Её голова почти скрылась в болоте. Я выстрелил медведю в правый глаз, но попал в правое ухо. Зверь моментально затих. Она кричала, потом судорожно схватилась за медведя. Медведь не тонул. Пока я рубил берёзу, она целиком забралась на медведя.

Вытянул её, потом сползал к медведю. Выбрался с куском мяса на сушу, я практически без сил. Она заметила мою слабость, помогла подняться, я оттолкнул её и тут же упал. Она снова подставила мне плечо, забрала мясо. Блуждали до сумерек. Я объяснял ей как мог, в какую сторону идти, она практически меня несла, да ещё тащила мясо.

Я чувствовал, что теряю силы, и ей со мной не справиться. Она уронила меня под сосну, сама распласталась рядом. Лежим, смотрим в небо. «Можешь бросить, меня!» Показываю ей на мясо, бросаю к ногам пистолет. «Иди отсюда! Дай спокойно подохнуть!» Она недоверчиво поднимается, берёт пистолет. «Шнель, шнель!» Поднимаю дрын и замахиваюсь на неё. Отшатывается, всё ещё недоверчиво смотрит. «Мясо забери!» – ору! Отворачивается и бежит.

Ну и хер с ней, выберется. Жалко, думаю, мясо пропадёт, никогда не ел медвежатины…

Не понятно, когда она вернулась. Помню урывками, кто-то тащит. Допёрла ведь, сопля, вот же ёб твою мать. А меня всего трясёт, в глазах темнеет. «Где пистолет?» – рычу. А она меня раздевает, и что-то колдует над раной…

По диагонали через всю избушку развешаны вещи. Свет в слюдяное окошко. Она жарит мясо. Пытаюсь подняться, в бочине огонь. Она чувствует, приближается, зло смотрит. Так пахнет жаренным мясом. «Ты что, жаришь мясо?» «Да, ты же убил того медведя.» Она подходит с кружкой густого бульона. «Ты гниёшь, пока только это!»

Пью густой бульон. Она с аппетитом ест жирные куски мяса…

Горит печка. Меня лихорадит. Она меняет повязку на боку. Немка раздевается в свете огня. Залезает под одеяло. «Я не дам тебе сдохнуть, русская свинья!» Она обнимает, прижимается вся, греет. Берёт в руки моё лицо. «Мне без тебя отсюда не выбраться!».

Проснулся, темно. Сколько я пролежал? Лежит, дышит рядом. Встал, качнуло в сторону, опёрся о стену, попустило. Крадучись, вышел на улицу. Эх, стою мочусь. Ухнул филин, Луна выглянула. Хорошо как! Что это внизу такое? Господи, курица эта немецкая клумбу разбила. Что она посадила? Или это не она? Бок не горит, чего она прикладывала не понятно. Швыряю нахер эти повязки. Зашёл. Чувствую не спит. И меня видит она сейчас, чувствую её взгляд. Иду прямо в темень. Вот её рука, её руки…

«Пять дней!» Она мне показывает, как и что лежало. Дом был оставлен недавно, те кто его оставил ушли ненадолго. Может они уже где-то здесь? «Где оружие?» И она снова пугается. «Я его спрятала на улице!» Я замахнулся на неё. «Дура?» И то, как изменилось её лицо, мне не понравилось. Она не испугалась. Вообще страх её исчез. Она обиделась.

Заныл бок. «Я не знаю, как по-немецки «извини»? «битте, эншультиген зи!» Смотрит. Насторожилась. Ждёт. «Битте, дритте, эншулиген зи.» И тут она первый раз улыбнулась. «Почему ты не знал такого простого слова?» Я думал она сейчас меня поцелует. Приблизилась. «Потому что я учил язык, чтобы воевать, а не извиняться!» «Дурак!» Рука сама дёрнулась на замах, я её сдержал. И тогда немка меня поцеловала. «Как тебя зовут?» «Николь.» «Андрей.» «Андрэй!» Смешно повторяет она и идёт на улицу. Я следом. «А что это за клумба?» «Лук. Я просто прополола.» Оборачивается и улыбается.

«А ночью был дождь!» «Ага!» Вспоминаю ночную вылазку. На хвое, на мхе, на коре, везде горят капли. Поэтому свет такой странный, точно само солнце тоже вымыл дождь. Мы оба босы. И она вся светится среди этого утреннего волшебства. «А куда ты меня ведёшь, Андрэй?» И зазвенела тишина. Сразу я вспомнил и кто и откуда, и куда я веду эту немку. Мы смотрели какое-то время в глаза друг другу. Хрустнула ветка. Сиплый от махорки голос рявкнул сбоку. «Хенде хох!»

Партизан четверо. В избе висит густой табачный дым. Самый большой, и видимо самый глупый не отводит с нас ствола. Самый старший, старик с седой бородой за столом. Справа от старика, судя по сходству, его сын. С такой же бородой, седины поменьше. Слева кудрявый, похожий на цыгана мужик. Он постоянно жадно смотрит на Николь. Старик с сыном сверяют номера кода. Для идентификации мы учили по 15 цифр одной из карт лото, до военного 40го года…

«78, 81.» «78, 81.» Повторяет за мной старик. «Да я сразу понял, что это они.» Сын подходит и крепко жмёт мне руку. Возвращается к старику. «Прохор!» «Андрей!» Здоровяк отводит автомат, шагает ко мне, тянет граблю: Гена! «А если бы я неправильно цифру назвал?» «Кокнули бы на месте!» Говорит Гена. И ржёт: а фрицку бы сначала чпокнули. Смеётся только Гена. «А чё это за грядка?» «Лук!» Отвечаю. Гена не реагирует. Гена вплотную подходит к Николь. Осматривает, точно лапает, того и гляди слюни пустит. «Ты же не возражаешь, капитан!» Это цыган.

Цыган резко срывается с места. «С катера больше никто не спасся. И всё из-за этой фашистской суки!» Цыган хватает напуганную Николь и тянет на улицу. «Спросились бы хоть сначала?» Вступается старик. «Капитан не возражает!» Рычит цыган, и я его бью. Носком в колено. Ребром в кадык. Гена не успевает со своим автоматом. Ему по яйцам. Пистолет, что был у Гены за поясом, у меня. Да это мой. Навожу! Николь шарахается за мою спину. «Мужики, вы чего?» Бок снова затянуло. «Мы в этом проклятом лесу два года. Скоро друг дружку шпилить начнём! Сука, ты, капитан! Сука московская.» Рычит с полу цыган. Старик поднялся, сын замер рядом. «Сука, так, сука!» Стреляю цыгану в ногу. Мне так спокойней. Навожу на Гену. «Не надо, пожалуйста!» Плачет на полу Гена. «Флягу воды, старик, вот эти консервы.» Выходим с Николь.