– Твое? – Он протянул мне сложенный листок бумаги, открыв который, я, естественно, узнал свое письмо.
– Мое, – не поднимая головы, ответил я. Почему-то смотреть в глаза собеседнику было очень неприятно, а в лицо Главному человеку страны – вообще выше моих сил.
– Заинтересовал, не скрою, – продолжил беседу со мной «здоровяк». – Конечно, можно было бы тебя сначала пропустить через Лубянку, да есть большое «но», не терпящее отлагательств. В твоем письме есть одна деталь, которая может многое изменить. Что ты там пишешь про отстранение от власти, когда и, главное, кто? Хотя ладно, давай по порядку. Начни с того, как ты слетал в будущее и смог вернуться. Машину времени построил?
Я уже хотел было начать свой рассказ и выложить все как на духу, но в голове стала крутиться только одна-единственная мысль. И чем больше она крутилась, тем страшнее мне становилось. Из моего письма их волнует только одно: кто и как отлучит их от власти? Не крах и не распад, не общая разруха, не смерть страны, а только власть? И если я сейчас открою правду, все, что знаю про ПУТЧ – переворот, устроенный партийной верхушкой, министрами и генералами? Про то, что это событие подвигло доселе молчавшие народные массы выйти на баррикады и заставить старый аппарат сдаться и уйти. Тогда все думали, что именно они виновны во всех бедах: и в наступившей перестроечной бедности, и в нестабильности, – а новые демократические силы, орущие со всех трибун, принесут им долгожданные изменения. Люди шли на танки под слова Виктора Цоя, звучавшие изо всех магнитофонов: «Перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза» – и верили, что победят старый режим и все у них сразу будет хорошо. Думали, как лучше, а получилось, «как всегда». После так называемой победы демократии власть перешла к новому народному избраннику, обещавшему навести порядок «по-новому», и мы продолжили движенье всей страной вниз с еще большей скоростью. Президент, в угоду пришедшей с ним к власти элите, подпишет «судьбоносный» документ, которым сделает контрольный выстрел в голову «агонизирующей» стране, – о передаче народной собственности в частные руки. И, находясь в кремлевском кабинете, я понял, что ничего я не смогу сделать и своим откровенным рассказом сменю одних врагов советского народа на других. Нет никому там дела до народа, до всех нас, их главная цель состоит в удержании власти. И стал я лгать «без страха и упрека». Что сон приснился ночью, где все в разрухе, где в вас стреляют из броневика солдаты, и что соратники от вас ушли. Еще видел на вас красивую медаль с надписью «За мир», и так далее и тому подобное. В общем, молол всяческую чушь, стараясь хоть немного придерживаться текста моего письма, пока меня не прервал звонок.
– Да. Слушаю. Все. Да, уже свободен. Сейчас я поднимусь. – На этом разговор Генерального по телефону закончился, и на его лице я увидел нескрываемое разочарованье: похоже, мой бред подействовал.
– Выйди в коридор и жди! – прокричал «широкоплечий» резким, раздраженным голосом.
Я опустил голову почти до груди и вышел, закрыв за собой дверь.
За дверью меня ждал все тот же охранник.
– Пошли за мной, – скомандовал он и первым вышел в коридор. И мы пошли. Опять десятки коридоров и дверей. И что теперь впереди? Тюрьма? Уже не важно. Мой мир слишком часто за последнее время рушился, и сейчас почему-то вспомнил свои переживания по поводу вступительного экзамена. Как давно это было, и как смешно теперь выглядят те детские «страхи». На мое удивление, мы снова вышли на дневной свет, и от неожиданности я даже прищурил глаза. Мы сели в ту же машину, но на этот раз с какой-то нервозностью и более высокой скоростью, чем требовалось, водитель сразу же выехал из ворот на центральный проспект. Куда мы едем, мне было все равно, я сидел, наблюдая в окно, как мелькают вечно куда-то спешащие люди большого города. Неужели всегда надо торопиться, нельзя просто идти, наслаждаясь дорогой? Не любил и, наверное, никогда не полюблю этого ритма, суету во всем. Этот город не дает шанса никому остановиться, отдышаться, осмотреться, а главное, насладиться жизнью. Вспомнилось где-то вычитанное сравнение современного человека с бегущей лошадью: «Ритм его жизни – это ритм лошади на скачках, когда она в центре внимания огромного количества зрителей и занята серьезным делом, выигрывая очередной забег. Подгоняемая то наездником, то постоянной необходимостью соответствовать своему уровню и распираемая изнутри от собственной деловитости, смотрит лощеным взглядом на своих соперников по забегу, не осознавая, что вся ее жизнь – лишь чужая игра».
Из раздумий о судьбе жителей мегаполиса меня вывели остановка нашей машины и выключение двигателя. Местом прибытия оказалась парковка возле зеленого парка, а не тюремные казематы. Выйдя из машины, мы прошлись по боковой аллее и свернули к небольшому фонтану, ритмично подбрасывающему струйки воды на уровень человеческого роста. Большие парковые лавки вокруг были пустыми, и лишь на одной из них сидел старик с большой белой шевелюрой на голове и читал развернутую перед собой газету. Судя по направлению нашего движения, шли мы именно к нему. Так и вышло. Дойдя до него, мы остановились, и старик, отложив газету, обратился к моему сопровождающему:
– Все, Юра, спасибо. Можешь ехать. Только вечером сразу в контору, и не забудь отчет.
Охранник президента – просто Юра? Старик отдает ему распоряжения, и тот, судя по молчаливому кивку, все выполняет. Двойной агент, как в книжках? Или дед этот – очень важный человек? Много мыслей, одна интересней другой.
– Присаживайтесь, молодой человек, в ногах правды нет, – обратился он уже ко мне, указывая на скамейку рядом с собой. Юра тем временем быстрым шагом удалился, а я, проводив его взглядом, присел с краю на указанное место.
– Не бойся, я не кусаюсь. – И, опустив руку в карман, старик достал листок бумаги и передал его мне:
– Твое творение?
Это была точная копия моего письма.
– Да, мое, – буркнул я, двигаясь ближе к центру лавки и возвращая листок.
Если опять будет спрашивать про власть, то, наверное, надо попробовать убежать. Если шансов сделать это из кабинета, в котором я находился недавно, не было никаких, то тут хотя бы есть куда бежать, и охраны я вроде не вижу.
– Значит, говоришь, ты патриот своей страны? – неспешно продолжил разговор мой собеседник, делая вид, что он абсолютно никуда не торопится, к чему, наверное, призывал и меня. – А что она дала тебе, за что ты пытаешься ее спасти?
Такого вопроса я никак не ожидал, настроившись «двигаться по совсем другим рельсам». В его вопросе мне показалась провокация. И в голову пришло достаточно грубое устремление: «Ну хорошо, хочешь поболтать, давай, мне терять особенно нечего, а вдруг я сам узнаю что-то полезное для себя». А поскольку нам с детства вбивали мысль, что не страна тебе должна, а ты – стране, я об этом и сказал. Реакция старика оказалась для меня странной:
– Не порите чушь. Прошу прощения за фамильярность, наверное, не с того я начал. Вы, как и все ваше поколение вообще, не понимаете, что сейчас происходит, и я с вами, молодой человек, разговариваю не из желания что-то узнать от вас, – продолжил он. – Мною, скорее, движет академический интерес по двум направлениям. Первое – что на уме у молодого активного поколения, переживающего за свою страну, что вами движет, к чему идете? И второе. Есть ли действительно способ «вперед – назад»? И если да, то я бы не хотел, чтобы вы поделились этим со всеми.
Оба вопроса старика мне понравились. Возможно, конечно, первый был задан для того, чтобы я потерял бдительность и проговорился. Но в чем еще я мог «проговориться»? Тем более что за текст моего письма мне уже ничего хорошего не светит. А если верить фильмам, то первая вколотая в меня «сыворотка правды» – и все вылезет наружу. Я прекрасно понимал: если им нужно будет вытащить из меня правду, то они это сделают. И… решился на обмен.
– Я все вам расскажу при одном условии, – деловым тоном объявил я.
– Слушаю. Хоть и не люблю торги. Они мешают честным сделкам. Давайте лучше так. Я, даже не зная, о чем вы просите, если это, конечно, будет в моих силах, выполню. А вы без притворства и лукавства расскажите мне то, что хочу знать я. Идет? – И он протянул мне руку в знак закрепления договора.
– Идет, – согласился я, пожав его руку. Все равно, рано или поздно я все расскажу не ему, так другим, и лучше уж сделать это сейчас в обмен хоть на что-то, пусть и призрачное.
– Мне нужно, чтобы были сняты обвинения в спекуляции со всех моих друзей и учителя из шахматной школы, и они оказались на свободе, – сформулировал я свое условие.
– Значит, решил информацию из будущего в бизнес пустить? Ну что ж, практично. – И старик достал ручку из кармана, развернув листок с моим письмом обратной стороной. – Пиши названия своего города, школы и фамилии всех. Я все решу.
От того, каким это было сказано тоном, у меня мурашки поползли по спине. И пока он не передумал, я быстро все написал, отдал записку обратно и, как бы закрепляя сделку, спросил:
– С чего начать?
– Не тороплю. С начала.
Я рассказал про церковь и свечу, про то, как я оказался снова в детстве, про наш бизнес и уголовные дела. Потом опять вернулся к «девяностым»: как жить мы скоро будем, про нищету и голод, про молодежь, бандитов и разбои, про развал страны, про Горбачева и Ельцина, про путч и танки у Кремля. Короче, обо всем, что я помнил. Все это время старик молчал, лишь иногда вздыхал и цокал языком. Я закончил свой рассказ словами: если можно остановить такую глобальную угрозу стране, то надо ведь попробовать вернуть время, где мы все счастливо жили. Другого я не ждал. Все закономерно и логично.
– Второй мой вопрос отпал сам собой. Хотя до нашей встречи я думал о некоем твоем прозрении. История на самом деле знает много примеров людей, заглянувших в будущее. Ну ладно. Ты поделился со мною своими знаниями, и это ценный дар. – Он замолчал. Сидел и думал. А когда опять заговорил, голос его был уже совсем глухим:
– Я раньше «глыбой» был, теперь просто историк. Храню в голове события из прошлого как тяжелую ношу. Ты мне поведал о печальном конце великой страны, а я, если ты готов слушать, расскажу о том, почему ничего уже не получится изменить. Даже с учетом того, что я услышал от тебя, влиять на происходящее в стране бессмысленно.
В развале страны участвуют серьезные силы как внутри, так и снаружи, а процессы перерождения одних и деградация других настолько глубоки, что остается только сожалеть и наблюдать за тем, к чему это все приведет в конечном итоге. Единственное, на что можно пробовать повлиять, так это только на то, чтобы твое и следующее поколение знало правду о том, что случилось. Чтобы историки-летописцы не кривили душой и в угоду новой власти не искажали правду. Хотя, конечно, и правда у всех своя. Ведь если сразу переходить к концу твоей истории, то и перевод предприятий из «народных» в «частные» руки легко будет объяснить: мол, народ все развалил и плохо работал, а новый собственник будет умелым руководителем и все с колен поднимет. Только не нужно быть пророком, чтобы понять: собственниками большинства предприятий станут те же люди, которые пускали их под откос. Ну давай все же по порядку. Ну что? Ты готов слушать?
Я кивнул. И он начал свой рассказ, глядя как будто сквозь призму времени:
– Мы строили коммунизм. Для всех. Мы – это поколение, которое застало ужасы царизма и абсолютного бесправия основной массы народа. В том далеком пятом году мне было семь лет, когда все и началось. Мы жили в деревянном бараке, как и большинство семей, прикрепленных к фабрике. Мои отец и мать работали в две смены, а из ценного имущества у нас был только самовар. Зарплаты родителей хватало, чтобы сводить концы с концами, но и это считалось благом, потому у нас было какое-никакое жилье. И вот в один из дней прошел слух, что будет шествие народа к царю, чтобы рассказать ему, как плохо нам живется. И был назначен день. Зима. Мороз. Вышли нас двести тысяч, как потом писали в газете «Искра». Мы верили тогда, что все может измениться по его велению и нам станет легче, что царь поможет своему народу. Мы же «дети» его, а он наш «батюшка». Итог дня – площадь, выложенная убитыми, как плиткой. Царь к нам даже не вышел. И тогда у тех, кто уцелел, в мозгах переворот произошел. Не только у рабочих в Петербурге. Вся страна всколыхнулась в едином порыве возмущенья. Конечно, нас направляли. А как по-другому? Абсолютно безграмотный был народ, поэтому-то нами и управлять тогда было легко. И песню мы пели тогда такую. Ее слова были для нас и призывом, и надеждой:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный,
И смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим,
До основанья, а затем,
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем – тот станет всем!
Никто не даст нам избавленья —
Ни бог, ни царь и не герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Я дал тебе некоторое представление о тех, кто после революции семнадцатого года и окончательной победы над царизмом стал строить новое государство. Если выкинуть бесконечное переписывание исторической правды, происходившее после смерти Сталина, то на самом деле в те годы у нас была реальная надежда на светлое будущее, а позади – почти рабское и бесправное существование. В городах еще была огромная прослойка мелкой и средней буржуазии, но и они со временем «перемалывались» общей идеологией равенства и братства, где нет «моего», где все общее, народное. Хочешь иметь свое – эмигрируй, не мешай. Многие несогласные с наступающими переменами не смогли уехать либо не захотели. Всех их, как и кулачество на селе, объявили классовыми врагами. В большинстве своем они были либо сосланы, либо уничтожены в горниле революции и последующих за ней репрессиях. Да, это многочисленные человеческие трагедии и искалеченные жизни. Но чего ждала тогда буржуазия, когда, как уголь для печи, использовала трудяг? Или когда из крепостного крестьянин превращался в батрака. Земли ведь у него не было, она принадлежала помещикам и казне. Часто в селе был мор от голода, и никому не было до этого дела: всех же не спасти. Крестьянство поголовно пребывало в беспросветных долгах. – И старик печальным голосом продекламировал: «И жил крестьянин на Руси, хлеб с лебедой детям опухшим последний отдавая».
Я же сидел и внимательно слушал историю, которую точно в учебниках не найдешь. Мне казалось, что старик, с одной стороны, восхищается революционным переворотом, но с другой – с грустью пытается оправдать принесенные жертвы. Но я пока не понимал. Почему он начал так издалека, и почему в начале нашего разговора он сказал, что ничего уже не получится изменить.
– А государство, – продолжал старик, так за все время и не представившийся, – в тот же самый период, не накормив свой народ, становится лидером экспорта зерна. Где грань между добром и злом? То, что произошло в 17-м году, не было простым переделом власти. И что бы потом ни говорили разные пропагандисты, что, мол, тогда массами манипулировали единицы, направляя движение в нужное им русло, без единого порыва всего угнетенного народа ничего бы не произошло. Сам народ был готов к переменам. И с каждым новым днем мы крепли. Как говорится: цепь прочна каждым своим звеном! Так же и мир, который мы строили, должен был быть пронизан общим сознанием. И война с кайзером и Антантой была уже войной свободного и сплоченного народа. Войной социализма с капитализмом. Мы не могли проиграть, нас могли только уничтожить. Так крепка была идеология нового государства. Простые люди всего мира смотрели на нас с надеждой. Благодаря нашей революции почти во всех странах буржуазия вынуждена была пойти на уступки рабочему классу. А дальше мы продолжали крепнуть. В «железный кулак» превратилась «ладонь» молодого Советского государства. Ленина сменил Сталин, одна из самых одиозных фигур современной истории. Насколько он был страшен? Он раскуривал свою трубку от пламени ада! – За всю нашу беседу старик первый раз улыбнулся и продолжил: – Индустриализация промышленности и коллективизация сельского хозяйства, но опять, как противоположность созидательным процессам, – очередные репрессии всех недовольных. Понять политику поголовного истребления инакомыслящих, очень часто талантливых людей во всех отраслях, будь то сельское хозяйство или наука, можно, только читая Маркса и Ленина и понимая всю глобальную стратегию. Ведь что такое коммунизм? Это идеальное общество высокоразвитых людей. Всех людей, не одиночек. Лишь при этом условии каждая кухарка сможет управлять государством. А социализм – это наш путь к коммунизму, конечно же, через всеобщее равенство. Таково теоретическое оправдание политики террора.
Закончив на грустной паузе, старик как будто опять приободрился и уже с гордостью продекламировал:
– Только вдумайся в цифры, было построено шесть тысяч новых заводов и фабрик. Сельхозпроизводство увеличилось почти вдвое. Массовое распространение образования. Могло быть такое при царизме?
Ответа не требовалось, но я на всякий случай помотал головой.
– Да никогда! – продолжил старик. – Необразованным народом всегда легко управлять и манипулировать. А попробовать создать образованную и думающую нацию – вот какую мы тогда ставили задачу. Открыты были почти сто тысяч школ и около семисот вузов. Мы становились самым развивающимся и прогрессивным государством. Но мирного времени нам дали немного. Снова страшная трагедия – война. Но война еще больше сплотила наш народ. После колоссальных разрушений и миллионных людских жертв мы выстояли. Да, зубы в крошку от натуги всем народом, но нам было что терять. Как страна мы победили, но уже тогда, в далеком 45-м году, в сознание советского человека начала протискиваться тень буржуазной идеологии. Для многих солдат война явилась открытием Запада, как в свое время для декабристов. Более шести миллионов человек в рядах действующей армии побывали в странах Европы. Всем разрешили, как победившей стороне, тащить кому что приглянулось. Вводились даже нормы вывоза для солдат, офицеров и высшего командного со става. И если для солдат – мешок, то для полковника – почти вагон добра. «Вот новая судьбы гримаса для неокрепших чистых душ». Беря лично для себя чужое, очередное «яблоко» вкушаешь в том саду. Это был первый искус. Но не до этого нам тогда было: страну поднимали из руин. Опять все как один, ни лодырей, ни паразитов, все общее для всех, всем один удел. А не согласен – в лагеря!
Судя по ударению на этом слове, старик сам захлопывал двери уходивших вагонов с зеками. Стало немного страшно, но я слушал, не отвлекаясь
– И опять, конечно, через всеобщий надрыв, отдавая последние силы, страна окрепла. Какой ценой? Так, может, нас и не было бы в этом мире, не будь «кулак» так тверд. В 1953 году умер Сталин. И вот, казалось бы, страна в расцвете, народ у власти, все равны, мы почти достигли вершины коммунизма. Но тут, как ни печально, и началось наше движение вниз. После Сталина у власти не оказалось ни одного сильного лидера, который смог бы продолжить дело становления окрепшего социализма. Мы добрались почти до пика общественного сознания, в нас «убили» индивидуализм, почти искоренили мещанство и жажду личной наживы. Экономика построена, продукции в изобилии, цены на товары «падали» раз в полгода. Под конец реформ продукты первой необходимости стоили почти символически. Мы полетели в космос.
Но личное опять стало брать верх над общим. Гнить рыба стала с головы. И постепенно, уже с правления Хрущева, произошло перерождение «верхушки» партии из коммунистов в буржуа, а попутно шло развращение и оболванивание народа ценностями капитализма, и все стало возвращаться на старые круги. Не генеральный секретарь, а лучше царь; руководство «партии народа» – бояре да князья. А временные должностные блага хорошо бы закрепить навсегда. И с каждым годом партийный «аппарат» прогнивал все сильнее и сильнее. И в последнее десятилетие наша коммунистическая партия превратилась скорее в буржуазный класс. Фактически во власти сейчас нет коммунистов, а только «хапуги» и «рвачи», желающие получить в личное пользование всю общественную собственность. Сегодня это перерождение уже носит массовый характер не только в партии, но и у всего советского народа произошло смещение ценностей.
Так что, Миша, – он опять с грустью в голосе назвал меня по имени, – ничего уже не исправишь. Но то, что произошло с нашей правящей партией, это лишь печальное следствие. Если поискать глобальный мотив во всем этом, то он тоже есть, да и всегда был, и с начала образования нас как социалистического государства висел над нами дамокловым мечом. Он заключается в том, что социализм представляет собой огромную угрозу мировому капиталистическому строю. А после появления ядерного оружия все войны фактически потеряли смысл, а если нас нельзя победить, то надо развратить и развалить изнутри, что западные страны и проделали с успехом. Уничтожая наше производство и превращая Советский Союз из производителя и экономического конкурента в огромного пассивного потребителя, они автоматически развивают свое, получая попутно новый глобальный рынок сбыта. Вдумайся только: более пятидесяти институтов по всему миру последние двадцать лет занимаются только изучением созданного нами общественного строя. Все это под «благовидным предлогом» заимствования опыта, на самом же деле основной своей целью они ставят поиск слабых мест в каждой нашей структуре. Нас душат снаружи и разваливают изнутри, и нет уже такой силы, способной все удержать. – Старик замолчал.
А я после его рассказа был полностью опустошен. Мне нечего было сказать. В глубине происходящих процессов все оказалось невероятно сложным. Получается, что на поверхности чаще всего небольшая часть информации, а все остальное скрыто. Но даже сейчас, когда мне все объяснили, разжевали и положили в рот, я не мог проглотить, мой мозг буквально кипел. И что теперь? Кругом враги, снаружи и внутри, а люди из нужды опять в нужду?!
– Давай прощаться, Миша.
Занятый своими мыслями, я не заметил, как старик поднялся и уже стоял напротив меня.
– У меня подарок тебе есть. Когда я выпросил тебя на три часа, еще не зная, как все обернется, я обещал им вернуть тебя в срок. Но передумал. Я не смогу ничего сделать для твоего поколения, вы вступаете в эпоху смутных времен. Но тебе помочь я могу. С твоей информацией в голове тебя не выпустят уже никогда. Поэтому беги. Выберешься из Москвы – появится шанс. За своих друзей не волнуйся, кто мы сами перед собой, если слово не держать.
– Спасибо вам.
Но старик уже не слушал меня, направляясь к выходу.