Под сенью боярышника

– Моя мать не исторический контрреволюционер, её потом оправдали. Ей разрешили преподавать. Те люди ошиблись. Отец моей матери вступил в Коммунистическую партию, но когда он переехал, то просто не смог найти свою новую местную ячейку. А люди утверждали, что он уехал намеренно. Незадолго до Освобождения его арестовали, и прежде, чем они потрудились прояснить всю эту историю, он заболел и умер в заключении. Но это не вина моей матери.

Третий Старче попытался успокоить её.

– Самое важное, что ты веришь в неё, потому что даже если бы она и была историческим контрреволюционером, она всё равно замечательная мать. Политика… кто знает? Не используй политические ярлыки, чтобы судить о своих близких.

Цзинцю рассердилась:

– Ты говоришь точно так же, как та предательница Чжу. Её дочь спросила у неё, зачем она оговорила себя? Ведь если бы она этого не сделала, то сегодня стала бы мучеником революции. И та ответила: «Я не боюсь ни побоев, ни смерти, но твой отец в тюрьме, и если я не сознаюсь, то ты будешь жить впроголодь до самой смерти».

Третий Старче сделал длинный выдох.

– С одной стороны, она должна думать о своих детях, а с другой, о причине. Предполагаю, как трудно ей было выбирать. Но если она никого не предала, то не было никакой нужды наказывать её вот так. В то время у Партии была политика – чтобы остаться у власти – после тюремного заключения выходить из Партии, только поместив объявление в газете. Если ты никого не предал, всё было прекрасно. Некоторые, кто занимал высокое положение, но позже попали в заключение, так и сделали.

Он назвал несколько имён для примера. Цзинцю слушала ошеломлённо:

– Да ты просто реакционер!

Он рассмеялся.

– Ты что, собираешься разоблачить меня? Это всё секреты полишинеля в высших эшелонах Партии, даже те, кто в иерархии пониже, знают кое-что об этом, – поддразнил он. – Ты слишком наивна. Если хочешь меня разоблачить, то я во всём сознаюсь и умру у тебя на руках вполне довольный. Всё, что попрошу, так это то, чтобы после моей смерти и похорон ты посадила цветы боярышника на моей могиле и поставила сверху камень со словами: «Здесь лежит человек, которого я любила».

Она вскинула руку, как будто намереваясь ударить его:

– Не неси чепуху, а то я не буду слушать.

Он наклонился к ней, подставляясь под её удар, но заметив, что она не приближается к нему, выпрямился снова.

– История моей матери, может быть, ещё трагичнее, чем история твоей. В молодости она была прогрессивна, очень революционна. Она лично заставила охранников фабрики искать спрятанную собственность своего капиталиста-отца. Она наблюдала своими собственными глазами, совершенно спокойно, как люди допрашивали и мучили его. Она думала, что всё это для дела революции. После замужества, однако, она вела себя скромно, работая в штате Центра искусств горсовета. Она была замужем за моим отцом много лет, и всё это время жила отдельно от своего собственного отца, но в основе своей она всё равно оставалась капиталистическим интеллектуалом. Ей нравились литература, романы, красивые вещи. Она читала много книг, любила поэзию – даже сама писала что-то – но никому не показывала, потому что знала, что это будет считаться буржуазным. Во время Культурной революции моего отца осудили как попутчика капиталистов, раскритиковали и подвергли остракизму, а нас выселили из нашей армейской квартиры. Мою мать тоже называли капиталистом и коррумпированным работником. Они использовали жестокие методы, чтобы соблазнить моего отца окунуться в эту мутную водичку. В то время Центр искусств горсовета был заклеен вульгарными плакатами, которые описывали мою мать как непристойную, бесстыдную женщину. Как и твоя мать, она была очень горда. Прежде её никогда не прогоняли через строй, поэтому у неё не было опыта, как справиться со всем этим. Она спорила с ними, приводила доводы в свою защиту, но чем больше она сопротивлялась, тем хуже всё становилось. Они использовали самые разные способы унизить её, давили на неё, чтобы она поделилась подробностями, которые заманили бы моего отца в ловушку. Каждый день, когда она возвращалась домой, то долго мылась, пытаясь отодрать от себя всю грязь их оскорблений. Они уязвляли её, пока она уже не могла подняться, и только тогда ей дозволяли пойти домой зализывать раны. Всё это время моего отца критиковали в провинциальных и столичных газетах. Страница за страницей становились всё более наступательными, говоря, что его образ жизни был захудалым, что он соблазнял и насиловал медсестёр, секретарей и конторских служащих. Моя мать продолжала бороться, но и её, наконец, сломали тем, что она поверила в предательство моего отца. Она взяла белый шарф, и с его помощью свела счёты с жизнью. Она оставила нам записку: «Пусть ты и чист по сути, но если судьба твоя мутна, а родился ты не вовремя, тебя пожалеют только после твоей смерти».

Цзинцю спросила тихо:

– Твой отец в самом деле всё это вытворял?

– Не знаю. Думаю, отец любил мою мать, хотя и не знал, как надо правильно любить её так, чтобы ей это доставляло удовольствие. И всё же он её любил. Прошли уже годы с тех пор, как моя мать умерла, и отца восстановили на прежней должности. Многие пытались свести его с другими женщинами, но он так и не женился больше. Мой отец всегда говорит, что Председатель Mao понял суть жизни, когда сказал: «Победа приходит только после дальнейшей борьбы». Иногда, когда чувствуешь, что уткнулся в тупик, когда думаешь, что не осталось никакой надежды, если поборешься ещё чуть-чуть и ещё чуть-чуть, ты увидишь проблеск успеха.

Цзинцю была потрясена от того, что он испытал такое горе. Она хотела успокоить его, но не знала, что сказать. Они шагали в тишине, пока он не удивил её вопросом:

– А можно я поеду с тобой в Ичан?

– Зачем тебе ехать со мной в Ичан? Если мать увидит или мой учитель, или одноклассники, то они подумают…

Она осеклась.

– Что они подумают?

– Они подумают, подумают, что… ну, это произвело бы плохое впечатление.

Он засмеялся.

– Я тебя так напугал, что ты потеряла дар речи. Успокойся. Если ты скажешь, что мне нельзя ехать с тобой, то я и не поеду. Твои слова мне приказ. – Он продолжал осторожно: – А можно мне подождать тебя в городе, пока ты не вернёшься? Ты же этой дорогой пойдёшь назад, верно? Как можно быть спокойным, зная, что ты шагаешь назад всю дорогу одна?

Она была благодарна ему за то, что он сделал ей одолжение. Она сказала, что ему нельзя ехать с нею в Ичан – он и не поехал.

– Я поеду четырёхчасовым автобусом завтра, так что здесь буду в пять. –

Буду ждать тебя на автостанции.

Они продолжили путь, радостные в своём молчании, пока Цзинцю не сказала:

– Расскажи мне какую-нибудь историю. Ты прочитал так много книг, что, вероятно, у тебя в запасе много историй. Расскажи мне какую-нибудь.

Он рассказывал ей истории, и после того, как одна подходила к концу, Цзинцю подсказывала: «А ещё одну?» Так они продолжали, пока, наконец, он не рассказал ей историю о молодом парне, который, чтобы продолжить карьеру своего отца, согласился жениться на дочери отцова начальника. Но так как парень не был влюблён, он всё время откладывал свадьбу. А потом однажды он встретил девушку, в которую действительно влюбился и захотел на ней жениться. Но проблема состояла в том, что, когда девушка узнала, что он помолвлен, то сказала, что не может доверять ему. На этом моменте Третий Старче прервался. –

А потом что? Закончи историю.

– Я не знаю конца этой истории. Если бы ты была на месте той девушки – я имею в виду, если бы ты была девушкой, в которую тот парень влюбился, как бы ты поступила?

Цзинцю задумалась над его вопросом.

– Я думаю, если тот парень мог нарушить обещание другой девушке, то… если бы я была той, второй девушкой, я бы ему тоже не доверилась. – Слабое подозрение кольнуло её. – Это твоя история? Ты рассказывал о себе?

Он покачал головой.

– Нет, я взял её из книг, которые читал. Все любовные романы одинаковы. Ты читала «Ромео и Джульетту»? Ромео страстно любит Джульетту, верно? Но не надо забывать, что до встречи с Джульеттой ему нравилась другая девушка.

– Неужели?

– А ты забыла? Ромео знакомится с Джульеттой на балу, куда он пошёл, чтобы найти другую девушку, но когда он видит Джульетту, то влюбляется в неё. Так можно ли говорить, что только из-за того, что он бросил первую девушку, он наверняка собирался сделать то же самое и с Джульеттой?

Цзинцю подумала о том, что он сказал, и ответила:

– Но у него не было времени бросить Джульетту, потому что он умер вскоре после встречи с ней.

– Я только что придумал конец своей истории: парень сходит с ума и пытается повсюду искать девушку, но не может найти и от невозможности жить без неё кончает с собой.

– Ты точно всё это придумал.

Глава шестая

После обеда в четверг Цзинцю побежала на дальнюю автостанцию и втиснулась в последний автобус на Илин. Но планы, которые она настроила с Третьим Старче, не учли поломку автобуса на пустой дороге вдалеке от любого жилья и то, что он застрянет там больше, чем на час, после чего автобус забренчит всеми своими пожилыми деталями. Цзинцю чрезвычайно переживала, поскольку раньше семи она теперь до города не доберётся, автостанция будет уже закрыта, и кто знает, будет ли Третье Старче всё ещё ждать. Если его не будет, думала Цзинцю, то путь в Западную Деревню мне закрыт. Придётся заночевать в городе. И денег у неё было мало. Если уж станет совсем невмоготу, то придётся взять что-то из тех денег, что Тётенька дала на шерсть для джемпера Линя.

Когда же автобус прибыл на автостанцию, она вздохнула с облегчением, увидев, что Третий Старче стоит в жёлтом свете заката под уличным фонарём, ожидая её. Как только автобус остановился, он запрыгнул в салон и решительно направился по проходу среди кресел к ней.

– Я уж думал, что ты не приедешь или автобус попал в аварию. Есть хочешь? Давай найдём где ещё можно поесть. – Он с улыбкой поднял её сумки. – Так много вещей? Ты несёшь вещи для других людей?

Не дожидаясь объяснения, он схватил её за руку и потянул из автобуса, чтобы поискать ресторан. Она попыталась выдернуть свою руку, но он держал её крепко, и так как был вечер, она решила, что всё равно никто ничего не увидит, поэтому и позволила себя вести.

Город был маленьким, и большинство ресторанов уже закрылось.

– Если ты поел, то не стоит ничего искать, – сказала Цзинцю. – Я могу поесть и в Западной Деревне.

Третий Старче по-прежнему тянул её за руку.

– Пойдём со мной, у меня есть идея.

Он повёл её в район сельхозугодий в предместьях города. Если водятся деньги, там всегда можно было найти еду. Вскоре он увидел дом.

– Вот. Дом большой, свинарник тоже. У них наверняка есть излишки свинины. Давай поедим здесь.

Они постучали в дверь, и им открыла женщина средних лет. Услышав, что они ищут еду, и увидев мерцающие монеты в руке Третьего Старче, она проводила их в дом. Третий Старче дал ей денег, и женщина начала готовить еду. Третий Старче вызвался помочь ей разжечь огонь, сначала усевшись на охапку сена перед печью. Как искушённый эксперт, он сложил домиком поленья и зажёг их, а затем потянул Цзинцю посидеть рядом. Охапка сена была маленькой, поэтому им пришлось прижаться друг к другу, чтобы уместиться на ней. Но несмотря на то, что Цзинцю пришлось почти навалиться на него, она не испытывала ни страха, ни нервозности. В конце концов, люди в этом доме их не знали.

Свет огня от печи мерцал на лице Третьего Старче, и он выглядел необычайно красивым. Цзинцю тайно бросала на него взгляды, как и он на неё. Когда их глаза встретились, он спросил:

– Тебе хорошо?

– Да.

Цзинцю редко перепадала такая роскошная еда. Рис был свежим, просто сваренным и вкусным, а блюда были пикантными и ароматными: одно – миска поджаренного на сковороде тофу, другое – из тёмно-зелёного масляного шпината, каких-то рассолов, и две колбаски домашнего приготовления. Третий Старче отдал их обе ей.

– Я знаю, как тебе нравятся домашние колбаски, поэтому специально попросил. Я сказал, что, если у неё их нет, мы пойдём поищем в другом месте.

– Откуда ты узнал, что мне нравятся колбаски?

Она не смогла съесть обе, одну пришлось одолеть ему.

– Если честно, то не так уж они мне и нравятся. Мне нравятся маринованные овощи, у нас в лагере их не бывает.

Она знала, что он так говорил только для того, чтобы она съела обе. Кто же не любит колбаски? Она настаивала на том, чтобы одну всё же съел он, а если он не станет, то и она не будет. Они перепирались, пока хозяйка не засмеялась:

– Вы оба такие смешные. Хотите, я ещё сделаю парочку?

Третий Старче быстро достал деньги.

– Приготовьте ещё парочку, мы их съедим по дороге.

После того, как они насытились, он спросил Цзинцю:

– Ты всё же хочешь вернуться сегодня?

– Конечно, а куда ещё нам идти? – спросила она озадаченно.

– Да можно найти, где заночевать. – Он улыбнулся, затем сказал: – Ладно, давай вернёмся, а то ты распереживаешься, что скажут люди.

Когда они выбрались наружу, он взял её за руку, объяснив, что уже темно, и он не хочет, чтобы она брякнулась оземь.

– Тебе не страшно, что я держу тебя за руку?

– Не-а.

– А кто-нибудь раньше держал тебя за руку?

– Нет. А ты когда-нибудь держал кого-то за руку?

Он ответил не сразу. В конце концов, он спросил:

– А если и держал, ты думаешь, что я – злодей?

– Наверняка держал.

– Держаться за руки и взять кого-то за руку – две большие разницы. Иногда это делаешь из-за ответственности, потому что у тебя нет выбора, а порой делаешь это… от любви.

Обычно люди использовали другие слова, никак не любовь. Чтото перехватило дыхание Цзинцю, когда он сказал это. Она затихла, неуверенная в том, что он скажет далее.

– Скоро будет боярышник. Хочешь, дойдём до него и присядем на время?

– Нет. Там убили много солдат, и в темноте мне будет страшно.

– Ты веришь в коммунизм и призраков? – пошутил он.

Цзинцю смутилась:

– Не верю я в призраков! Мне просто не нравится тёмный лес, вот и всё. – Внезапно она вспомнила, как увидела боярышник в первый раз, и спросила: – В тот день, когда я пришла в Западную Деревню, мне показалось, я видела, что кто-то стоял под деревом, кто-то, одетый в белую рубашку. Ты останавливался у боярышника в тот день?

– Кто-то в рубашке, в такую холодрыгу? – переспросил Третий Старче. – Да он бы околел тут до смерти. Может быть, это обиженный дух кого-нибудь из японских солдат, похожий на меня. Может быть, он возник в тот день, и так случилось, что ты его видела, а подумала, что это был я. Смотри! Он возник снова.

Цзинцю не посмела оглянуться. В страхе она рванулась, но Третий Старче притянул её назад к себе, крепко прижал и прошептал:

– Я пошутил. Обиженных духов нет. Я это сказал только, чтобы попугать тебя. – Он подержал её какое-то время и пошутил снова: – Я хотел припугнуть тебя своими объятьями. Я и понятия не имел, что ты пустишься наутёк. Видимо, ты мне не доверяешь.

Цзинцю уткнулась лицом в его грудь. Она не могла от него оторваться – ей действительно было страшно – и она всё сильнее прижималась к его телу. Он прижал её ещё крепче, пока её щека не оказалась прямо напротив его сердца. Она понятия не имела, что мужские тела пахли вот так, неописуемо чудесно, что голова у неё закружилась. Она подумала: «Если бы у меня был кто-то, на кого можно положиться и кому можно довериться, то я бы не боялась ни темноты, ни призраков. Только других, которые могут увидеть нас».

– А ты тоже испугался. – Она подняла голову, чтобы взглянуть на него. – Сердце у тебя стучит очень быстро.

– Я очень испугался, – сказал он. – Послушай, как стучит моё сердце, стучит так сильно, что вот-вот выпрыгнет из уст.

– Сердце может выпрыгнуть из уст? – засмеялась Цзинцю.

– Почему нет? Ты никогда не читала об этом в книгах?

– В книгах такое пишут?

– Конечно. «Его сердце билось так часто, что было почти уже на устах».

Цзинцю прислушалась к своему сердцу и с лёгким подозрением спросила:

– Оно не быстрое, ну, не такое быстрое, как твоё. Как же оно может быть почти на устах?

– А ты сама не чувствуешь? Не веришь мне, так открой рот, а я посмотрю, нет ли его там.

И прежде, чем она успела среагировать, он уже наклонился, чтобы поцеловать её. Цзинцю попыталась оттолкнуть его. Но он не обращал внимания и продолжал целовать её, проникая своим языком ей в рот так далеко, что она едва не подавилась. Это непристойно, как он может делать такое? Никто никогда не говорил, что поцелуй похож на вот это. Нельзя такое вытворять по какой-то благородной причине, подумала она, поэтому надо попытаться остановить его.

Она стиснула челюсти так, что он мог только двигать свой язык между её губами и зубами, но продолжал свою атаку, и Цзинцю продолжала сжимать челюсти.

– Тебе… не нравится? – спросил он.

– Нет.

Вообще-то это не было правдой. Дело не в том, что ей не нравилось, а в том, что она почувствовала. И уж то, как ей захотелось ответить, совсем поразило её. У неё возникло ощущение, что она беспутна и развратна. Ей нравилось, что его лицо так близко к её лицу, она неожиданно открыла для себя, что лицо парня может быть тёплым и нежным. Она всегда считала, что их лица холодные и твёрдые, как камень.

Он засмеялся и ослабил на время свои объятья.

– Задала ты мне работёнку.

Он взвалил себе на спину её рюкзак.

– Пошли.

Оставшуюся часть пути он уже не держал её за руку, просто шёл рядом. Цзинцю спросила осторожно:

– Ты рассердился?

– Нет, не рассердился. Меня просто озадачило то, что тебе не нравится держаться за мою руку.

– Я не сказала, что мне не нравится.

Он стиснул её ладонь.

– А! так тебе всё же нравится?

– Ты знаешь – зачем спрашиваешь?

– Нет, не знаю, и ты меня подначиваешь. Я хочу, чтобы ты прямо сказала.

Она не ответила, и он продолжал сжимать её руку, пока они шли под гору.

Человек, который управлял маленьким паромом, завершил свой рабочий день.

– Давай не будем вызывать лодку, – сказал Третий Старче. – В этих краях бытует поговорка, о равнодушных людях. Она гласит: разговаривать с ними всё равно, что вызывать паром во внеурочное время. Вместо этого я перенесу тебя на спине.

Проговаривая всё это, он снял туфли и носки, засунул носки в туфли, связал их шнурками и повесил себе на шею. Затем он связал подобным образом сумки и тоже повесил их себе на шею. Потом встал на колени перед нею так, чтобы Цзинцю смогла вскарабкаться ему на спину, но она отказалась: –

Я сама пойду.

– Не стесняйся. Давай! Девушкам вредно гулять по холодной воде. Темно, никто не увидит. Прыгай.

Она неохотно взобралась на его спину и ухватилась за его плечи так, чтобы её груди не касались его спины.

– Наклонись и охвати мою шею руками, а иначе я не виноват, если ты свалишься в воду.

В тот момент показалось, что он поскользнулся, наклоняясь резко на одну сторону, и она непроизвольно качнулась вперёд и охватила руками его шею, а груди её прижались к его спине. Странно, но это было удобно. Он, однако, весь задрожал.

– Я такая тяжёлая, да?

Он не ответил, подрожал ещё какое-то время и затем успокоился. Перенося её, он медленно пробирался через реку. На полпути, он сказал:

– Там, откуда я родом, есть такая поговорка: старика нужно женить, старуху нужно носить. Я буду носить тебя независимо от того, стара ты или нет. Как тебе такое?

Она покраснела и пробормотала:

– Как тебе не стыдно говорить такое? Если ещё раз скажешь, я спрыгну в воду.

Третий Старче на это ничего не ответил, но кивнул головой в направлении берега:

– Твой братец Линь стоит во-он там.

Цзинцю увидела Линя, сидящего у реки, с неизменными вёдрами по обе стороны от него. Третий Старче выбрался на берег, опустил Цзинцю на землю, надел свои носки и туфли и сказал:

– Подожди здесь, а я пойду потолкую с ним.

Низким голосом он что-то сказал Линю и затем вернулся к Цзинцю. –

Иди домой с ним, а я пойду отсюда в лагерь.

С этими словами он растворился в ночи.

Линь набрал воды в оба ведра, поднял коромысло себе на плечи и пошёл назад к дому, не произнося ни слова. Цзинцю, объятая ужасом, семенила следом. Он всем расскажет о том, что видел, расскажет всей Ассоциации! Мне конец. Она решила воспользоваться тем временем, что оставалось ещё до дома, чтобы поговорить с Линем:

– Линь, не подумай ничего такого, он только сопровождал меня. Мы… –

Он сказал.

– Никому не говори, люди не так поймут.

– Он сказал.

Все удивились, что она приехала так поздно. Тётенька несколько раз переспросила:

– Ты шла одна? Через всю гору? О, какая ты смелая! Я там даже днём ни за что не пойду одна.