А я чувствую, как слетают тормоза. Как дыбится мурашками кожа. Чувствую, не могу смотреть на этого краба-командующего. На его багровые плечи, белые, оскаленные зубы. Командующий заводит патефон. Вертинский поёт о своей любви. О том, что нет ничего кроме любви в этом мире… Николь уже держит стакан. Командующий притягивает её одной рукой, прижимает к себе. Второй помогает Николь лить в себя водку. Она кашляет. Давится. Тогда командующий хватает её волосы, запрокидывает голову, рычит своим рёвом: «до дна, сука!»

Я стреляю в правый глаз командующего и попадаю в правый глаз. Он кулем валится, опрокидывая всё со стола. Тут же раздаётся другой выстрел. Падает Николь. Генерал подходит, берёт мой пистолет, нагибается, вкладывает в руку Николь. «Ну не в тебя же стрелять!» Я почему-то вспоминаю в этот момент как она сидела и ела мясо. «Ты же убил этого медведя.» Сказала она тогда. Генерал протягивает мне стакан. «Хорошо мы повоевали, Андрюха…»

От штрафбата я не открестился, былые заслуги не помогли. Штрафбат не разведка. Здесь другой контингент и надо кровь пролить, чтобы опять в разведку. Пахнет землёй. Рядом со мной пацан какой-то, зелёный совсем, трясётся. Ракета щас, ракету ждём. И вот она пошла! Алая в ночи взмыла в небо ракета и загремело всё, полетело во все стороны железо. А мы пошли. Вперёд! За орденами.