Теоретические основы марксизма

Среди сторонников этого идеала рабочие, конечно, преобладают. Но хотя из образованных (а следовательно, и достаточных) классов выходит немного искренних друзей нового идеала, эти немногие играют в движении роль, далеко не соответствующую их ограниченной численности. Из рядов интеллигенции выходят вожди движения – Маркс, Лассаль, Энгельс, Либкнехт принадлежали по рождению и воспитанию к буржуазному обществу. Для самого новейшего времени особенно характерно значительное распространение симпатии к рабочему движению среди представителей имущих классов. Примером могут служить английские фабианцы.

Огромное значение этой кооперации рабочих масс с представителями интеллигенции, симпатии которых к рабочим не могут основываться на классовой заинтересованности, не отрицается и марксистами. «Интеллигенция, – говорит Каутский, – есть общественный слой, который всего легче приходит к тому, чтобы возвыситься над классовой и сословной ограниченностью, проникнуться идеалистическими порывами и явиться выразителем не временных и обособленных интересов, а постоянных интересов всего общества в его совокупности»¹⁴⁴.

Нельзя подвергать сомнению влияние классовой борьбы на социальное законодательство ХIХ-го века, но нельзя и признавать названное законодательство продуктом только этой борьбы. Самые важные завоевания в этой области были достигнуты отнюдь не самостоятельными усилиями рабочих классов. Так, отмена законов против коалиций в Англии в 1824 г. не стоит в прямой связи с каким бы то ни было рабочим движением, направленным к этой цели. Френсис Плэйс, зажиточный хозяин портняжного заведения в Лондоне, неутомимой энергии которого английские рабочие всего более обязаны законом 1824 г., принадлежал к числу буржуазных радикалов, был учеником Бентама и Джеймса Милля, и добивался свободы рабочих союзов не для того, чтобы помочь их развитию, а наоборот, чтобы путем широкой свободы сделать невозможным их возникновение. Плэйс был, без сомнения, искренним другом рабочих, но благо их он усматривал не в классовой организации, а в неограниченной индивидуальной свободе. Он совершенно заблуждался относительно практических последствий достигнутой им отмены законов против коалиций¹⁴⁵. Рабочие же не оказали большой поддержки Плэйсу и только после издания закона 1824 г. поняли значение последнего. «Хотя рабочие ничего не сделали, чтобы достигнуть свободы союзов, они были исполнены твердой решимости не допустить возобновления запретительных законов», – говорят С. и Б. Вебб¹⁴⁶. Без этого свобода союзов продержалась бы недолго. Но несомненный факт, что отмена запретительных законов была непосредственно завоевана не рабочими, а радикалами из буржуазии.

Фабричное законодательство в еще меньшей степени может считаться созданием классового рабочего движения. В рядах первых вождей движения в пользу законодательной охраны труда мы встречаем представителей самых различных классов общества, только не рабочих. Ричард Остлер, наиболее выдающийся и влиятельный вождь агитации в пользу десятичасового рабочего дня, был состоятельным фермером и называл себя старым тори, защитником трона и алтаря. Этот благородный человек, затративший несколько десятков лет своей жизни на борьбу с чрезмерной продолжительностью рабочего дня на фабриках и умерший в крайней бедности, всеми забытый и покинутый, является типом прирожденного человеколюбца, как и другой великий борец за фабричное законодательство – Роберт Оуэн. Таков же был и влиятельный рабочий вождь 30-х годов – методистский пастор Стефенс¹⁴⁷. Ведь эти люди, как и многие другие, стоявшие во главе движения в пользу фабричного законодательства, не были рабочими – побудительным мотивом их деятельности была не вражда к богатым, а любовь к бедным. Рабочий класс в течение долгого времени оставался совершенно холоден к агитации в пользу законодательного сокращения рабочего дня и только после многих лет неутомимой деятельности инициаторов движения примкнул к ним и доставил им победу.

Всем этим я не думаю отрицать того, что центр тяжести социальной истории Нового времени лежит в классовой борьбе. Хотя социальная история состоит не только из борьбы классов, но именно классовая борьба играет в наше время решающую роль. Отнюдь не простая случайность, что учение о борьбе классов приобрело такую популярность как раз в последние десятилетия. Дело в том, что именно господствующий ныне хозяйственный строй – капиталистический – в высшей степени содействует обострению классовой борьбы.

Капитализм сделал борьбу основой хозяйственной жизни. Необеспеченность существования всех общественных классов чрезвычайно возросла при капиталистическом способе производства; в то же время капитализм открыл рабочему классу дорогу к улучшению его экономического положения путем организованной борьбы с классом капиталистов-предпринимателей. Что касается имущих классов, то только капитализм дал полный простор развитию жажды богатства, так как лишь капиталистический способ производства сделал возможным и даже необходимым по условиям конкуренции неограниченное накопление богатства путем накопления капитала.

Неудивительно, что именно в наше время экономические интересы выступают на первый план исторической сцены. Ни в какую предшествующую историческую эпоху политическая история не носила такого резкого экономического отпечатка, никогда классовая борьба не была так интенсивна и упорна, как при господстве капиталистического способа производства. «Со времени распространения крупной промышленности, т. е., по крайней мере, со времени европейского мира 1815 г., в Англии не могло быть ни для кого тайной, что вся английская политическая жизнь вертится вокруг борьбы за господство двух классов – землевладельческой аристократии и буржуазии. Во Франции тот же факт обнаружился со времени возвращения Бурбонов; историки эпохи Реставрации от Тьерри до Гизо, Мине и Тьера постоянно говорят об этой борьбе как о ключе к пониманию французской истории со времени Средних веков. И с 1830 г. третьим участником этой борьбы в обеих странах признается рабочий класс, пролетариат. Отношения так упростились, что нужно было умышленно закрывать глаза, чтобы не видеть в борьбе этих классов и в противоположности их интересов движущей силы современной истории, по крайней мере, в обеих названых наиболее передовых странах»¹⁴⁸.

В прежнее время было много других объектов социальной борьбы, кроме богатства. Пока политические права были привилегий господствующих классов, пока народная масса была лишена даже гражданской свободы, до тех борьба за политическую равноправность могла заслонять борьбу за экономические интересы. Поэтому в политической истории прошлого не так легко открыть влияние чисто хозяйственных классовых интересов. Политические интересы нередко доминируют и оставляют в тени интересы экономического порядка. После Великой французской революции и последовавших затем политических потрясений положение в Западной Европе меняется. Политическая и правовая равноправность всех классов общества была боле или мене достигнута; но экономическое неравенство не только осталось, но даже усилилось благодаря колоссальному росту богатства немногих и лишь относительно незначительному уменьшению бедности народных масс. Естественным последствием этого было концентрирование социальной борьбы вокруг экономического неравенства; борьба за хозяйственные классовые интересы стала важнейшим содержащем социальной истории каждого капиталистического государства.

Вот почему именно в наше время экономические интересы приобрели в социальной истории такое значение. Конечно, и теперь история не исчерпывается классовой борьбой, ибо в высших областях духовной жизни человечества классовый интерес не играет роли. Но то, что называют социальной историей, т. е. историей взаимных отношений различных общественных групп, из которых слагается политически организованное общество, определяется, со времени распространения капиталистического способа производства, больше, чем когда-либо раньше, борьбой классов.

И в то же время современное общество гораздо свободнее от подчинения материальному моменту хозяйства, чем общество прежних времен. Капиталистическое общество менее зависит от материальных факторов хозяйства потому, что капитализм во много раз повысил производительность общественного труда и этим уменьшил зависимость челнов общества от внешней природы. На первых ступенях развития социальный строй был пассивным продуктом материальных факторов хозяйства; теперь же эти последние становятся все в большей степени продуктом человеческого общества.

Таким образом, новейшее историческое развитие одновременно увеличило значение хозяйственного интереса как сознательного мотива общественного поведения среди других сознательных мотивов и в то же время значительно уменьшило значение материальных факторов хозяйства как определяющего момента общественного строя. Это показывает всего лучше, как ошибочно смешивать оба эти момента – субъективный и объективный, хозяйственную мотивацию и объективные условия хозяйства. Материалистическое понимание истории видит в материальных факторах хозяйства определяющую причину общественного развития; я считаю эту теорию отчасти верной; чтобы быть совсем верной, она требует, по моему мнению, одного, но весьма существенного ограничения: признания того, что преобладающая роль материальных условий хозяйства в общественном развитии падает по мере хода последнего. Учение о классовой борьбе утверждает, что мотив хозяйственного интереса является господствующим в общественной жизни и что борьба общественных групп за средства к жизни образует собой важнейшее содержание истории. Это второе учение, очевидно, не находится в неразрывной логической связи с первым. Определяющая роль в общественной жизни материальных условий хозяйства отнюдь не должна с роковой неизбежностью превращаться в человеческом сознании в господство хозяйственного интереса, так как человек и бессознательно для себя подчиняется влиянию условий хозяйства. Поэтому принятие первого учения отнюдь не требует принятия и второго.

Что же касается этого последнего – учения о классовой борьбе, то оно исходит из ложных психологических предпосылок и противоречит реальными фактами истории. Прежде всего, общественные группы борются не только за средства к жизни, но также и за власть; затем, борьба общественных групп не исчерпывает всего содержания истории, ибо сфера действия этой борьбы не захватывает важнейших областей духовной деятельности человека. Хозяйственные интересы различных классов, действительно, находятся между собой в непримиримом антагонизме. Но так как хозяйственный интерес не есть единственный интерес человеческой жизни, то и противоположность экономических интересов не приводит к антагонистическому строю всей социальной жизни. Таким образом, мы приходим к заключению, что учение о классовой борьбе есть неправильное распространение на всю область истории человечества некоторых соображений, верных по отношению к гораздо более узкому кругу явлений. Конечно, нельзя отрицать важности по отношению как к нашему времени, так и к предшествовавшим историческим эпохам момента классовой борьбы; следует даже согласиться, что в новейшее время значение этого социального момента весьма значительно возросло. Но ни теперь, ни раньше история человеческого общества не была историей только борьбы классов, и противоположное утверждение Маркса и Энгельса следует признать величайшей ошибкой.

Глава VI. Ценность и стоимость

Три рода трудовых теорий ценности: идеалистическая, относительная и абсолютная трудовая теория.

I. Учение о ценности Маркса. Исторический характер ценности. Ценность и цена. Внутреннее противоречие понятия ценности у Маркса.

II. Учение об абсолютной и относительной стоимости. Труд как абсолютная стоимость. Относительная стоимость. Капиталистические издержки производства. Абсолютная стоимость как социальная категория по преимуществу.

III. Учение о ценности. Ценность в общем смысле слова. Хозяйственная ценность. Соизмеримость приятных и неприятных ощущений разного рода. Теория предельной полезности. Строение цен. Цена как выражение социальных отношений власти и зависимости. Бессознательный элемент в строении цен.

Теория ценности Маркса признает труд основой ценности. Но, определяя эту теорию как трудовую теорию ценности, мы очень мало характеризуем ее истинное содержащие. Дело в том, что существует не одна, а, по крайней мере, три различных теории, которые одинаково называются трудовыми теориями ценности. Одной из них положил основание уже Фома Аквинский своим учением о справедливой цене (justumpretium). Согласно этой теории, только тогда обмен продуктов удовлетворяет требованиям справедливости, когда продукты обмениваются в соответствии с трудом, затраченным на их производство. Теория эта не утверждает, что действительная цена товаров соответствует этому требованию, но она признает несправедливыми все цены, уклоняющиеся от трудового принципа. Таким образом, трудовая ценность, согласно этой точки зрения, не есть закон реальных экономических отношений, но высшая норма хозяйственного долженствования. Поэтому эту теорию можно назвать идеалистической трудовой теорией ценности.

Учение о justumpretium характерно для Средних веков. Экономический идеал христианства сводился к положению «каждому по трудам его», и экономические учения отцов церкви были верны этому завету. Но так как этот идеал является, в то же время, выражением общей этической нормы, то естественно, что он сохранил все свое значение вплоть до нашего времени. Современный социализм воспринял этот идеал и поставил одной из своих целей достижение его.

Автор «Экономических противоречий», остроумный Прудон, называет трудовую ценность «конституированной» ценностью и усматривает «общественный прогресс в постоянно повторяющихся попытках разрешить проблему конституирования ценности»¹⁴⁹. Конституирование ценности обозначает, в глазах Прудона, достижение такого экономического состояния, при котором прекратилось бы присвоение неработающими классами чужого труда? и каждый рабочий владел бы своим полным трудовым продуктом. Очевидно, что нечто подобное пока еще далеко не достигнуто, что конституированная ценность есть, следовательно, не реальный факт настоящего, но идеал будущего.

Поэтому Прудон был совершенно прав, признавая трудовую теорию ценности, понимаемую таким образом, «революционной теорией будущего». И лишь благодаря умышленному непониманию Маркс отождествил конституированную ценность Прудона с трудовой ценностью классической политической экономии и находил «весьма наивным, что Прудон признает то самое революционной теорией будущего, что, как научно доказал Рикардо, является теорией современного буржуазного общества»¹⁵⁰. Но Рикардо никогда не доказывал и не желал доказать, что рабочий получает в буржуазном обществе свой полный трудовой продукт. Теория ценности Рикардо не может быть противопоставляема теории ценности Прудона, так как обе теории говорят о разных вещах: в то время как Прудон понимает под конституированной ценностью, строго говоря, не что иное, как право рабочего на полный трудовой продукт, Рикардо имел в виду установить своей теорией ценности закон реального строения цен. В затрате труда на производство данного товара Рикардо усматривал важнейший, но далеко не единственный объективный момент, регулирующий средние цены свободно воспроизводимых товаров. Рикардо был крайне далек от мысли, что труд составляет саму субстанцию ценности; это в особенности ясно из его не так давно опубликованных писем к Мак-Куллоху. «Я думаю иногда, – говорит великий экономист в одном из этих писем, – что если бы мне случилось вновь написать в моей книге главу о ценности, то я признал бы, что относительная ценность продуктов регулируется не одной, а двумя причинами: относительным количеством труда, необходимого для производства продукта, и суммой прибыли, которая должна получиться с затраченного капитала за время до продажи продукта»¹⁵¹.

Момент времени является в глазах Рикардо другим фактором ценности свободно воспроизводимых товаров, фактором, не имеющим ничего общего с затратой труда; что же касается товаров, количество которых не может быть воспроизводимо в желаемых размерах, то их ценность, по мнению Рикардо, не находится ни в каком соотношении с трудом и определяется исключительно спросом и предложением.

Учение о ценности Рикардо можно назвать относительной трудовой теорией ценности, так как оно усматривает в труде не абсолютную субстанцию, но важнейшую причину относительной высоты цен товаров.

Существует, однако, теория ценности, признающая труд абсолютной субстанцией ценности; эта абсолютная трудовая теория ценности развита Родбертусом и Марксом¹⁵².

I

Согласно этой теории, ценность есть не что иное, как овеществленный в товарах труд. Только труд – и ничего больше – определяет ценность товаров, так как труд есть сама субстанция ценности. «Как ценность все товары суть не что иное, как определенная масса застывшего рабочего времени»¹⁵³.

Но ценность нельзя отождествлять с трудом. Труд есть основа всякого хозяйства и отнюдь не представляет собой, поэтому, исторической категории хозяйства. Ценность же, по Марксу, есть историческая категория и создается двумя моментами: 1) затратой труда для изготовления данного полезного продукта и 2) выражением этой затраты не непосредственно в общественном рабочем времени, а окольными путями, в другом рабочем продукте, обмениваемом на первый продукт. Если этот второй, исторический момент отсутствует, то и труд не принимает формы ценности. Социалистическое общество не нуждалось бы в ценности для определения количества труда, затраченного на производство разных продуктов¹⁵⁴.

Ценность есть историческая форма, в которой при господстве товарного производства выражается затрата общественного труда; это есть просто свойственный товарному производству специфический способ изменять общественный труд. «Человеческая рабочая сила в жидком состоянии, человеческий труд создает ценность, но еще не есть ценность. Труд становится ценностью лишь в застывшем виде, в материальной форме»¹⁵⁵.

Но для понимания теории ценности Маркса нужно знать не только то, что есть ценность, но также и то, что не есть ценность. Особенность этой теории заключается, между прочим, в том, что в не проводится строгое различие между понятиями ценности и цены. Между тем как другие экономисты понимают под ценностью то же самое абстрактно, что конкретно является ценой¹⁵⁶, Маркс строго различает понятия ценности и цены. После появления в свете III тома «Капитала» многие усмотрели в учении о ценности этого тома противоречие с учением о ценности I тома: в III томе Маркс вполне определенно признает, что не трудовые затраты, а капиталистические издержки производства, затраты капитала, регулируют товарные цены, между тем как в I томе «Капитала» автор провозглашает труд субстанцией ценности. Однако Маркс уже и в I томе указал на то, что «средние цены не совпадают непосредственно с ценностями товаров»¹⁵⁷ и что много вещей имеют цену, не имея ценности (земля, девственный лес и т. п.). Правда, Маркс в I томе не определят ближайшим образом отношения ценности к цене. Но уже из его общего учения о ценности было ясно, что, по предоставлению автора «Капитала», цена товара есть нечто совершенно иное, чем простое денежное выражение трудовой ценности.

С появлением III тома «Капитала» все споры по этому вопросу должны были прекратиться. Учение о цене Маркса вполне совпадает по всем существенным пунктам с таковым же учением Рикардо, между тем как абсолютная трудовая теория ценности Маркса почти не имеет ничего общего, кроме названия, с относительной трудовой теорией ценности Рикардо. Рикардо видел в труде лишь один из многих факторов ценности, а для Маркса труд есть самая субстанция ценности.

Понятие абсолютной трудовой ценности является краеугольным камнем экономической системы Маркса. Многие критики Маркса указывают на то, что автор «Капитала» просто постулирует, а отнюдь не доказывает свое основное экономическое положение – абсолютную трудовую ценность. Это указание справедливо, но отсутствие доказательств реальности абсолютной трудовой ценности никоим образом нельзя считать слабой стороной марксизма. Напротив, следует признать методологически прием Маркса совершенно правильным. Что, собственно, должен был доказывать Маркс? То, что товарные цены управляются трудовыми затратами? Но Маркс не только не утверждает этого, но решительно это отрицает.

Что же касается реальности трудовых затрат, то таковая не нуждается в доказательствах. Поэтому Маркс был совершенно прав, усматривая лучшее доказательство своего основного положения во всей совокупности своей системы, в представленном им объяснении закономерности капиталистического хозяйства. Краеугольным камнем этой системы является, как сказано, понятие абсолютной трудовой ценности; если вся система стоит прочно, значит, ее основание достаточно солидно. Таким образом, названное понятие следует признать постулатом экономической науки, условием самого существования этой последней. Отказ от понятия абсолютной трудовой ценности равносилен отказу от научного объяснения капиталистического хозяйства. Так должен был рассуждать и так действительно рассуждал Маркс.

Поэтому и критика учения о ценности Маркса должна заключаться не в чем ином, как в оценке научной целесообразности конструированного Марксом понятия ценности, в определении научного значения этого понятия как орудия исследования. Но, как я постараюсь показать, понятие абсолютной трудовой ценности содержит в себя внутреннее противоречие. Следовательно, оно совершенно не может служить каким бы то ни было целям исследования.

Обнаружить это внутреннее противоречие нетрудно. Ценность, по учению Маркса, как указано, не просто труд, но труд, овеществленный в товар. Каким же образом труд может овеществляться в товар? Почему труд является в товарном хозяйстве не тем, что он есть – определенной затратой человеческой рабочей силы, но свойством трудового продукта, товара? И в каком свойстве товара выражается овеществление труда?

Причина овеществления человеческого труда в его продукте, очевидно, заключается в том, что товарное хозяйство делает невозможным непосредственное сравнение общественного труда, затраченного на производство различных продуктов, так как общественное хозяйство при этом способе производства состоит из самостоятельных и автономных индивидуальных хозяйств, единственной связью между которыми является обмениваемый продукт – товар. Таким образом, овеществление труда выражается в товарной цене. Кроме цены, товар не обладает никаким свойством, в котором мог бы овеществляться общественный труд.

Товарные же цены выражают собой не трудовые затраты, а затраты капитала – капиталистические издержки производства. В товарной цене овеществляется не труд, но затрата капитала. А так как труд не может овеществляться ни в чем ином, кроме товарной цены, то, следовательно, труд совсем не овеществляется в товарном хозяйстве.

Внутреннее противоречие понятия ценности у Маркса заключается, следовательно, в следующем. Ценность есть, согласно Марксу, овеществленный труд. Но, как Маркс признает, товарная цена не совпадает с трудовой затратой; в то же время труд не может овеществляться ни в чем ином, кроме цены. Следовательно, ценность не есть овеществленный труд.

Внутреннее противоречие рассматриваемого понятия можно считать, таким образом, установленным. Это противоречие поставило Маркса перед следующей дилеммой: или товарные цены определяются ценностью – и в таком случае ценность не может совпадать с трудовой затратой, так как цена не совпадает с трудовой затратой; или же товарные цены не определяются ценностью – и в таком случае понятие меновой ценности теряет всякий определенный смысл, так как меновую ценность мыслить нельзя иначе, как основание цены.

В первом случае учение о ценности Маркса оказывается неверным; во втором случае оно утрачивает какое бы то ни было соотношение с реальными фактами товарного обмена, оно становится бессодержательным. В обоих случаях оно оказывается непригодным в качестве орудия научного исследования. Маркс смутно понимал это, и его постоянные противоречия объясняются невозможностью найти удовлетворительный для его системы выход из этой дилеммы. Во всех трех томах «Капитала» Маркс колеблется между двумя взаимно исключающими точками зрения: между признанием и отрицанием свойства труда определять товарные цены. Смотря по потребностям аргументации, он становится на первую или на вторую точку зрения. В I-м томе «Капитала» он представляет дело, по большей части, таким образом, как будто бы цены непосредственно управлялись трудовыми затратами; в III-м томе, где дело идет об образовании товарных цен, он это отрицает. Таким образом, может казаться, что учение о ценности III-го тома находится в противоречии с таковым же учением I-го тома; на самом же деле противоречие заложено глубже – в самом понятии трудовой ценности, которая не определяет товарных ценах и все же находит себя выражение в меновых отношениях товаров.

Все это придает печать фантастичности многим экономическим построениям «Капитала». Категорически заявляя, что цены не тяготеют к трудовым затратам, Маркс с неутомимым усердием нанизывает одну формулу на другую, вводит новые и новые усложнения в систему, строит одну запутанную теорему на другой, делает все более темной свою хитроумную и крайне искусственную теоретическую конструкцию, в основе которой лежит молчаливое допущение, что… цены тяготеют к трудовым затратам! Весь II-й том «Капитала» (кроме III отдела) представляет собой удивительный образчик экономической схоластики, в которой чисто словесные построения разрастаются до чудовищных размеров; понятие трудовой ценности переворачивается Марксом на все лады, из него извлекаются самые замысловатые выводы, а исследование объективных фактов не подвигается ни на шаг¹⁵⁸. Мысль вращается все время в кругу понятий, заключающих в себе внутренне противоречия. И вся эта схоластика – вроде глубокомысленных рассуждений, создает ли прибавочную ценность рабочий, занятый в торговом предприятии, или бухгалтер и кассир – покоится на тезисе, который опровергается самим автором! Реальные явления, вроде ценности земли, объявляются «мнимыми», «иррациональными», а мнимые понятия, вроде таинственной новой ценности, не проявляющейся в обмене – признаются единственной реальностью. Маркс, конечно, гениален, и знамя его мысли войдет навсегда в сокровищницу человеческого знания; но, достигая пределов глубины понимания, автор «Капитала» достигал и пределов логической безвкусицы, от которой так пострадало его великое творение.

II

Однако критика известной теории не может закончиться установлением противоречий этой последней. Как целое теория может быть несостоятельна, но ее отдельные составные части могут содержать важные истины. Плодотворная критика должна не только вскрыть слабые стороны известной доктрины, но и использовать ее сильные стороны.

Абсолютная трудовая теория Родбертуса-Маркса, безусловно, несостоятельна как теория ценности, иными словами, как теория цены, ибо цена есть конкретное проявление абстрактной ценности. Но противоречия этой теории с реальными фактами образования цены слишком очевидны, чтобы укрыться от мыслителей такой силы, как Родбертус и Маркс. И если эти мыслители, тем не мене, не отказывались от своей теорией, то лишь потому, что абсолютная теория ценности казалась им необходимым основанием их экономической системы, задачей которой являлось объяснение социальных отношений капиталистического общества. На теории ценности основывается теория прибавочной ценности этих мыслителей, теория, сущность которой заключается в утверждении, что доходы имущих классов покоятся на эксплуатации рабочих классов.

И действительно, абсолютная трудовая теория ценности заключает в себе зерно истины. «Продукты, – говорит Родбертус, – стоят только труда, или, говоря иначе, труд есть единственный элемент в истории возникновения продуктов, который может считаться их стоимостью… Продукт, несомненно, стоит человеку затраченного труда, но кроме труда нет ничего, относительно чего можно было бы сказать, что оно тоже входит в состав стоимости продукта… Правда, нельзя отрицать, что для производства продукта требуется еще многое другое, кроме труда. Так, требуется материал, доставляемый природой… Но если бы на этом основании называть материалы стоимостью, то это было бы равносильно признанию личности за природой. Материал не есть затрата, делаемая человеком при производстве, а мы можем считать стоимостью только затрату человека»¹⁵⁹.

Хозяйственный процесс есть человеческая деятельность, направленная на приобретение материальных средств удовлетворения наших потребностей. Категория хозяйственной ценности имеет отношение к этим последним; но сама хозяйственная деятельность человека не захватывается категорией ценности. Поэтому научное понимание хозяйственного процесса предполагает рядом с категорией ценности также и категорию трудовой затраты, иначе говоря —категорию стоимости. Обе категории взаимно восполняют друг друга и образуют собой две основные категории экономической науки, причем в категории стоимости человек является деятельным элементом хозяйства, а в категории ценности – элементом пассивным, воспринимающим известные наслаждения. В чем же заключается стоимость в абсолютном смысле? Только в затрате человеческого труда, по той простой причине, что только человек – субъект человеческого хозяйства.

«Когда Рошер утверждает, что корова и бык производят теленка, и когда Смит утверждает, что в земледельческом производстве работает не только рабочий, но и рабочий скот… то эти писатели признают скот личностью, ибо только личность активна, деятельна»¹⁶⁰, остроумно замечает Эффертц. Почему же мы признаем личностью только человека? Быть может, потому, что человек есть единственное разумное существо, венец создания и т. д.? Отнюдь нет. «Это все фантазия. Действительная причина гораздо проще. Человек есть личность потому, что мы желаем изучать человеческое хозяйство. Если бы мы хотели изучать хозяйство пчел, то личностями были бы пчелы, если бы хотели изучать хозяйство быков, то быки были бы личностями. Люди в обоих случаях не были бы личностями»¹⁶¹.