Полевые испытания завершились неудачей, я полез на вышку с приемо-передающими виртус-устройствами, мне в голову ударила голубая молния. Однако, судя по отсутствию гипса и болей в теле, отделался легким испугом. Замечательно!

Я отбросил одеяло и вскочил с постели.

Как и следовало ожидать, я находился в больничной палате. На мне ничего не было, кроме застегивающегося на спине балахона. Я поискал больничную пижаму или другую одежду, но, к удивлению, ничего не нашел. Надо будет поговорить с врачами, чтобы вернули: не в этом же безобразии разгуливать?

Номер был одноместным с удобствами, и я прошел в совмещенный санузел освежиться. В зеркало на меня глянул перекачанный мужик. Нет, зеркало безусловно отражало меня, но что-то здесь было не так, причем кардинально. Мозг, привыкший к строгим научным силлогизмам, отметил превосходное физическое состояние, в котором пребывало мое тело. Конечно, я и раньше на здоровье не жаловался, но в Астрахани, измученный полевыми испытаниями, ходил поджарым и загорелым до черноты, а то, что наблюдал в зеркале, загорелым не являлось. Предположим, загар сошел во время продолжительного излечения, но как объяснить наросшие мышцы? Раньше я не был таким мускулистым. Меня, что – стероидами в больнице пичкали? Еще более подозрительными казались возникшие на лбу залысины. Нет, объяснить можно любые залысины: допустим, побочным эффектом от лекарств. Но сложно в эти объяснения поверить. Или все это…

Когда до меня дошло, что я вижу себя не просто видоизмененного, но изрядно постаревшего – хотя в превосходных физических кондициях, – мой мозг словно взорвался. Подобного я не ожидал и оказался к новому положению не готов, долгое время ловя раскрывшимся ртом воздух и пытаясь унять сердцебиение.

Требовались комментарии компетентного лица по поводу того, что – черт вас побери! – произошло. В поисках этого лица я немедля покинул больничную палату.

Коридор был подозрительно пуст. Хотя не совсем: дверь в спортивный зал гостеприимно приотворили.

Я заглянул между дверных створок: на тренажерах занимались несколько человек, медсестра в белом халате сидела ко мне спиной, играя в смартфон, и ничего не заметила. Вроде бы мало интересного, но удивили тренажеры. Они опутывали спортсменов многочисленными ремнями, прижимая к максимально длинным сиденьям. Туловища и конечности спортсменов выглядели накачанными – совсем как мои, – но лица были невыразительны и бесчувственны: буквально ничего не выражали. Потом я заметил электромоторы на тренажерах, и то, что тренажеры приводятся в действие не мускульной силой спортсменов, а электромоторами. И картина окончательно прояснилась. Я понял, что мнимые спортсмены пребывают в коме – во всяком случае, в бессознательном состоянии, – а в спортивном зале проводятся лечебные процедуры.

Моя мускулатура напоминала мускулатуру этих людей, словно мы занимались у одного тренера и выполняли одинаковые упражнения. Становилось понятным, что совсем недавно я находился в схожем вегетативном состоянии и, прикрученный ремнями к тренажерам, занимался на них.

Почувствовав себя более уверенно, я продолжил путь и вскоре натолкнулся на медсестру. Девушка – круглолицая и краснощекая – безразлично взглянула на меня, узнала, выпучила глаза и завизжала дурным голосом:

– Олег Иванович, тридцать первый очнулся! Кудряшов! Это же сам Кудряшов!

31 был номером палаты, которую я самовольно – и, видимо, неожиданно для врачебного персонала – покинул.

И тут налетели настырные доктора…

Дальнейшее было понятно: меня без конца поздравляли с тем, что я вышел из комы, в которую попал около двадцати лет назад, спрашивали, как себя чувствую, осматривали, ощупывали, брали анализы и снова поздравляли.

Часа через два наконец оставили одного, к моей вящей радости. Но ненадолго: в палату ввалился отец Варсофоний.

Сначала я не узнал вошедшего, так он раздобрел. Его ярко-рыжая борода приобрела наконец надлежащую для священнослужителя длину и окладистость.

– Что же, батюшка, спортивную форму не поддерживаешь? – шутливо укорил я после теплых приветствий. – Меня, в двадцатилетней коме, вон как мышцами накачали, а у тебя брюхо свисает. Непорядок.

– Какой я тебе батюшка, Сережа? Ныне я владыко – так ко мне положено обращаться.

– Выслужился, что ли?

– Не без этого. Трудимся во славу Божью.

– Так что насчет брюха, владыко?

– Некогда брюхо свое вперед Божьего промысла ставить, – ответствовал постаревший, но не утерявший бодрости отец Варсофоний. – Но хватит лежать на печи, аки Илья Муромец. Коли выздоровел, поднимайся. Я тебе гражданскую одежду привез.

– А врачи отпустят?

– С ними оговорено.

Я переоделся в принесенную одежду, и мы направились к выходу. По пути владыко щедро раздавал благословения вместо пропусков.

– А теперь, чадо мое, воззри и возрадуйся делу рук своих.

Мы вышли на широкое больничное крыльцо, и я воззрел то, чего из окна больничной палаты было не увидать. Небо на высоте нескольких сотен метров прорезала тонкая полоса: не полоса, собственно, а ряд составляющих ее голубых огоньков.

У меня захолонуло сердце.

– Неужели…

– А то как же?! Любуйся. Площадь покрытия – 20 % земной территории и постоянно увеличивается. А ведомо тебе, как называются генерирующие спирали? Генераторы Кудряшова. Благодаря тебе, Сережа, дети рождаются свободными от библейских пороков. В тюрьмах – никого моложе двадцати. С помощью изобретенной тобой генерирующей спирали мы посрамили диавола.

Я молчал, разглядывая прорезающую небо пунктирную линию, – верил и не верил. Вдали заметил еще одну: вышки образовывали приемо-передающую сеть, накрывавшую территорию непроницаемым щитом благодати. Так и планировалось. Сквозь энергетический щит не могла просочиться дьявольская порча, что бы она собой ни представляла. Эффект святой Звениславы, или виртус-эффект, работал на благо очищенного человечества.

Вдоволь налюбовавшись, я спросил:

– А как же полевые испытания? Сработало со значительным опозданием. Не должно было так получиться.

– А, чадо мое… – отмахнулся отец Варсофоний. – Я в твоей инженерии не слишком смыслю. Будет еще, кого расспросить. А сейчас садись в машину и едем.

Я уселся на переднее сиденье. Владыко вывел лимузин с больничной стоянки.

Стояла ранняя весна – в отличие от позднего астраханского лета. Сквозь тучи пробивалось яркое после прошедшей зимы солнце. По улицам неспешно прогуливались или спешили по делам пешеходы. Особенно отличалась молодежь, опрятная и жизнерадостная: казалось, никакая грязь не может пристать к этим юным и просветленным созданиям.