?

– Понятно что, – пожал плечами Виктор, – синематограф открыть. Но это очень дорого стоит, – добавил он.

– А зачем ему грешная Америка? – удивилась Амалия Абрамовна.

– Наверное он хочет увидеться с Арно и убедить его сделать вложения в своё дело, – спокойно ответил Виктор.

– Это ещё кто? – снова удивлённо, спросила Амалия Абрамовна.

– Маменька! – больше возмущённо, чем недоумевающе, вскричал Эраст, – ну нельзя же быть такой несовременной! Этьен Арно это великий мастер синематографа! «Легенда Сонной Лощины» это его творение, которым восхитились тысячи людей! И вообще, синематограф во много раз занимательнее оперы и интереснее спектаклей в театре на Екатеринославской! Уверяю Вас!

– Ох, – схватилась за сердце Амалия Абрамовна, – и мой сын туда же! Ни к чему хорошему этот синематограф не приведёт. Вот увидите!

– Мы с Аристархом Семёновичем совершенно согласны с Вами, Амалия Абрамовна, – кивнул с серьёзным выражением лица Виктор и перемигнулся с Эрастом…

Глава 8

Эрик Юсля, в простонародье Ерёма, молодой человек с самонадеянным видом и наивными глазами, уверенной походкой двигался по Сумской в сторону Ботанического Сада, на ходу куря папиросу как простой бродяга.

Задумавшись и замечтавшись, он настолько начал этой папиросой размахивать, что чуть было не прожёг платье какой-то мадам следовавшей ему навстречу.

– Ну! Ну! – громко закричала она на Эрика, замахала руками и Эрик даже растерялся.

– Простите, простите, – пробормотал он раскланиваясь и не обращая внимания на её крики, и только прибавил шагу.

Позади ещё слышалась интеллигентная брань, которая вскоре стихла.

Эрик, глядя себе под ноги, думая теперь только о том чтобы мадам не пустилась за ним в погоню прихватив какого-нибудь купчишку-лавочника, или не дай Бог городового, спешно спрятался в толпе.

Сумская всегда была живой и шумной. Настоящие харьковчане предпочитали левую её сторону, ту самую где была знаменитая «стометровка». Тут толкались, шумели, ругались, спорили и мешали друг другу, но на обратную сторону переходить никто не спешил. Правая сторона всегда была пустая и тихая. Почему? Очевидно, дело было в том, что «стометровка» пряталась в тени и именно по этой причине местные купцы расположили тут свои лавки. Потом, когда-то, на этой стороне высадили тот самый Ботанический Сад. А ещё погодя, построили прекрасное здание театра…

Выйдя на «стометровку», Эрик перешёл на правую сторону, остановился и поискал глазами знакомых.

– Божидар! – окликнул он худого гимназиста с грустным лицом, – Божидар!

Божидар нехотя обернулся, махнул Эрику рукой, перебежал дорогу и подошёл к нему.

– Здорово, Богдан! – по свойски хлопнул его по плечу Эрик, – а ты тут что?

– Эм… – подумал Божидар, – у нас тут встреча, возле Жён Мироносиц. Не желаешь поучаствовать?

Эрик, оценил шумевшую неподалёку от монастырской церкви Жён Мироносиц, компанию молодых, и не очень молодых, людей. Всего, их было человек десять. Молодёжь не-то ругалась, не-то спорила, не-то собиралась на митинг.

– Я вижу почтенная публика? – кивнул на кампанию, Божидару, Эрик, – ваш футуристический литературный кружок?

Божидар, махом руки поправил свисавший на глаза чуб.

– Сегодня мы встречаем великого поэта! – огласил он торжественно.

– Какого поэта? – Эрик не мог понять намёков и мыслей Божидара.

– Владимира Маяковского! – с видом конферансье объявил Божидар.

– Это тот самый футурист? – удивился Эрик и решил подойти ближе к толпе.

– Господа! – крикнул Божидар едва они приблизились, – господа! Разрешите представить вам всем моего друга! Эрик Юсля! Будущий мастер харьковского синематографа и король нашего театра!

– Ура!!! – зашумела толпа приветствуя Эрика, махая руками, шляпами и кепками.

– Очень рад, здравствуйте, – растерянно улыбаясь поздоровался со всеми сразу Эрик.

Навстречу ему, вышел высокий, широкоплечий молодой человек с выразительными глазами.

– Я верю, что за синематографом большое будущее, – гораздо скромнее кампании улыбнулся он, просто протянув Эрику руку, – Владимир Маяковский это я. Не желаете принять участие в нашем собрании?

– Я здесь именно для этого, – улыбнулся Эрик и пожал руку Маяковскому, – а зачем тут, на улице? Идёмте ко мне домой? Я с сёстрами живу неподалёку, на Чернышевской. У нас есть чай, самогон, красное вино и три ведра замаринованного шашлыка. А в саду превосходная беседка! И самое главное, мои сёстры обожают Ваши стихи, Владимир. Вы не представляете насколько они будут рады увидеть Вас! Особенно впечатляет «Ночь», из «Пощёчина общественному вкусу»!

Он немного помолчал, будто собираясь мыслями.

– «Багровый и белый отброшен и скомкан,

В зелёный бросали горстями дукаты,

А чёрным ладоням сбежавшихся окон

Раздали горящие жёлтые карты…»

– Бульварам и площади было не странно увидеть на зданиях синие тоги. И раньше бегущим, как жёлтые раны, огни обручали браслетами ноги, – продолжил Маяковский, рассмеялся и по дружески обнял Эрика, – так вы наши люди? А веди! – махнул он усмехнувшись, – обещаю, что всё будет прилично!

Он посмотрел на друзей.

– Господа! Следуем в гости к господину Эрику! И чтоб собрание не превращали в пьянку! – пригрозил он пальцем, улыбнувшись, – смотрите мне, поэты!

Все зашумели, и с этим радостным шумом на всю улицу, громко обсуждая всё на свете, двинулись вслед за Эриком и Маяковским вверх по Сумской…

– Катя, Катя! – вбежала в библиотеку Маша Юсля и заставила Катю испуганно отбросить книгу, – Эрик ведёт кучу гостей! – взволнованно проговорила Маша.

Катя вскочила со стула и только растерянно посмотрела на сестру.

– Каких гостей? Какие могут быть гости? – удивлённо ответила она сестре и не дожидаясь ответа со всех ног бросилась к парадной, чтобы остановить брата и выгнать всех его друзей вон.

Но, едва добежав до прихожей она остановилась. Эрик уже вошёл. Рядом с ним стоял высокий молодой человек с характерным лицом.

– Вы? – не смогла найти слов Катя, – но… этого не может быть… Владимир Маяковский?

– Здравствуйте, барышня, – улыбнулся Маяковский и подал руку Кате.

Та протянула руку ему.

Маяковский бережно взял Катю за руку и поцеловал её.

– Не хотело Вам докучать, но Ваш брат очень настаивал.

– Я так рада… – совсем растерялась Катя, – я не ожидала увидеть Вас воочию, Владимир, и прошу простить мою растерянность.

В прихожей показалась Маша. Она уже поняла, что эти гости останутся тут надолго.

– Вы так и будете стоять в дверях? – прервала Маша знакомство, – я думаю, что в саду будет всем удобней. У нас знаете какая большая беседка?

– Да, уже наслышаны! – смеясь ответил ей Маяковский, – ну так мы не с пустыми руками. По дороге кое-что прикупили в лавке у мясника и в пекарне у кондитера. Так что не особо объедим Вас.

– Прошу всех в дом и в сад! – обрадовалась Маша.

Катя взволнованно моргала глядя на Маяковского.

– Вы проходите, – проговорила она и Маяковский, слегка улыбнувшись, подал ей руку…

Уже был вечер. Кто-то, наигрывая на гитаре, тихо пел романс. Катя даже заслушалась…

– «Белой акации гроздья душистые

Вновь аромата полны,

Вновь разливается трель соловьиная

В тихом сиянии яркой луны…»

Маяковский был не такой, каким она его себе представляла. Он оказался лучше. Он был мягкий, весёлый, добрый и обходительный. Он словно берёг Катю, стараясь везде оказаться раньше и сделать всё, чтобы Кате понравиться.

Сейчас она рассмотрела его ближе. Большие глаза были не глазами злого гения, а добрыми глазами волшебника. Не было никаких здоровенных кулачищ кузнеца. Были руки, тонкие, изящные пальцы пианиста, в которых он ловко удерживал чёрную трость с серебряной шишкой.

Когда Катя Маяковского впервые увидела, она ожидала услышать громогласный бас, но… прозвучал мягкий и нежный голос. Его голос сейчас казался Кате самым-самым тихим и спокойным. Да он таким и был.

– Вы скучаете, – прервал её размышления Маяковский.

– Нет, – улыбнулась Катя, – слушаю как поют. И даже не знаю кто это.

Она усмехнулась посмотрев на Маяковского.

– Начинающий певец, – ответил Маяковский, – приехал со мной из Киева. Саша Вертинский. Он уже выступал на одном вечере, вместе Шаляпиным. Но успеха, рядом с маэстро, не имел.

– Боже, тут такие люди, а я и не слышала о них! – рассмеялась Катя.

– Никто не знает судьбы другого, не говоря уже про себя, – улыбнувшись, кивнул Маяковский Кате, – я слышал вы собираетесь в Америку?

– Уже совсем скоро. На следующей неделе будем выезжать, – ответила Катя.

– В начале, как я понимаю, поедете железной дорогой? – спросил Маяковский.

– Да, билеты уже взяты, – кивнула Катя.

– Всенепременно приду Вас провожать, – ответил Маяковский, – и обязательно принесу Вам самый лучший букет. Какие Вы любите цветы?

– Розы, – улыбнулась ему Катя, – но зачем же букет?

– Чтобы скрасить Вам тоску в пути, – улыбнулся Маяковский.

Он подумал.

– А что в Америке?

– Мы не надолго, – сказала Катя, – может на год. Эрик хочет убедить одного человека поддержать его дело. Он ведь занимается синематографом и уже давал сеансы. Но мечтает про большой зал и широкий экран. А наши харьковские мещане его не понимают и считают, что маленького сарая в переулке достаточно. Вот он и решил, что Арно обязательно поможет ему с деньгами.

– Арно, скорее поможет Эрику создать собственную студию, – подумал Маяковский, – хотя он не бедный человек и я бы сказал, в некотором роде фанатик. Эрик не говорил о своих проблемах.

– Это он от скромности, – улыбнулась Катя, – он стыдится своих собственных идей и считает, что в России его не поймут.

– В этом он прав, – кивнул Маяковский, – для того чтобы тут начался прогресс, нужна, наверное революция в головах у людей.

Он посмотрел на Катю.

– Я видимо кажусь Вам вульгарным?

– Ну что Вы, – улыбнулась Катя, – продолжайте. Я слушаю Вас с большим интересом.

Маяковский подумал.

– Я не говорю про революцию, о которой постоянно рассказывают эсэры, или коммунисты. Я о другой революции. Я о том, что люди должны по иному посмотреть на свою обыденность. Синематограф, скоростные пароходы, быстрые автомобили и поезда, аэропланы, должны стать обыденностью. А что у нас обыденность сейчас? Нищие на паперти, мальчишки продающие сигареты, сплетницы и склочники, еврейские погромы и увешанные иконами бородатые мужики, при этом пьяные и не умеющие читать и писать. И дети, умирающие от болезней о которых в Европе давно забыли.

Он вздохнул.

– А вот когда наших людей не будут удивлять аэропланы, когда грязь станет не чем-то привычным, а возмутительным явлением, тогда нам будет место в этой стране… в нашей любимой, родной до боли, России.

– Так будет? Как Вы думаете? – спросила тихо Катя.

– Будет… обязательно будет, – подумал Маяковский.