Чёрная стезя. Часть 1

– Ну и… дальше что?

– Блатные каждый день колышки назад переносили. Те, которые нормировщик забивает после замера дневной проходки. Они уверены, что никто не будет промерять всю трассу сызнова.

– С какой целью ты мне это сообщил?

– Уж не подумал ли ты, что я в стукачи к тебе записался? – сощурив глаза в злой усмешке, спросил Марк.

– А кто ты после этого?

– Это тебе судить. Сказал я для того, что заступиться за политических. Прошлую туфту, вероятно, никто проверять не будет, за лето мы ушли далеко вперёд. Но зимой всё повторится, и при обнаружении приписок пострадают политические. Уголовники, как всегда, отбрешутся. В ШИЗО за них пойдут доходяги и начнут там умирать, как мухи. Несправедливо будет, правда?

– Что предлагаешь?

– Поделить трассу между политическими и уголовниками. Пусть блатные сами отвечают за свой труд. Политические пайку отработают честно, я за них ручаюсь.

Кацапов надолго задумался. В предложении бригадира было рациональное зерно. Он прав: стоит только кому-то нашептать лагерному начальству об обмане при исчислении объёмов, как тут же начнутся зверские разборки. Начальник лагерного пункта точно взбесится.

Кацапов не понаслышке знал о его взрывном характере. Сейчас трудно даже предположить, кому что прилетит. Заключённые пострадают однозначно. Но и он вместе с прорабом и нормировщиком не останутся в стороне. За невыполнение плана, как минимум, лишат премии. Могут поступить и строже: осудить за саботаж, головотяпство или недогляд. НКВД придумает, как озаглавить обвинение.

Начальники лагерей не церемонятся и с вольнонаёмными, когда подворачивается удобный случай для наглядной порки. С целью проведения поучительного урока, так сказать. Для лагерных мастаков сфабриковать дело – что пирог состряпать, была бы начинка. Бобров рассказывал о таких случаях на строительстве Беломорканала. Интересно, он знает об изощрениях блатных?

– Ладно, бригадир, иди, работай, – хмуро сказал Кацапов. – Обеденный перерыв закончился. Подумаю я над твоим предложением. Но не уверен, что такой номер пройдёт. На зоне кроме «кума» есть ещё и пахан.

– Разве я не понимаю? – повёл плечами Ярошенко. – Как щука не остра, а не взять ей ерша с хвоста. Так сказал один мужик, когда в лагере обнаружили мёртвыми тех троих, что с блатными схватились.

– Но и я не глуп, как пуп, – нашёлся, что ответить Кацапов. – Сказал – подумаю, значит, подумаю.

Потом, собираясь уходить, сурово добавил:

– А тех, кто осмелился мне угрожать, всё равно скручу в бараний рог. Сбегать от страха не собираюсь. Не родился ещё на свете тот человек, которого я бы испугался.

И они разошлись в разные стороны.

Политзаключённый Марк Ярошенко направился к опостылевшей и бесконечной траншее. Шёл, сгорбившись и тяжело волоча ноги.

Вольнонаёмный Александр Кацапов – высокий и крепкий, с гордо поднятой головой и уверенной поступью, легко и быстро зашагал в контору, чтобы обсудить свой план с прорабом Бобровым.

Глава 13

Шестые сутки пешая колонна красноармейцев в составе полка восемьдесят второй мотострелковой дивизии двигалась по монгольской степи в направлении реки Халхин-Гол.

Переход был изнурительным, майское солнце палило нещадно. Напрасно красноармейцы задирали головы к небу, надеясь увидеть на нём хотя бы одно маломальское облачко. Их надеждам не суждено было сбыться. Все шесть дней огромное пространство над горизонтом слепило глаза наблюдателей яркой синевой.

– Совсем не жалеет нас небесная канцелярия, – невесело произнёс Григорий Надеждин, вытирая пот со лба рукавом гимнастёрки. На рукаве проступило тёмное пятно, которое, как у фокусника, стало исчезать на глазах.

– Да-а, Гриня, не повезло тебе со счастьем, – усмехнулся Александр Кацапов. – Шестой день ни дождя, ни ненастья.

Он замолчал на некоторое время, затем, посмотрев по сторонам, с затаённой грустью продолжил:

– И вообще здесь ничего интересного нет. Голая пустыня. Как только монголы живут в таких условиях? То ли дело – тайга! И от ненастья укроет, и в голод накормит, и в жару напоит. А какой запах! Вкусный и ароматный. Втянешь в себя воздух – в ноздрях щекочет, голову кружит. В таёжном воздухе все лучшие запахи леса воедино спрессованы. Разнотравье, древесная смола, распаренный мох.

– Пряным называется, – сказал Надеждин.

– Что – пряным?

– Ну, запах этот. Острый, вкусный, ароматный. Всё, о чём ты сказал сейчас – заключено в одном слове.

– Умный ты, Гриша, – рассмеялся Александр. – Всё знаешь.

– Всё знать невозможно, – поучительно заметил Григорий, но, польщённый похвалой друга, не удержался, похвастался:

– Три очень толстых и умных книги одолел, в отличие от тебя, букваря.

– Учё-ёный, – насмешливо протянул Кацапов, облизнув пересохшие губы. – Что за книги-то, хоть, балабол?

– Большую энциклопедию, толковый словарь и «Капитал» Карла Маркса. Слышал о таких?

Кацапов не успел ответить. Позади них послышался нарастающий гул. Красноармейцы тут же обернулись и увидели на горизонте колонну приближающихся танков.

Лёгкие боевые машины БТ-7 неслись на всех парах, оставляя за собой большие клубы пыли. Очень быстро они настигли полк и, не останавливаясь, пронеслись мимо.

– Вот это техника! – восхищённо воскликнул Надеждин, когда пыль немного улеглась. – Броня наша крепка, и танки наши быстры! Подавят гусеницами всех самураев, пока мы тут тащимся!

– Переживаешь, что не успеешь пострелять во врага? – подковырнул друга Кацапов.

– Ничуть. Я, между прочим, не рвался в Монголию. Мне в отделе снабжения жилось неплохо.

Друзья умолкли, и длительное время шли, слушая лишь хруст песка под ногами солдатской колонны.

      …Их призвали в армию одновременно. За неделю перед майскими праздниками начальник отдела кадров лагеря вручил им повестки из военкомата. Причина вызова для обоих была неожиданной и неизвестной. Явиться – и всё, больше ни слова.

С попутным грузовиком они отправились в Улан-Удэ. Там, после прохождения медицинской комиссии, военком кратко сообщил, что их призывают на переподготовку на несколько месяцев в Забайкальский военный округ. Но слухом земля полнится. Сарафанное радио донесло, что их отправляют в Монголию, где после событий у озера Хасан начались новые провокации со стороны японской армии.

Вернувшись в лагерный пункт, Кацапов показал повестку Боброву. Тот озабоченно поскрёб затылок, затем они вдвоём отправились к начальнику колонны.

– Твою мать! – выругался «кум», разглядывая повестку, и тут же его рука потянулась за папиросой. – Только втянулся, понимаешь ли, человек в работу – как нате вам! В армию надумали призвать. Других, что ли не нашлось? И это как раз в тот момент, когда полным ходом пошла укладка шпал и рельсов! Где мне взять замену сейчас?

Он долго ещё возмущался неизвестно на кого, через два-три слова вворачивая матерные выражения. Наконец, притушив в пепельнице вторую папиросу, которую прикуривал от первой, он немного остыл.

– Какие будут предложения? – спросил начальник лагпункта, обращаясь сразу к обоим.

– Александр Степанович предлагает поставить вместо себя бригадира, – несмело проговорил Бобров и перевёл взгляд на Кацапова, ища поддержки.

– Кто такой?

– Ярошенко Марк Сидорович, из политических.

Услышав слово «политический», «кум» скривился, словно во рту у него появился большой кусок лимона. В глазах офицера НКВД мелькнуло ярко выраженное отвращение. Он презирал всех заключённых, осужденных по статье 58-10 УК, хотя хорошо понимал, что именно эта категория зеков является главной рабочей силой. Послушной, безропотной и управляемой.

– А второй твой мастер, этот… Мясоедов, не потянет работу на всей трассе?

– Он у меня на головном участке, завершает взрывные работы, потом я перебрасываю его к путейцам, – тихо сказал Бобров.

– Да вы не сомневайтесь, Антон Лукич, – бодрым голосом вставил Кацапов. – Марк Ярошенко – подходящая кандидатура. Он мужик, что надо. Георгиевский кавалер, между прочим. В узде зеков держит, даже блатных. За всю зиму его бригада ни разу не сорвала план.

Последние слова Кацапова немного сгладили недовольство на лице «кума», он смягчился:

– Ладно, ставьте. Если что – уркачи его поправят.

Что он подразумевал под этими словами – понять было невозможно. То ли смотрящий на зоне вмешается, в случае чего, то ли братва самостоятельно разберётся в бараке с неугодным мастером из политических.

Так Марк Ярошенко возглавил работу на целом участке будущей железнодорожной ветки. Александр передал ему дела, на прощание пожал руку.

– Уезжай сегодня же, – шёпотом проговорил тот. – Вчера в бараке была воровская сходка, тебя приговорили. На трассе тебе лучше не появляться.

Спасибо, Марк, что предупредил, – тихо поблагодарил Александр. – Я догадывался, что Грыжа что-то затевает. Уж больно радостно бегали глазки у него в последнее время.

– Да хранит тебя Бог, – неожиданно произнёс Ярошенко и перекрестил Кацапова.

– Ты… чего? – возмутился Александр. – Брось эти поповские штучки!

– Не гневайся на меня, Александр Степанович, – услышал он в ответ. – Если бы ты уезжал к себе на родину, я не стал бы этого делать. Но сейчас совсем другой случай. Ты идешь на войну, тебе предстоит драться с японцами. С древних времён на Руси принято отправлять человека в бой с верой в Бога. Меня вот так же в 1914 году благословили перед отправкой на фронт, и, как видишь, благодаря божьей защите, я остался жив.

Кацапову, отчаянному безбожнику стало неловко перед самим собой и даже возмутительно оттого, что он позволяет проводить поповские обряды. Однако, усилием воли он сумел всё же сдержать себя и не вспылить.

– Предрассудки всё это, Марк Сидорович, – словно спохватившись, сердито пробубнил Александр и отвёл глаза в сторону. – Не верю я ни в заклинания, ни в божественную защиту, ни в чёрта, ни в дьявола. Я верю лишь в себя и рассчитываю только на свои силы.

– Что ж, ты волен жить, как считаешь правильным. Каждому человеку Бог дарует свободный выбор и мыслей, и поступков. Но и я, как человек верующий, имею право сделать то, что считаю необходимым. – Марк Ярошенко глядел на Кацапова спокойно и укоризненно, пытаясь поймать его глаза.

– Не буду я тебе ничего отвечать, – сказал Александр, завидев на себе взгляд бригадира, который, как ему показалось, осуждающе пронизывал насквозь. – Мы всё равно не поймём друг друга.

Они помолчали. Потом Ярошенко первым протянул на прощание руку, сказал по-дружески:

– Спасибо тебе, Степаныч, за икону. Она помогает мне преодолевать все трудности, с ней я чувствую себя увереннее.

…Шагая сейчас по монгольской степи, Кацапов вспомнил и события прошедшей зимы.

…Когда начались лютые зимние морозы, и земля промёрзла на метровую глубину, разработка грунта резко застопорилась. Заключённые, выбиваясь из последних сил, старались выполнить дневную норму. Их пищевой рацион напрямую зависел от выполненной нормы. При перевыполнении дневной нормы полагалась дополнительная миска жидкого супа и двойная порция пшённой каши. Нет нормы – паёк урезался пропорционально результату.

Уголовники принялись за старое. Половину дня они проводили у костров, грелись и бездельничали, объясняя это необходимостью размораживания земли. Такой привилегии им никто не давал, решение принималось единолично.

Конечно, за костром следить было необходимо. Нужно вовремя приносить свежие дрова, постоянно подживлять огонь, передвигать костёр на новое место. Но эта незатруднительная работа не шла ни в какое сравнение с той, которую выполняли политические. Лом и кирка не выматывали последние силы уркачей. И всё же, как не напрягались заключённые, выработка понижалась с каждым днём.

Люди слабели на глазах, превращаясь в дистрофиков. Нередко заключённые падали от изнеможения прямо в траншее. Их поднимали, отводили в специально обустроенное место у костра и укладывали на толстый слой лапника. Вечером несчастных под руки волокли в лагерь. Из барака они больше не возвращались. В январе появились первые трупы.

Кашалот по распоряжению Грыжи принялся каждый день передвигать колышек назад, который накануне устанавливал нормировщик после приёмки выполненных объёмов. Предыдущие маячки они заблаговременно выдёргивали и выбрасывали.

Кацапов быстро сообразил, в чём дело. Ещё в октябре, после разговора с Марком о существующей туфте, он сделал метку на границе последней выработки. Втайне от всех вывел краской дату на тыльной стороне бетонного репера. Этот репер оставили после себя геодезисты, когда нивелировали трассу.

Не раздумывая, Александр заставил нормировщика перемерить весь объём, начиная от тайной метки. О выявленных приписках докладывать прорабу не стал.

На следующий день он отвёл Грыжу в сторону. Резко развернув его лицом к себе, схватил за грудки и грозно сказал:

– Слушай сюда, гнида! О том, что ты переставляешь колышки, я пока никому не скажу. Но учти. С завтрашнего дня ты со своей кодлой начинаешь работать индивидуально. Уговор у нас с тобой был. А за базар, сам знаешь, надо отвечать. Не по-воровски это. Ваш дневной труд буду принимать лично. Харчей получите ровно столько, сколько заработаете. Усёк, фраер?

– А если – нет? – ухмыльнулся уголовник, обнажив полный рот железных зубов. – Пику в бок мне воткнёшь, да, начальник?

– Нет, зачем мне из-за тебя на зоне париться? Я из тебя лучше птичку сделаю, милок.

– Какую …птичку? – оторопел Грыжа.

– Какой ты недогадливый, – злорадно проговорил Кацапов. – Домашнюю, какую же ещё? Сокола из тебя сделать у меня не получится, а вот петушком кукарекать в бараке по утрам, я тебя, пожалуй, научу. Вот так. Надеюсь, уразумел, о чём я толкую?

– Ты чё, в натуре, начальник?! – шумно прорычал Грыжа. Его белесые ресницы часто заморгали, губы тряслись в бессильной злобе. – Меня в петушатник?! На понт берёшь?! Ты на кого лаять вздумал, шавка лагерная?

– Не нравится кукарекать у параши? – усмехнулся Александр. –Тогда вешайся. Умрёшь хотя бы героем в глазах братвы. Не узнают они правды, как ты ссучился в Самарском СИЗО. Выбирай.

– Не гони пургу, начальник, – глухо выдохнул Грыжа, не сводя изучающих глаз с Кацапова. – Воровской закон я не нарушал.

Александр разжал руки, оттолкнул от себя уголовника. Затем произнёс с полным безразличием, пожав плечами:

– Да мне-то что? Шепну смотрящему, что знаю, пусть паханы разбираются, шлют малявы куда надо. А что будет дальше с тобой – решит сходняк. Так я полагаю?

По бегающим глазам Грыжи Кацапов безошибочно определил, что попал если не в десятку, то, по крайней мере, и не в молоко. Запачканной оказалась уголовная репутация заключённого по кличке «Грыжа». Не зря он по капельке выуживал по нему информацию.

– Какую предъяву ты выложишь? Нет у тебя на меня ничего! – с надрывом прокричал зек. Однако в его голосе присутствовали едва уловимые нотки страха, Александр это почувствовал. Уголовник боялся разоблачения.

– Чего ты истеришь? Я же сказал тебе: толковища можно избежать, если с завтрашнего дня начать добросовестно трудиться. Иди и думай. – Александр развернулся и быстро пошёл прочь.

Он специально так поступил, чтобы не дать возможности опомниться уркачу и зацепиться за какую-нибудь непродуманную мелочь. Правда, на всякий случай у него оставался в запасе ещё один придуманный козырь, но раскрывать все карты сразу Александр не стал. Если дело вдруг дойдёт до объяснения с авторитетом, он скажет, что, работая на прииске с блатными, случайно услышал от них угрозы в адрес какого-то Грыжи, который в Самарском СИЗО стучал на сокамерников. Пусть попробуют проверить. Клешня с братвой далеко от этих мест. А на сходке Грыжа сам расколется. Но до этого не дойдёт, Александр почему-то был уверен, что его провокация сработает. Трусоватый зек не станет отстаивать свою невиновность, а просто примет его предложение. Его рыльце в пушку, это было видно по глазам.

План Кацапова сработал. Грыжа и все приближённые к нему уркачи работали наравне с политическими. Бригадир Ярошенко не переставал удивляться столь резкой перемене.

– Как тебе удалось прижать блатных? – поинтересовался он у Кацапова спустя месяц.

– С божьей помощью, – ответил Александр, усмехнувшись.

Благодаря его вмешательству бригада получала повышенный паёк.

…Хрустел песок под ногами красноармейцев. Изнурённые полуденным зноем, они молчаливо отматывали километр за километром бескрайную монгольскую степь. Шагали, выбрасывая вперёд ноги машинально, уперев тупой взгляд в мелькавшие впереди пятки. Никто больше не помышлял вскидывать глаза в небо, боясь оступиться и упасть.

– Привал! – раздалась впереди долгожданная команда и, дублируемая командирами взводов, пронеслась эхом по всей колонне. Строй в считанные секунды нарушился, солдаты в изнеможении попадали на землю.

– Сколько ещё нам чапать? – лёжа на спине с закрытыми глазами, вяло спросил Григорий. – Хоть бы признались честно отцы-командиры, всё легче было бы солдату.

– А ты вспомни, Гриша, как мы с тобой в Якутии длину Алдана шагами мерили, – проговорил Кацапов. – Тебе сразу станет легче.

– Спасибо, Сано, прибавил сил.

– А что? Думаешь, там легче было? Триста вёрст отмотали мы с тобой тогда по бездорожью – это тебе не фунт изюма съесть. Причём, на пустой желудок.

– Может, и так. Не знаю. Но по мне лучше вообще не ходить пешком. Куда приятнее лежать на лужайке под солнцем, да где-нибудь у реки, – мечтательно высказался Надеждин, растягивая слова.

– Ага. Надёргать рыбки, сварить ухи, открыть бутылочку беленькой, – подначил Александр друга. – Мечта идиота!

– Тут ты, Сано, совершенно не прав. Идиот – это глупец, тупица от рождения. У него не может появиться в голове такая светлая мысль вследствие слабоумия. Такая мечта появляется только у одарённых и культурных людей, уставших от повседневной суеты.

Вдоль распластавшейся на земле колонны шёл полковой санитар. Через десять-пятнадцать метров он останавливался и спрашивал:

– Есть среди вас те, кто не может идти дальше?

– Не-ет, – хором отвечали красноармейцы, и санитар шагал дальше.

– Признавайтесь, у кого сопрели ягодицы? Есть такие люди в строю? Лучше уж сказать об этом прямо сейчас, на привале. Не стесняйтесь, помощь будет оказана.

– Наши задницы в полном порядке, доктор, – ответил какой-то весельчак один за всех. – Износу им не будет до самого Халхин-Гола.

Позади колонны двигалась санитарная машина, она подбирала красноармейцев, не способных передвигаться самостоятельно. За время пути от границы таких солдат набралось около десятка. Кто-то натёр кровяные мозоли, у кого-то появились страшные опрелости, кого-то поразил тепловой удар. Часть их них, спустя уже сутки, стыдясь положения, в котором они оказались, покидали машину и становились обратно в строй.

– Сано, – позвал друга Григорий, продолжая лежать на спине, уставившись в бездонную синеву неба. – Скажи, а ты испытываешь страх смерти?

– Что за дурные мысли лезут в твою голову?

– Вполне нормальные. Скоро мы дошагаем до Халхин-Гола, и нас отправят в бой. – Надеждин замялся на секунду. – Вот я и подумал: а смогу ли я стрелять в живого человека? Смогу ли в рукопашной схватке пропороть штыком японца?

– Не задумывался я как-то об этом, – сердито отозвался Александр. – И тебе не советую тянуть из себя жилы понапрасну.

– И всё-таки? – не унимался Григорий. – Не страшно будет бежать вперёд под пулями япошек, зная, что в любой момент одна из них может пробить твоё сердце? Фью – и закрылись глаза навечно.

– Тебе ведь пришлось однажды быть под прицелом, – усмехнулся Александр. – Не помню я, чтобы ты прятался от дроби бандита. С чего сейчас вдруг запаниковал?

– Скажешь тоже. На Алдане – совсем другое дело было. Там всего один человек в меня стрелял, и я видел, когда он в меня целился.

– А может, всё было иначе? Может, украденное золото придавало тебе смелость? – рассмеялся Кацапов. – Может, жаба душила, что оно уплывало от тебя? Поэтому ты и не задумывался о смерти?

– Я с тобой серьёзно, а ты? – обиделся Григорий.

– И я, Гриша, серьёзно. Не тяни из себя нитку, как мизгирь, а то запутаешься в собственной паутине! – поучительно обрезал Александр ненужные размышления друга.

– Подъём! – раздалась команда. – В колонну по четыре становись!

Красноармейцы стали нехотя подниматься, лениво группировались в колонны повзводно. Через несколько минут строй колыхнулся, сделав первые шаги к намеченной цели.

В конце седьмого дня полк прибыл к месту дислокации. Началось расквартирование по палаткам. На усталых лицах солдат появились радостные улыбки. Наконец-то можно будет поужинать по-человечески и поспать в нормальных условиях. О предстоящих боях никто из них не думал.