Осколки

Путешествие не принесло ожидаемого облегчения. Вся Европа оказалась наполненной русской эмиграцией. И видя, ЧТО творится с русскими за границей, Сергей все больше и больше склонялся к мысли об ошибочности отцовского решения. Да, русские сумели приспособиться, обосноваться. Немногие мечтали вернуться, а если и думали об этом, то только с позиции силы: надо победить большевиков!

Никто не хотел признавать очевидного – нет у России пути назад. Если бы Маннергейм помог Колчаку, то все могло бы быть иначе… Но Маннергейм не бросил на неспокойные чаши весов гражданской войны независимость Финляндии.

Два года, проведенные в бесконечных переездах, дали слишком много для обдумывания сложившейся ситуации, и для того, чтобы пересмотреть некоторые ценности. Было обидно, горько, тревожно и страшно. И не было того детского восторга, возникающего перед любым начинанием.

Кто мой народ? Воин? Хочется верить… Но в гордом слове «воин» всегда заложена великая тяга к смерти. А мы ее ненавидим.

Мой народ – народ мудрецов? Нет… Мудрым не нужны ищущие истину. Она в их мудрости, пусть ложная, но они в нее верят. А мы – ищем, в революциях, в гражданской войне – ищем.

Мой народ – народ рабов? Тысячу раз нет! Свобода для нас необходимость жизни…

Мой народ велик и трагичен. Есть в нем и воин, и мудрец, и, как это ни обидно, раб. Но не в силах они понять друг друга, чтобы раб стал воином, воин – мудрецом, а мудрец не рабом своей мудрости, а хозяином…

Разное движет нами.

Топим себя в собственной крови. Сжигаем на кострах самоуничтожения. Жертвенность – откровенная и пугающая – вот душа моего народа. Страшно.

Страх, всепобеждающий, жгучий как хлыст, которым стегают лошадей, заползал в такие минуты в душу Сергея. Страх не перед смертью, ибо, что такое смерть? – Ничто! Пустота! И только вера в бога наполняет эту пустоту определенным смыслом. Так чего же ее бояться? Нет, только страх перед ЖИЗНЬЮ превращает твое существование в безраздельную муку. Страх перед будущим сушит твою душу. И ничего тут не поделаешь. Либо смело смотри вперед, либо пресмыкайся перед ужасным СЕГОДНЯ. Всегда – выбор.

Наличие выбора определяет степень свободы. Отец как-то сказал Антону, что если у человека есть выбор, он всегда будет свободен. Сергей, присутствующий при этом разговоре, не придал тогда словам отца особого значения. Что такое выбор? В его, еще не сформированном детском сознании выбор ассоциировался с апельсином и яблоком. Что слаще и вкуснее? Тогда он уяснил для себя одно: и тот и тот фрукт хорош сам по себе, и выбирать тут нечего. Надо суметь получить и апельсин, и яблоко.

Сейчас, много лет спустя, слова отца звучали для него по-другому. Выбор…

Выбор всегда есть стремление к лучшему. Неужели СВОБОДА только и состоит из этого самого ЛУЧШЕГО? Это не так. Да и сам выбор бывает ограничен. Долгом, присягой, честью, в конце концов. И выбор всегда определяет две позиции. Как в шахматах. Черное и белое. Дуализм. Кто придумал это?! Кто разделил жизнь на ненавистные клетки? Красные и белые… Неужели сама суть человека в этом?

Сейчас Сергей отчетливо понимал, что выбор, являясь необходимым условием свободы, в то же время несет в себе разрушающее начало. Выбор заставляет привередничать и сомневаться, разрушает целостность суждений. Ах, как права была святая инквизиция, когда боялась давать своей пастве свободу выбора! Не напрасно боялась! Выбор развращает, ибо всегда хочется лучшего. Веру в бога, в отчизну, в человека, все это выбор подвергает проверке, и не всегда с положительным результатом.

Отец сделал свой выбор. Отправил детей из России. Он за НИХ решил их дальнейшую судьбу. Имел ли он на это право? Что хорошего в том, что Антон сейчас находится в Англии? Он – русский, и в России ему надлежит быть. А он сам, а Ольга? Путешествуют. Ничего лучшего придумать не могли? Опять это «лучшее»…

Сергей допил кофе. В эту минуту двери кафе открылись, и он увидел Ольгу. Она была бледна, взволнована. Кроме ее лица Сергей больше ничего не видел. Ни Анну Сергеевну Соровскую, которая как-то украдкой ступала вслед Ольге, ни двух мужчин, спешащих за дамами.

– Ольга… Что случилось? – Он поднялся сестре навстречу.

Ольга схватила его за руку, потом отпустила, села на стул и закрыла руками лицо.

– Мистер Раженский?

Сергей посмотрел на мужчину, задавшего вопрос.

– Да. Что вам угодно?

– Сережа, ты только не волнуйся. – Анна Сергеевна встала за спиною Ольги. – Понимаешь, это господин Дейн. Он из Англии… Нет, я не могу!

Она опустилась на стул рядом с Ольгой, обняла ее за плечи и стала что-то тихо говорить ей. Сергей перевел взгляд с Дейна на Солова.

– Я вас знаю. Вы были с моим отцом, там, в Севастополе…

– Поручик Юрий Михайлович Солов. Бывший адъютант вашего отца.

– Рад видеть вас в здравии, поручик. А этот мсье?

– Роберт Дейн. – Дейн чувствовал себя неловко. Он понял, что сказать Сергею все предстоит именно ему, и от этого не знал, с чего начать.

– Прошу вас, господа, присаживайтесь. – Сергей сел и взял сестру за руку. – В чем дело, милая? Почему ты так расстроилась?

Ольга сжала пальцы брата. Ее плечи дрогнули. Сергей обвел взглядом всех сидящих за столом и, словно какая-то мысль посетила его внезапно, остановил свой взор на Дейне.

– Вы из Англии? Что-то с Антоном? Что с ним случилось?!

– Ничего. – Дейн вытер платком вспотевший лоб. – То есть, с ним все в порядке. Но… Вот, возьмите.

Роберт достал конверт и протянул его Сергею.

– Это от отца!

Он вскрыл конверт. Прочитав письмо, он сложил его пополам и вновь взглянул на Дейна. Внешне в нем ничего не изменилось. Перед Робертом сидел все тот же молодой человек в накрахмаленной рубашке и в дорогом костюме. Лицо его не осунулось, не побледнело, но в глазах Сергея Дейн увидел боль и… ярость!

– Когда? Когда вы получили это письмо?..

– Месяц назад.

– Антон знает?

– Да. – Дейн ругал про себя Говарда, на чем свет стоит, и думал о том, что никогда ему этого не простит.

– Он… что-нибудь нам передал?

– Нет. – Роберт хотел добавить, что не виделся с Антоном перед отъездом, но, вспомнив о желании Говарда, промолчал. Ричард Говард настойчиво убеждал его ничего не говорить Антону о поездке, и как всегда не дал своим словам никакого объяснения.

Сергей не знал, что сказать. Он смотрел то на сестру, то на Дейна. Ольга утерла заплаканные глаза и, ни на кого не глядя, спросила:

– Что нам теперь делать?

Вопрос, превративший вдруг Ольгу в маленькую девочку, в существо, которое всегда нуждается в чьей-то помощи и поддержке, перевернул в один миг в сознании Сергея целый мир.

Солов, стоявший позади Соровской, наклонился к ней.

– Анна, тебе не кажется, что нам необходимо кое-что обсудить?

– Не сейчас, Юра.

– Нет, именно сейчас. Извините. – Солов повысил голос. – Мы оставим вас на минуту.

Ему никто не ответил. Анна Сергеевна поднялась, погладила Ольгу по голове и взглянула на Солова. Ничего хорошего этот взгляд Юрию Михайловичу не сулил. Он покраснел, взяв Соровскую под руку, еще раз извинился и отошел с ней в сторону.

Молчание за столом действовало на Дейна угнетающе. Он мог понять, почему молчат Сергей и Ольга. Узнать о смерти отца, тут у кого хочешь язык отнимется. Но вот почему молчит он, Дейн? Он многое может сказать этим людям. Но он не мог начать разговор и корил себя за это… Горе, – как чаша вина, и надо испить его до дна. Пережить первые минуты трагического известия порой самое трудное. Никакие слова не помогут.

Ольга больше не плакала. Она уставилась в одну точку. Ее мысли, словно мотыльки в ночи, хаотически летающие в безлунную ночь вокруг горящей лампочки, кружились вокруг слов: «Папа умер!» Все теряло смысл. Нет больше ни одной ниточки, связывающей ее с Россией. «Папа умер?!» Ее надежды, планы, мечты вдруг превратились в песок, струйкой убегавший сквозь пальцы. И ни одной песчинки невозможно остановить. «Папа умер…» Все блекло, бледнело, тускнело перед этим. Путешествия, новые страны, знакомства перестали быть для нее чем-то значимым. Ей и так все это казалось каким-то ненастоящим, как будто она смотрит спектакль и все ждет, когда же окончится представление и начнется настоящая жизнь. А теперь и вовсе все затянулось туманом. «Папа умер!»

Словно прочитав ее мысли, Сергей прервал молчание.

– Отец умер. – Он достал сигарету и все никак не мог ее прикурить. Роберт помог ему. – Благодарю… Значит, теперь нам предстоит все решать самим.

– Примите мои сочувствия, – наконец смог выговорить Дейн.

– Спасибо… Как к вам попало это письмо?

– Я являюсь представителем «Саутенд Сити Банк». Ваш отец поддерживал с нами тесную связь на протяжении многих лет…

– Да, и в вашем банке должны быть счета на наши имена… Антон работает на вас?

– О, ваш брат делает удивительную карьеру. Перед самым моим отъездом он был назначен управляющим отделом внешних операций.

Сергей кисло усмехнулся.

– Карьеру делает? Он всегда добивался своих целей. А что заставило вас, господин Дейн, разыскать меня и сестру? Извините, но я не поверю, что вы оказались настолько сентиментальным, что поддались желанию сообщить нам об этом печальном факте.

– Видите ли, мистер Ричард Говард, глава банка, был знаком с вашим отцом, и то, что Антон работает в нашем банке, является тому подтверждением. Именно мистеру Говарду были адресованы письма вашего отца. В одном из них он просил мистера Говарда позаботиться о вас… Я здесь для того, чтобы помочь вам. Что вы хотите? Денег? Мистер Говард переведет с ваших счетов любые суммы в любой банк. – Это было опасное предложение. Но Говард был великолепным психологом. Он заранее предполагал, какой ответ даст Сергей, и потому разрешил Дейну сделать это предложение. – Вы только скажите, и мы это устроим.

– Незачем. Ваш банк нас вполне устраивает. Да и Антон, как никто другой, может с пользой распорядиться семейным капиталом… Хотя… – Дейн весь напрягся. – Мне потребуется определенная сумма… – Заметив напряжение Дейна, Сергей поспешил его успокоить. – Не беспокойтесь, капитал Ольги останется неприкосновенным. Мне нужны деньги только с моего счета.

– Что ты задумал? – Спросила Ольга безразлично.

– Ничего страшного. – Усмехнулся Сергей. Он посмотрел на полный бокал светлого вина и покачал головой. – Я тебе потом все объясню. Завтра надо первым делом заказать панихиду по отцу.

– Юра, что ты хочешь от меня? – Соровская нервничала.

Солов льстил себе, предполагая, что именно он является причиной беспокойства Анны Сергеевны. На самом деле Анну Сергеевну разбирало любопытство. О чем Дейн будет говорить с Раженскими? Она чувствовала, что речь пойдет о деньгах, и не хотела пропустить подробностей. А этот Солов… мешает!

– Послушай меня, Анна! Ты должна вернуться ко мне! Все может быть по-другому, поверь.

– Как «по-другому»? Юра, милый, пойми, я не хочу возвращаться в прежнюю жизнь. Кто я? Актриса, время которой уходит. Что значат все эти премьеры, закулисные интриги, фуршеты? Ни-че-го! Это не Россия. В Севастополе я была первой, примой! Ах, какие это были времена! Сколько поклонников, сколько цветов! Ты помнишь? А здесь? Все временно. А я хочу стабильности, уважения, денег, в конце концов! Сколько таких как я, нынче в Париже? Тысячи! И все мечтают о сцене, о славе. И все мы здесь – чу-жи-е!

– Хорошо, брось театр, брось Париж! Поедем со мной!

– Бросить Париж?! – Изумилась Соровская, а потом устало добавила: – Уехать с тобой? Куда, Юра?

– Не знаю. В Англию, в Америку. Да куда угодно! Туда, где ты забудешь все!

– Никуда я с тобою не поеду. У тебя нет денег.

Солов отпрянул от нее.

Вот значит как, нет денег?! И это – главное для нее?! Куда катится этот чертов мир?!

Он схватил ее за руку, притянул к себе. Анна Сергеевна побледнела.

– Нет денег?! – Прошептал он. – Это для тебя так важно, да? Я найду деньги, и тогда мы посмотрим! – Он резко повернулся и выскочил из кафе. Анна Сергеевна перевела дух и вернулась к Раженским.

– Юрий Михайлович извиняется, что покинул нас. Вы что-нибудь решили?

– Завтра надо справить панихиду по отцу. Вы поможете нам?

– Конечно, Оленька, конечно помогу.

Глава 3

Тот, кто не видит, как меняются декорации, кто не умеет или не хочет почувствовать острия тысячи иголок, имя которым мгновения, кто не в силах осознать, что нет ничего постоянного, тот обречен ничему не удивляться, оставаясь тенью чего-то невостребованного жизнью.

Начиная с 1918-го, каждый год становился историческим для России.

1922 – образование СССР.

1924 – смерть Ленина, и начало бескомпромиссной партийной борьбы между Сталиным и Троцким.

На идеи Троцкого ставится клеймо мелкобуржуазного уклона.

В эти годы подвергся резкой критике и гонениям НЭП.

1925 – Сталин у власти. Начало коллективизации и репрессий.

Троцкий проиграл! Этот человек, со множеством недостатков и достоинств, великолепный оратор, один из создателей Красной Армии, не смог противостоять изворотливому и хитрому уму Сталина.

В 1927 году Троцкого исключат из партии и вышлют сначала в Алма-Ату, а чуть позже за границу.

Сталин боялся этого человека, быть может, единственного, к кому он испытывал это чувство.

А в Европе в эти годы происходил расцвет русской эмиграции. Многие наконец-то поняли: у новой России нет пути назад! Надежда вернуться превращалась в ностальгию.

* * *

Англия 1925 год.

Через год после известия о смерти отца, Антон женился. Ричард Говард согласился на брак своей племянницы, Алисы Дейн, и дал ей в приданое небольшое поместье в восьми километрах к востоку от Саутенд-он-Си, куда молодожены и переехали.

Миссис Дортфал была счастлива, но переезд Антона ее огорчал.

– Не забывайте меня, Энтони, – сказала она на прощание. – Заезжайте в гости, я всегда буду рада вам.

Тут она всплакнула, и Алисе пришлось ее успокаивать.

Поместье находилось недалеко от мыса. По вечерам, когда прилив гнал волны обратно в Темзу, бриз с Северного моря шумел в красивом саду.

Алиса тут же принялась хозяйничать в доме. Все ей было внове. Она радовалась каждой мелочи как дитя. Домашние заботы ее не угнетали. Она даже смогла найти время в плотном распорядке дня для посещения женского клуба.

А по вечерам… Ах, эти вечера!

В банке дела Антона шли в гору. Говард, получивший в распоряжение основной капитал семьи Раженских, мог вздохнуть свободно. Начало Великой Депрессии в США, грозившей затронуть земли Альбиона, теперь не внушало ему серьезных опасений.

Небольшая размолвка между Робертом Дейном и Антоном растаяла, не оставив после себя и следа. Это произошло сразу после возвращения Дейна из загадочной поездки в Европу.

Но за этим, вполне благополучным фасадом скрывались темные пятна. Как бы удачно не складывались обстоятельства в жизни Антона, было еще одно, не дававшее покоя его мыслям. Брат и сестра. Он не знал, где они. Через некоторое время после возвращения Дейна, Говард перевел куда-то большую часть денег со счета Сергея. Это обеспокоило Антона. Утверждение Говарда, что таково желание самого Сергея, только усилило обеспокоенность. Почему Сергей не обратился непосредственно к нему? Что заставило брата так поступить, и почему он не пишет? По поводу этого можно было обратиться к самому Говарду, но вряд ли он нарушит конфиденциальность банковских операций. Да и гордость Антона не позволяла ему задавать подобные вопросы. Если Сергей посчитал нужным не посвящать брата в свои дела, – так тому и быть.

Такие размышления не успокаивали. Все чаще Антон думал о том, что все могло бы быть иначе, если бы не…

«Если бы не»… Оно живет незаметной серенькой тенью в нашей жизни, выходя на свет в не самые лучшие моменты оной. «Если бы все могло быть иначе!» Оно приносит елей нашей измученной душе, заставляя жить в никчемных сожалениях и лживой надежде. Что толку говорить о том, что могло бы БЫТЬ, но не ЕСТЬ?

Но слаб человек, и душа его нуждается в подобном самообмане. Это мостик между реальностью и тайными желаниями души. Разница между потенциальными возможностями человека и спросом, предлагаемым жизнью. Чаще всего мир отделывается молчанием, не замечая потенциал человека. И тогда нам кажется, что неровности мира начинают нас раздражать и давить. Но ведь это происходит только тогда, когда мы САМИ становимся неровными по отношению к миру. Когда мы начинаем под него подстраиваться, извиваясь всем своим существом, лишь бы быть в гармонии с окружающим!

Чушь! Неровности мира, естественные в своей сути, имеют размер горошины. Мы же выращиваем их до размеров горы. Когда происходит подобное, начинаем сожалеть: – «ах, если бы все было иначе…»

Для чего? Ради уюта?! Пребывать в своем маленьком удушливом мирке, дрожа от страха, что кто-то проникнет в него как враг, или и того хуже – как друг, это ли уют?! Да и нужен ли он тем, кто сам дошел до черты?

Если бы не…

Переживаниям мужа Алиса не придавала значения. Они были не столь явно видны, пока однажды Роберт не привлёк ее внимание, указав на некую странность.

Был долгий декабрьский вечер. Распорядившись по поводу ужина, Алиса с нетерпением ожидала гостей. Муж позвонил с работы после обеда и сказал, что сегодня вернется чуть позже обычного и с гостями. На вопрос жены, кто же именно будет в числе приглашенных, он рассмеялся. Ответил, что это сюрприз. Алисе ничего не оставалось, кроме как гадать, кто же их сегодня посетит.

Обычно к шести вечера Антон был уже дома. Но вот часы пробили семь, а его все не было. Алиса не волновалась, – муж предупредил, значит, ничего серьезного не случилось. В половине восьмого, когда она все же начала нервничать, во дворе раздался шум подъехавших автомобилей. Алиса оказалась у дверей раньше прислуги.

– Разве так можно?! – Напустилась она на мужа. – Ты предупредил, что задержишься, но не настолько!

– Успокойся, милая, принимай гостей!

Антон уступил дорогу и Алиса воскликнула:

– Боже, Роберт! О, и дядя тут! И как это вам взбрело в голову навестить свою племянницу? – Она улыбнулась гостям.

Говард обнял Алису.

– Это все твой муж. Он целый месяц уговаривал меня приехать.

– А мне ничего не говорил. – Алиса взглянула на мужа.

Сюрприз Антона удался. С самой свадьбы она не видела Говарда. Роберт тоже не часто навещал сестру. Этот визит оказался как нельзя кстати.

– Джентльмены, прошу вас. Алиса, как насчет горячего чая? Мы немного озябли.

– Не волнуйся, сейчас все будет. Поли, – она обратилась к служанке, – прими одежду, и распорядись на кухне, чтобы подавали.

После ужина, за которым Алисе немного взгрустнулось, ибо мужчины кроме как о банковских делах больше ни о чем не говорили, все устроились в большой гостиной.

Говард сидел в кресле у камина, курил сигару, потягивал глинтвейн, который превосходно умела готовить его племянница. Роберт и Алиса играли в бридж. Антон расположился на диване. Разговор шел неторопливо.

– Вы не замечали, что каждое время года определяет свой темп жизни? – Роберт сдал карты. – Я не говорю о больших городах. Там вечно все куда-то спешат. А вот в провинции все иначе.

– Ты о чем? – Сонно спросил Говард.

– О психологии, дядя, – ответила Алиса. – Роберт в последнее время стал увлекаться психологией.

– Вы не понимаете. Вот вам простой пример, – зима. Мало того, что природа свернула свой рост, так и время само стало идти по-другому.

– Это слишком! – Говард наклонился к камину и стряхнул пепел с сигары. – Не хочешь ли ты сказать, что минута летом короче минуты зимой? Это абсурд!

– Я не об этом.

– А о чем же?

– О жизни. О темпе жизни. Летом, когда все вокруг полно цвета и солнца, сама жизнь ступает изо дня в день, не замечая коротких вечеров. А зимой… Зимой и вечера длиннее, и день какой-то неторопливый, ленивый. Но – поспешил оговориться Роберт, – это видно только в провинции.

– Все зависит от восприятия. – Алиса бросила карты и поудобнее устроилась в кресле. – Каждый обо всем судит по-своему.

– Но согласитесь, – не унимался Роберт, – что летом все же лучше, чем зимой!

– А я люблю зиму. – Антон закурил. – Все мое детство воспринимается сейчас лишь с двумя крайностями. Зима в Москве, лето – на даче под Петербургом.

– Зима в России – это наверное что-то ужасное. – Передернула плечами Алиса.

Зазвонил телефон. Антон поднялся.

– Ты куда? Поли ответит.

– Я сам.

Когда Антон вышел, Роберт наклонился к сестре.

– Он часто думает о России.

– Я это понимаю. Он там родился.

– Ты не понимаешь. Россия для него не просто место, где он родился, хотя это и немаловажно. Россия – прежде всего его семья.

– Какая семья? Его отец умер.

– Живы брат и сестра. Он беспокоится о них.

– Кажется, они в Европе.

– Это ничего не меняет. – Роберт понизил голос. – Дядя мне как-то говорил, что Антон за последние семь-восемь месяцев несколько раз справлялся у него о своих родных. И не важно, что они не в России, думая о них, он думает о родине.

– Причем тут дядя? – Не поняла Алиса.

– Не знаю. – Роберт замялся. – Счета родных Антона в нашем банке, и он, наверное, хотел узнать, не снимались ли с них деньги.

– А что дядя?

– Ничего. После того, как твой муж передал право на распоряжение капиталом своей семьи, информация об этих счетах стала ему недоступна. А у Говарда и так полно дел, чтобы помнить о каких-то счетах.

– Что-то я тебя не пойму, Роберт. Дядя ничего не сказал Антону?

– А что он может сказать? Конфиденциальность подобной информации гарантирована в нашем банке любому клиенту. И это правило никто не может нарушить. И уж тем более сам Говард!

– А ты… Ты что-нибудь знаешь?

Роберт на минуту замолчал. Алиса выжидающе на него смотрела.

– Нет.

– А если я сама спрошу у дяди?

– Тебе не стоит этого делать! – Испугался Роберт. – Он все равно ничего не скажет. Да и ни к чему это.

То, что Роберт ей солгал, Алиса почувствовала сразу. Для нее это было новое, неприятное ощущение. Она даже мысли не допускала, что Роберт может солгать. Но… Видимо, за спиною ее мужа в банке происходит нечто, что заставляет людей поступать не так, как они хотят сами.

Роберт солгал! Бог с ним… Но дядя! В эту минуту она осознала, что никогда не понимала Говарда по-настоящему. Все его поступки, дела, вдруг оказались для нее не кристально чистыми и понятными, а затянутыми серой мглой. Мотивы, побуждающие Говарда вести себя так или иначе, и вовсе перестали быть различимы. И в новом свете она увидела свою свадьбу…

Что там говорил Роберт о контроле над капиталом семьи Раженских? Уж не сделку ли заключил ее дядя с Антоном?!

Ужас от этой мысли холодком пробежал по ее спине. Она любила мужа и была уверена, что муж тоже ее любит. Но если ее подозрения имеют под собою почву, то, как посмел Говард превращать ее чувства в предмет торга?!

Алиса посмотрела на Говарда. Он уже допил глинтвейн, от сигары его остался небольшой окурок. В кресле у камина он всем своим видом выражал такое удовольствие, что Алиса в ту же секунду отмахнулась от своих мыслей. Говард был похож на сытого гнома, за день уставшего, а теперь, после ужина, полностью отдавшегося блаженству дремы.

Вернулся Антон. На взгляд Роберта он ответил:

– Мартин Ренинг.

И тут же в Говарде произошла резкая перемена. Сытый гном исчез. Его место занял финансист.

– Что он хотел? – Роберт откинулся на спинку кресла.

– Сказал, – Антон обратился к Говарду, – что бумаги, которые вы просили подготовить, готовы.

– Ох, уж этот Ренинг, не мог подождать до утра, – заворчал Говард и поднялся из кресла. – Прости меня, Алиса. Но дела, сама понимаешь.

Видя, что Говард засобирался, Роберт тоже решил проститься.

– Вы в Лондон? – Спросил он Говарда и, получив утвердительный ответ, обратился к Алисе: – Ужин был превосходен, сестра.

– Может, все-таки останетесь? – Скорее из вежливости спросила Алиса. – Ночь на дворе.

– Спасибо, дорогая, но Ренинг такой человек, что если я ему не позвоню сейчас и не скажу, что еду, он будет звонить сюда всю ночь. Исправный малый этот Ренинг…

Позвонив и одевшись, Говард обернулся на пороге.

– Я жду вас послезавтра в одиннадцать утра, – сказал он Антону, поцеловал Алису в щеку и вышел.

Роберт пожал руку Антона.

– В Лондоне увидимся. Пока, Алиса.

Антон стоял в дверях, пока не загудел мотор машины, потом закрыл двери и обратился к Поли:

– На сегодня все, вы можете отдыхать.

Он взял Алису под руку, и они поднялись на второй этаж, где располагалась спальня и небольшая библиотека.

– Выпьешь чаю?

– Спасибо, не хочу. Ужин был великолепен, ты у меня умница.

В библиотеке Антон наполнил два бокала хересом, подал один жене и уселся за письменный стол. Алиса прошлась вдоль стеллажей, разглядывая корешки толстенных томов, и остановилась у окна.

– Я хочу тебя кое о чем спросить, – начала она. – Перед нашей свадьбой у тебя не было никакого разговора с Говардом?

Антон отвлекся от бумаг, разложенных на столе, и посмотрел на жену. На фоне окна, в которое пробивался мутный свет фонаря сквозь тысячи падающих снежинок, ее силуэт виделся ему волшебным чудом, чем-то неземным, но до боли родным и близким. Он поднялся, обнял ее за плечи.

– Что тебя тревожит?

Алиса повела плечами, освобождаясь от его объятий.

– Ты с Говардом о чем-то договаривался?

– О чем, милая? Я не понимаю.

– Не знаю. О деньгах твоей семьи, например.

– Почему тебя это интересует? – Спросил Антон.

– Потому что я тоже теперь твоя семья! Почему дядя так легко согласился на наш брак? На него это так не похоже.

– Мы любим друг друга, разве это не веская причина? И почему именно теперь, три года спустя, тебя так волнует этот вопрос?

Алиса отвернулась от мужа.

– Просто мне кажется, что тебя иногда волнует нечто большее, нежели наша семейная жизнь.

– Это не так! – Резко ответил Антон. – У тебя нет повода так думать.

– Есть! Все, что касается тебя, мне небезразлично! Сегодня мне показался странным тот факт, что сразу после нашей свадьбы Говард получил контроль над состоянием твоей семьи!

– Не контроль.

– Мне не важно! – Вспылила Алиса. – От других я узнаю, что ты пытаешься найти брата и сестру…

– Разве в этом есть что-то плохое?

– Нет… Я не это имела ввиду… Почему ты мне ничего не говоришь?

– Это мое дело, и я никого не хочу в него впутывать!

– Ты передал право на использование денег твоей семьи Говарду, а взамен получил меня? Это меня касается?! А теперь ты устроил поиски своих родных! Назревает еще какая-то сделка?!

– Замолчи! – Антон схватил жену за плечи и развернул ее к себе лицом.

– И не подумаю! – Она наотмашь ударила его по лицу.

Антон отпустил ее.

– Ты ничего не понимаешь.

– Так объясни мне!

Он покачал головой.

Кто наговорил ей такую чепуху? Говард?! Роберт?! Нет. Роберт вряд ли способен на такое.

– Иди спать. Сейчас не время для таких разговоров.

Антон тяжело опустился на стул. Алиса допила вино и направилась к дверям. На пороге она обернулась:

– Я была сегодня утром у врача. У нас будет ребенок. – И хлопнула дверью…

Садясь в машину, Говард улыбался. Молодец Ренинг! Не много же времени потребовалось ему. Отличное качество управляющего, умевшего всегда подготовить все необходимое за короткий срок, не раз позволяло Говарду вести свои дела с большим успехом, нежели можно было ожидать. Ворчание по поводу его звонка – это лишь так, для вежливости, чтобы не обидеть Алису. К тому же он сам просил Ренинга звонить, как только все будет готово.

– Вот что, Роберт, послезавтра ты тоже должен присутствовать при моем разговоре с Антоном. Надеюсь, у тебя нет срочных дел? Вот и отлично!

* * *

Франция. 1923 – 1925 года.

Отъезд брата в Париж не тревожил Ольгу. Так повелось, что два раза в год он уезжал и все домашние дела, а так же дела на производстве, ложились на нее. Сначала это было трудно, грустно, утомительно для молодой девушки. Потом она даже полюбила это время, воспринимая его как своеобразные каникулы, когда можно побыть одной.

Идея Сергея, которая несколько лет назад показалась ей нереальной и потому не достойной серьезных размышлений, на самом деле оказалась вполне разумной. Когда брат впервые сказал ей, что хочет заняться производством вина, она долго смеялась, не представляя его, да и себя тоже, в роли знатоков этого дела. Ольга и подумать не могла, что у Сергея хватит терпения и знаний. И уж тем более получать от этого удовольствие… Помилуй бог!

Ах, как она ошибалась! Брат оказался настолько захвачен этой идеей, что отдал всю свою энергию, весь свой энтузиазм, казалось бы, безнадежному делу.

Когда Сергей приобрел в собственность несколько заброшенных виноградников на западном берегу Креза, недалеко от Ле-Блана, никто не сказал бы, что они сделали удачное капиталовложение…

Первый год ушел на ремонт дома и небольшого заводика по переработке винограда, на приведение в порядок заброшенных виноградников, на реставрацию оросительной системы, и еще многое и многое требовалось восстановить, отремонтировать и даже построить заново…

В расположенной неподалеку маленькой деревушке, какой может быть только французская деревня, живущая своими заботами, изредка почитывающая столичные газеты за стаканчиком превосходного красного, Сергею повезло найти нескольких опытных виноделов. Самый старший из них, пятидесятилетний Жерар Дирен, оказался на редкость милым человеком в общении, и строгим, неприступным, когда речь заходила о производстве вина. Вот он-то и стал ключевой фигурой в деле возрождения заброшенных виноградников.

В первое свое посещение Раженских Жерар только головой качал.

– Господи… До чего все разрушено! А вы знаете, мсье, что на этом заводе работали и мой дед, и мой отец… Да и я частенько, будучи мальчишкой, не раз участвовал в сборе винограда, да! Но потом прежние хозяева забросили это дело. Виноградник запустили… А ведь он этого не прощает. Каждая лоза, каждая кисть винограда – все понимают и все помнят. В каждой ягоде отсвечивается труд и любовь. Да… Так вы, значит, хотите все это поднять? Эх-хо-хо…

– Я понимаю, что одному мне это не под силу. – Сергей держал Ольгу за руку и чувствовал, как ее пальцы все сильнее сжимают его ладонь. – Вот потому мне и нужны такие люди как вы. Знающие эту землю, любящие ее, корнями вросшие.

– Да-а, – многозначительно протянул Жерар. – А платить как будете? – На его губах проявилась лукавая улыбка.

– Не обещаю, что много. – Ольга еще сильнее сдавила руку Сергея. – Большая часть средств ушла на приобретение шато. Остались деньги на ремонт и на небольшое жалование рабочим в течение полутора лет. Но когда все заработает…

– Ну-у, когда все заработает, тогда и посмотрим, – перебил Жерар. – Что ж, мсье, я согласен. И должен вам сказать, что лучшего винодела вам здесь не найти!

И пошло, поехало!.. И чего только не было сделано! Пока Дирен и люди, которых он сам нанял, приводили в порядок виноградники и завод, Сергей собрал всю имевшуюся в Ле-Блане литературу по производству вина. Дело затягивало его, он вечерами зачитывался трактатами о вине, как современных исследователей, так и авторов эпохи Римской империи.