Прогулки с Андреем Толубеевым. Записки театрального дилетанта

– Даже ранение не вспоминается, как тяжелый случай?

– А что ранение? Пришлепнуло – больно не было. Страшно тоже не было. Повалялся в госпитале.

– Вообще похоже, для вашего поколения слово «надо» – оно решающее. Так?

– Обстоятельства были такие, обстоятельства. Ведь война. Ну надо! Другого не возникало. Не могу сказать, чтобы во время войны и после мучился чем-то, какими-то проблемами, чтобы приходилось что-то решать, жизненный выбор делать.

– Вы никогда не оказывались в ситуации выбора?

– Какой выбор? Один раз выбрал в сорок пятом году, пришел в театр работать – вот и весь выбор. Чего еще выбирать?

Наверное, магнитофонная запись как-то редактировалась. Но живая бытовая речь с профессиональными словечками и оборотами осталась. Вообще эта книга не только читается, как завлекательный роман, но еще и «смотрится», легко представляется, как спектакль, в котором автор одновременно режиссер и комментатор главной темы своего творения: кто такие эти люди, что являют нам чудо театра. О себе, при этом, почти не говорит. Только «каждый пишет, как он слышит». Потому в книге явно присутствует и второй главный герой – ее автор.

Еще не зная, что это его последняя роль, он заканчивает авторское вступление печальным воспоминанием: «29 апреля 2007-го мы прощались с Кириллом Юрьевичем Лавровым… Он пришел в БДТ намного позже Стржельчика, но прожил в нем почти столько же…» А через год – в апреле 2008-го театр провожал Андрея Толубеева. Как-то слишком быстро – вмиг все произошло. Мне показалось, что вместе с ним ушла часть меня. Да, так оно и случилось на самом деле. Мир каждого из нас – это же наши родные, близкие, друзья – все те люди, которые, как нам кажется, неотделимы от нашей жизни, будут в ней всегда. Но они неожиданно уходят, и мир сразу съеживается. Конечно, мы не устаем при этом повторять, что покинувшие нас и этот мир навсегда остаются живы в нашей памяти, пока мы их бережем от забвения. Только рядом повторяется и другое: «…все пройдет, все забудется». Что тоже не лишено смысла, отражающего закономерность происходящего.

Я помню, в детстве никогда не думал, что моя мама вдруг умрет. В голову такое не могло прийти. Но это случилось. Такого горя я не переживал больше никогда. Маминой доброты, в которой вырос, хватило на всю жизнь. По-моему, все в конечном счете забывается, но ничто не пропадает даром. Это хорошо чувствовал Андрей. Потому не случайно у всех своих собеседников в книжке о Стржельчике он спрашивает о первых ярких впечатлениях детства. Как психолог он знал, что отталкиваясь от них, можно судить и о том, как складывался характер человека, объяснять его профессиональное и обычное в быту поведение. Знал, что нас всех с малолетства создают, прежде всего, обстоятельства нашей жизни, и в тоже время мы сами – больше некому – создаем эти обстоятельства, участвуем в этом всем. А не только великие артисты, ученые, политики, прочие выдающиеся граждане. Хотя они, конечно, в первую очередь.

Мы очень часто говорили с ним о воспитании молодежи и наших детей и внуков.

Нагрузка на детскую психику волновала и волнует меня так же, как и Андрея. Видя, что происходит с моими внуками сейчас в школе, я возмущен, встревожен: «Люди, остановитесь, что вы делаете, вспомните себя. Если бы вас так нагружали тогда в вашем детстве, что было бы с вами сейчас». А может, я это говорю из жалости к своим кровинушкам. Мы много спорили по этому поводу, вспоминая свое воспитание, жизненный опыт, прочитанное. Однажды Андрей рассказал следующее.

– Если тебя попросить рассказать случай из раннего детства, ты с удивлением обнаружишь, что почти ничего не помнишь, если только это событие не было из ряда вон выходящим. Даже если ты и оживишь в памяти какой-то случай, когда тебе было два-три года, скорее всего ты запомнил его не из собственного опыта, а из рассказов мамы и других взрослых. Однако тот факт, что человек не помнит всего, что с ним случилось в раннем детстве, не означает полного забвения. Любое впечатление и любой опыт, полученный в возрасте до трех лет, становится частью основания сформировавшейся личности. Говорят, что под гипнозом любой человек, если ему внушить, что ему только год от роду, начнет говорить и вести себя, как годовалый ребенок. А это означает, что любые впечатления детства навсегда сохраняются в сознании. Когда человека доводят до критического состояния, он вдруг начинает представлять себе сцены их детства. В своей книге, которую я случайно прочитал, политический деятель Кукуэй Манака описал, что воспоминания о детстве неожиданно нахлынули на него в госпитале во время, когда он был на грани жизни и смерти. Он вспомнил, как мать водила его в храм, вспомнил монаха, стоявшего у ворот, его лицо, одежду, манеру говорить – все это до мельчайших подробностей. Потом он рассказал об этом «видении» своей матери, и выяснилось, что это действительно происходило, когда ему было два года. В этой же книжке господин Мориатсу Минато, президент исследовательского центра Никко, родился в Китае, где провел свое раннее детство. После того, как семья переехала в Японию, он никогда больше не говорил по-китайски и считал, что начисто забыл его. Много лет спустя он приехал в Китай в деловую поездку. Попытался что-то сказать, и вдруг китайские слова так и посыпались. Язык был абсолютно естественный, и говорил он настолько свободно, что удивило и его самого, и китайских коллег. Это еще раз показывает, как прочно опыт раннего детства отпечатывается в мозгу. Если не заложить с самого начала прочный фундамент, то бесполезно пытаться построить здание: даже если оно будет красиво снаружи, оно все равно развалится на куски от сильного ветра или землетрясения.

Раннее развитие – это примерно и есть такой фундамент. Его нужно делать крепким с самого начала, потому что невозможно начать строить фундамент, когда здание уже готово.

– Константиныч, вспомни себя школьником. Именно представь себя в этом возрасте, а не теперешним, умудренным, всезнающим, понимающим. Представил? Теперь понимаешь, как сейчас наши дети и внуки рано взрослеют, какую колоссальную нагрузку испытывают? Порой, спеша на занятия, готовясь к зачетам, получая оценки, они не замечают голубого неба над головой или зеленой весенней травки. Устают от больших нагрузок, от этого опускаются руки, но перебарывают себя и выполняют уроки, задания. Учителя, мы, близкие, давим на них – надо, надо – а еще музыка, спорт…

Вспомни первое сентября – День знаний! Мы приходили с радостью в школу. И рады были не тому, что будем учить очередные стихотворные строки, формулы, законы, а тому, что увидим своих друзей, расскажем о летних впечатлениях. Так уж сложилось, что школа и детство – это единое целое. Получается, что школа делает из нас людей и влияет на наше будущее. Из стен школы мы вышли уже состоявшимися личностями, со своими жизненными принципами, взглядами. Складывается впечатление, что выпускник школы – человек с большим жизненным опытом. Но это только иллюзия. За маской взрослости скрывается детская сущность. Там дают тот объем знаний, который должны выучить. Нам говорят: «Так надо!» Кому надо? Из-за такой сложной школьной программы нет времени просто отдохнуть. Кто составляет такие программы? Кто спросил школьников: «А вам это надо?» Все решают «дяденьки», которые сидят в Министерстве, составляя учебные планы; директор с завучем, ломая голову над тем, что в этот план еще «впихнуть». А результаты, причем хорошие, должны дать школьники – наши дети.

Всю жизнь можно условно разделить на определенные этапы: рождение, младенчество, детство, юность… И взрослые никогда не задумываются, что детству отводится всего каких-то пять лет, то есть с одного года до шести лет. Почему же зрелость длится двадцать пять лет, детство всего пять?

В жизни все должно быть вовремя. Очень рано детей загружают. Подождите! Дайте им побыть детьми. Когда выйдут из стен школы, тогда будут серьезно задумываться об учебе, тогда будут взрослеть. А сейчас дайте детства. Неужели не видно, что они потерялись в огромном объеме информации, который, как говорят взрослые, необходим. Уходя на каникулы, они думают о том, как успеть прочитать ту литературу, которая, по-моему, не предназначена для детского ума. Пусть гуляют, наслаждаются жизнью. Это ужасное слово «надо» не должно стоять рядом со словом «детство». О детской сущности не задумываются, создавая усложненные школьные программы.

Окончив школу, мы вспоминаем вечера, походы, классные часы, потому что там мы общались, смеялись, играли… Вспомним, как положили кнопку на стул однокласснику, как принесли мышь и отпустили гулять ее по классу. Будем вспоминать те моменты, когда мы были свободны от каких-то дел. Школа была, есть и будет. Учеба нужна всем детям без исключения. А что, если программа наших школ будет другой? Если будут давать чуть-чуть больше свободного времени? Может, тогда у всех детей появится желание учиться, поглощать знания с радостью. Школа станет местом, где проходит счастливое, интересное, полное ярких впечатлений детство. У всех будет свободное время для самореализации. Кто знает, может, пополнятся ряды поэтов, художников, музыкантов и других творческих личностей. Ведь ребенок «творит» в детстве. Он «выплескивает» на бумагу свои эмоции, чувства. Впечатления детства остаются на всю жизнь. У каждого художника, музыканта есть хотя бы одно произведение, посвещенное детству. Многие известные поэты начали свой творческий путь с раннего возраста. Они опирались на свои первые впечатления. Ребенок никогда не слукавит, поэтому стихотворения, рассказы получались правдивыми и чистыми. Нужно давать время на развитие способностей. Дети уникальны по-своему. Вот эту уникальность и нужно раскрывать в школе. А еще говорят, что дети в нашем веке должны знать все. Но они ведь не гении нового времени, а просто дети, которых делают взрослыми слишком рано.

Последние годы Андрея особенно тревожила историческая судьба Петербурга. Он всегда подчеркивал, что особый дух Петербурга – это его люди, их историческая память. Андрей выступал по этому поводу много раз, поддерживая своим авторитетом тех, кто до сих пор не устает защищать старый город от варварского к нему отношения. Приводил доводы и специально для всемогущего в родном Отечестве чиновного люда, стараясь воздействовать на их профессиональное честолюбие, говорил о том, что у всякого государства есть «мышцы», своя кость, но есть еще, должна быть, и душа. А старый Петербург у нас – часть этой души, о которой, как о Боге, забывать нельзя. Предпринимательскую публику увещевал тем, что кажущаяся сиюминутная выгода от перелицованных под гостиницы памятников архитектуры в центре города, от шикарных торговых центров на месте исторических зданий Невского проспекта – ничто по сравнению с ущербом, который принесут эти новостройки туристической привлекательности города, на которой можно заработать гораздо больше, сохранив при этом как раз и его для души в первозданной целости. Точно так учитывал особенности каждой аудитории, искал для всех наиболее близкую аргументацию. Действовало все, конечно, с очень переменным успехом. Время такое. Но, если бы не он, не остальные его единомышленники, какой бы «Нью-Петербург» мы лицезрели бы сейчас?

Сегодня, приходя на заседания Общественного Совета города, я невольно ищу глазами Андрея. Он никогда не стоял один, его окружали люди. В его советах, добрых советах, нуждались многие. Добро бессмертно, хоть порой зло мешает нам жить. Людям всегда нужны советы, как хлеб, как вода. Да, я согласен, что в нынешнее время стало неактуальным дискутировать о таких вечных понятиях, как добро и зло. Пусть эта перемена и не отразилась с внешней стороны на жизни человека. Может, потому что зло слишком близко, рядом с нами со всеми, и с каждым в отдельности, потому и говорить об этом нечего. Наверное, доля истины в этом есть. На самом же деле, истина, которую мы делаем вид, будто пытаемся найти, не где-то, а в наших сердцах и в нашем понимании этих слов, слов «добро» и «зло».

Вот потому человеку всегда нужны советы. Советы человека, которому веришь и которого любишь. Андрей был именно таким.

Мне, как в детстве, хочется чуда. Увидеть Андрея живого и невредимого, улыбающегося своей неповторимой улыбкой. Хочется услышать его отвечающего на мой вопрос:

– Андрей, где ты был так долго?

– Чуть-чуть приболел, Константиныч.

Совсем недавно, возвращаясь домой от Фонарного переулка, пошел пешком вдоль Мойки. Лед с поверхности реки исчез, черная вода с силой ударяла в гранитные берега. Я остановился у Синего моста, на том самом месте, где заканчивались наши совместные прогулки с Андреем. По-моему, ничего не изменилось: Мариинский дворец, скульптура Николая Первого, «Астория», Исаакий. Шум от машин, спешащие люди. Я долго смотрел на окна квартиры Андрея. Теплый свет струился из них.