7
В отяжелевшем теле ослепительными вспышками гуляла боль. Едва затянувшиеся раны вновь начали кровоточить, и под сорванной кожей на пальцах жгло обнажившееся мясо. Прильнув к шее гнедого (тот мчался во всю свою конскую прыть не разбирая пути и лишь единственно чудом не переломал до сих пор ног), Всадник с трудом удерживался в седле. Обломки скал преследовали их, обгоняли и, подскакивая на содрогавшихся склонах, разбивались в куски, которые продолжали скакать дальше с безрассудной резвостью и напором атакующей кавалерийской лавы. Брызги осколков секли мокрые от пота бока коня, и тот, подстёгиваемый порциями жужжащей картечи, ускорял свою сумасшедшую скачку наперегонки с камнями.
Небо и земля вроде бы вернулись на положенные им места, однако никак не желали успокоиться: качались, тряслись, сталкивались краями, отчего горизонт скрежетал и дымился. Такие вечные и незыблемые в своём мирном тандеме раньше, теперь они как будто боролись друг с другом, и битва эта разыгралась не на шутку, угрожая смертью всему живому.
Скалы рушились, и грохот, сопровождавший их гибель, подгонял коня сильнее, чем могли бы это сделать шпоры или хлыст. Вдобавок небо угрожающе накренилось, словно в пылу схватки напоролось-таки брюхом на острия теряющих снежные шапки горных пиков и принялось тонуть, подобно получившему смертельную пробоину кораблю, и потемневшие глыбы туч, решив оставить погибающее судно (а скорее, просто будучи не в состоянии удержаться при таком крене), начали тяжело сползать по горным склонам, готовые растереть в порошок всех, кто не убрался с пути.
Уже заметно сократившееся между небом и землёй пространство вдруг перечеркнула ослепительной яркости трещина, заставив беглецов зажмуриться! И тут же будто разломилось что-то, да с такой высвободившейся мощью, что конь едва не выскочил из собственной шкуры, а у человека звон в голове на некоторое время заглушил все остальные звуки! И теперь, как в немом фильме, под сопровождение бесконечно затянувшегося сумбурного аккорда, извлечённого из расстроенного пианино упавшим в пьяный обморок прямо на клавиши тапёром, перед глазами Всадника разворачивалась хроника грандиозного катаклизма, где зачастившие росчерки молний расставляли акценты, выхватывая из творившегося вокруг хаоса отдельные кадры…
***
Вспышка! Далёкая гора с гулом исторгает столб чёрного дыма… Вспышка! Раскалённые комья, как ядра из жерла пушки, выстреливают в низкое небо… Вспышка! Вдрызг разодрав небесный покров, дымящиеся вулканические бомбы возвращаются обратно, врезаются в землю, выбивая из неё дух и выворачивая куски плоти… Вспышка! Вспышка! Вспышка! Горная цепь разражается канонадой оживших вулканов, и целые острова нетревожимых тысячелетиями ледников отваливаются от вершин и съезжают, крошась и шипя, по раскалившимся склонам, – и вот лавина грязной жижи вперемешку с глыбами льда несётся вниз, сметая деревья и редкие домишки, – и раскинувшаяся в предгорьях долина исчезает, поглощённая расползшимся от края до края, но упорно продолжающим с голодным урчанием стремиться всё дальше потоком… Ещё вспышка, и ещё, и ещё… Стены величественного храма, чудом спасшегося от бурлящего селя, вулканической бомбардировки и огненных рек лавы, рассыпаются под ударами подземных толчков… Подламываются колонны, обваливается крыша с резным фронтоном… И вот уже облако пыли вырастает над грудой обломков…
***
Так же, как этот храм, ломался, рассыпался, превращался в пыль весь мир! И ни единого намёка, а вместе с тем и ни малейшей надежды, что всё это – лишь очередной хитрый морок!
Ошеломлённый живыми иллюстрациями всё более стремительно развивающегося светопреставления, Всадник вначале не понял, почему бег коня стал отклоняться от прямой, превращаясь в зигзагообразные метания то в одну сторону, то в другую. Гнедой словно не знал, куда повернуть, всеми силами избегая, казалось бы, единственно верного направления – вперёд, прочь от камнепада и сползавших со склона за спиной языков лавы. Решив, что животное запаниковало, Всадник как мог старался привести его в чувство и выправить курс: приказывал, осыпал ругательствами и ударами кулаков, рвал гриву и бил пятками… Упрямец ни в какую не слушал седока, но, оттесняемый жаром расплавленного камня, всё-таки вынужден был подчиниться. Вскоре сквозь разорванную ветром пелену дыма и пепла Всадник разглядел… клокочущий звериной яростью океан!
Горящие сады, разрушенные деревни, выкипевшие до дна реки с застрявшей в спёкшейся грязи рыбой… Единственное, что ещё сопротивлялось бешеному натиску стихий – гигантская статуя: титан, воздевший к небу руку с пылающим факелом. Колосс всматривался вдаль через беснующуюся водяную круговерть и всё тянул и тянул руку, словно пытался высветить нечто, скрытое от глаз простых смертных. А у ног титана лежал порт – теперь действительно «лежал» – разрушенный, размётанный в хлам. Корабли, большие и малые, что успели покинуть его, ища спасения на просторе, тонули в бушующих водах, истрёпанные и изломанные ветром, разбитые волнами о прибрежные камни и друг об друга…
Дым снова заволок случайно открывшееся окно – и ничего не осталось больше, кроме рёва и грохота со всех сторон, кроме непроглядного и сумбурного, без верха и низа, хаоса…
Всадник гнал коня по узкой береговой полосе, с одной стороны зажатой неотвратимо наползающей лавой, с другой – беспрерывно атакуемой ударами волн, и с каждой секундой безопасный проход между огнедышащей «Сциллой» и плюющей солёными брызгами «Харибдой» становился всё уже. Вот-вот сомкнут они свои хищные пасти! Сожгут, утопят!
Огромная, как поваленное да так и окаменевшее доисторическое дерево, рука с раскрытой ладонью перегородила путь. А вон и вторая, судорожно вцепившись в факел, кренится под наскоками вгрызающихся в каменную плоть бешеной стаи волн… Обломки колосса, всё же не устоявшего под гневом богов! Конь с разгону вскочил на развалины какого-то строения, подмятого каменными останками, а затем довольно ловко перебрался на предплечье поверженного гиганта. Хрип, стоны, шипение раздались снизу, оттуда, где несколькими мгновениями ранее находились конь с седоком. Всадник обернулся: лава достигла воды, и теперь, разочарованные ускользнувшей добычей, два чудовища сцепились в смертельной схватке друг с другом, целиком отдавшись первобытному гневу.
Конь, наконец, остановился, оказавшись в центре протянутой к океану ладони. Бока его вздымались, пена на губах смешалась с пеной, сорванной ветром с верхушек волн. Всадник осмотрелся: хаос, разрушение, смерть… Повсюду, насколько хватало глаз. Человек без памяти и его бессловесный товарищ – единственные, кто остался в живых посреди окружающего безумия… Надолго ли?! И кто же они теперь – жертва, призванная умилостивить разбушевавшихся богов? Может, в этом и состояла конечная цель всего путешествия – жертва? Если так, то развязки ждать оставалось недолго: рука титана вздрагивала под натиском волн и давлением лавы, дым и пар смешивались в ядовитую смесь.
Сердце замерло на мгновенье: за шумом битвы стихий Всадник уловил что-то ещё – что-то иное… Голос… Голос?.. Сбивчивое бормотание, похоже! Он поискал глазами и с удивлением обнаружил совсем рядом, на кончике безымянного пальца титана, человеческую фигуру в лохмотьях, принятую им поначалу за один из многочисленных обломков, которыми было густо усыпано всё побережье. Всадник соскочил с коня и, шатаясь под яростными пинками задумавшего сбросить его на поживу «Харибде» и «Сцилле» ветра, устремился к не иначе как тем же самым ветром и заброшенному сюда бедолаге.
Старик… Измождённый, в грязных изодранных одеждах, он стоял на коленях, но даже это давалось ему с трудом. Тело тряслось, смуглые костлявые пальцы посинели, вцепившись в камень, седые волосы беспощадно рвал ветер. Несчастный то ли молился, то ли рассказывал что-то срывающимся от чрезвычайного волнения голосом.
– Солнце пало… и утонуло в океане крови и слёз… Из пучины восстало другое, горькое солнце… кое возвестило о Конце света… – разобрал Всадник слова.
Помимо воли взглянул он на небо: действительно, настоящее солнце потускнело и почти скрылось за искорёженными горами, а вместо него сквозь тучи просвечивала набирающая высоту раскалённая докрасна сфера Отрешённого. Под взглядом багрового ока бьющие в берег волны переливались кровавыми бликами, расплёвывали алую пену…
– Реки наполнились огнём, огонь застыл камнем, а вода превратилась в дым, убивающий всё живое…
Похоже, настигнутый в одночасье ужасной бедой горемыка сошёл с ума от случившегося и теперь описывал вслух всё, что видел вокруг.
– Колосс, обративший свой взор к океану, низвергнут. Разделилось тело его на части…
– Эй! – позвал сумасшедшего Всадник.
Тот продолжал бормотать.
– Эй! – Всадник тронул худое плечо.
Старик поднял безумный взгляд и отшатнулся в ужасе:
– Разрушитель! Сын человеческий и избранник Божий, рождённый стать Царём! Он вошёл в ад и вернулся оттуда, и сотворил подобие ада на земле! Последний из живых, с обломков мира взирает он на дело рук своих!
– Успокойся, старик, успокойся. Я вовсе не Разрушитель. Я…
– Спящий на коне! – запричитал старик в голос, закатывая глаза. – Дух смятенный, неприкаянный, что достиг Предела! Заблудший сын человеческий, чьё имя – как имя птицы, чей конь – не конь, а сон – не сон! Мгновенья жизни его сочтены, и Смерть встречает его у раздвоенных врат!
Всадник отшатнулся. Слова ударили неожиданно мощно, как выстрелы в упор, оглушили: «Дух!.. Сын!.. Имя!.. Конь!.. Сон!.. Смерть!!!» Всадник тряхнул головой и, приходя в себя, снова протянул руку к старцу:
– Что ты говоришь?..
Но остановился на полпути: кликуша уже отвернулся, напрочь забыв о его существовании, забормотал что-то неразборчиво… Да осознал ли вообще, что кто-то приходил к нему, или принял Всадника за одно из своих сумбурных видений, смешав с иллюзией реальность? Вряд ли для несчастного умалишённого существовала какая-либо разница.
– Гром и огонь разорвали небеса, и с небес спустилась колесница Его, и это есть последний день мира, ибо Он сошёл, чтобы завершить начатое и воплотить замысел свой…
Гром, сильнее всех раскатов, что сотрясали атмосферу до того, врезал из-за туч и раздробился о дымящиеся склоны на тысячи осколков долгой нестройной канонадой. В ответ грому небесному и в горах тоже зарокотало: обвалы ринулись неистовой гурьбой, будто следуя приказу свыше. А небо в зените разверзлось и загорелось ослепительным пламенем!
Удивлённый и напуганный, Всадник поневоле отступил – да так и застыл, вытаращив глаза: в раздвинувшем тучи огненном вихре показались очертания… Однако пришлось тут же закрыть лицо руками и отвернуться: никак не возможно было глазам вынести неимоверную мощь лучезарного потока, прорвавшегося из иного мира вслед за силуэтом! Словно тысяча солнц в одном явились, озарив неистовой ярью своей ввергнутый в хаос мир, и от явления этого немудрено было сойти с ума или ослепнуть!
И только благодаря тому, что отвёл глаза, Всадник увидел растущую волну, которая неслась к берегу. Всё, что он успел, – это упасть на старика, прикрыв того своим телом, впиться пальцами в избороздившие поверхность каменной ладони трещины и зажмуриться.
На какое-то время вокруг потемнело, и Всадник почувствовал, что масса накрывшей побережье волны пытается вырвать его из ладони титана и уволочь с собой, жадно охватив плотной, злорадно кипящей мутью. Он не успел толком вдохнуть и теперь с ужасом ждал, когда в лёгких закончится воздух. Но вода схлынула, а он остался на том же месте.
Отхаркивая набившийся в нос и рот горький океанский песок, Всадник поднялся. Старик остался лежать ничком, но спина его чуть заметно поднималась и опускалась: дышал, не захлебнулся, слава богу. Обошлось?..
Испуганное ржание с трудом пробилось через ураган – и Всадник вздрогнул, холодея, поискал глазами… Гнедой, верный попутчик! Волна таки смыла его, и теперь бедняга барахтался изо всех сил, тщетно пытаясь противостоять отступающей водной массе, которая уносила свою строптивую добычу в открытый океан.
В груди Всадника закололи ледяные иглы. Ощущение натянувшейся жилы, идущей из самого нутра, перехватило дыхание. И страх (будто бесплотная сердцевина того, что человек принимает за истинное «я», держалась – дрожа, цепенея – на кончике этой жилы!) заставил сердце споткнуться, превратившись в сжатый до онемения кулак: случайный удар – и душа не удержится в исстрадавшейся оболочке, вылетит стремглав… Всадник замер – ни капли надежды отвратить неминуемое! – и, сделав судорожный вдох, упал в распахнувшиеся навстречу нежданному приношению волны…
Невероятных размеров колесница, запряжённая четвёркой огненных лошадей, катилась по небу, и от грохота её колёс сотрясалась земля и горы рушились, пропадая в океане. Всё разваливалось, кувыркалось, летело в тартарары, и только старик с воздетыми к небу руками стоял неподвижно в полный рост на протянутой к океану ладони…
8
Вода и небо… Два океана бушевали так близко друг к другу, что пена, сорванная с гребней волн, смешивалась с серыми лохмотьями распотрошённых ураганным ветром туч. Тонкая полоска горизонта, зажатая между враждующими массами, оскалилась далёкими искрошенными зубцами горных кряжей, будто некий древний великан очнулся от вековечного сна и, оголодавший, раззявил жадную пасть, намереваясь проглотить весь мир. Две глотки было у того великана: два мощных потока, водный и воздушный, неслись по кругу, сворачиваясь в противостоящие воронки. Сам мир сейчас и состоял из этих воронок, затягивающих, разрывающих и перемалывающих в своих левиафановых глотках всё без разбора. Мироздание возвращалось в состояние первоначального хаоса, и не оставалось сомнения в том, что ни пространству, ни времени также не уцелеть в этой машине вселенского уничтожения.
Изломанные части разбитого корабля, а может быть, какого-то деревянного строения, теперь уж не понять, несло по внешнему краю водяной воронки. Перемотав ослабевшие руки обрывками такелажа (точь в точь – попавшая в силок птица!), за обломки цеплялся Всадник. Останки уже практически погибшего мира стали для него временным спасением. Да, временным – никаких иллюзий на этот счёт Всадник отнюдь не испытывал.
Гнедой плыл неподалёку. Силы его иссякали. Беспомощную растерянность и недоумение видел Всадник в блестевших (от воды ли? от слёз?) глазах. И укор. Вернее, то было его, Всадника, собственное отражение (он видел его почему-то очень ясно, несмотря на расстояние и завесу из обрывков пены и брызг) – при взгляде на самого себя и рождалось это давящее камнем чувство… Всадник отвернулся: невыносимо было смотреть на гибель друга, хотя, казалось, все эмоции уже перегорели. Невозможность что-то изменить, найти выход – понимание этого факта лишь обостряло чувство вины. Да какой тут выход? Куда? Целый мир прекращал своё существование – что уж говорить о таких мелочах, как человек и конь!
Безысходность… Всадник угрюмо глядел на тоскливо алеющий у самого горизонта треугольник – единственный уцелевший горный пик. Все остальные постепенно исчезли в пучине, а этот… Как последний монумент… нет, скорее как надгробный камень, едва возвышался он, одинокий, на краю бездонной могилы. Скоро канет туда же… Зрелище, отнюдь не внушающее оптимизма, но лучше смотреть на горизонт, чем в сторону центра воронки, в тёмном жерле которой скоро закончится путешествие Всадника. А затем и вообще – всё…
Один из возникавших тут и там небольших, недолговечных вихрей не распался на изначальные ветер и водяную пыль, а закрутился сильнее, вытянулся вверх, наполняясь туманом, качнулся и двинулся, невзирая на совершенно иное направление ветра, поперёк воронки. Взгляд Всадника зацепился за него и провожал безразлично (измотанный бурей странник и так повидал уже достаточно необычных вещей, к тому же ничего хорошего ожидать всё равно не приходилось, а хуже быть уже не могло). Вихрь густел, уплотнялся, обретая узнаваемые черты, и вот уже туманный призрак человека на коне, высотой от океана до неба, шагал не спеша по бурунам, будто и в помине не было никакого конца света. Не сразу, лишь когда белёсая фигура уплотнилась настолько, что стали чётко различимы рыцарские доспехи на седоке и пустые, без зрачков, глазные яблоки мосластого коня, продрогший в постепенно остывающей – и уже заметно похолодевшей – воде Всадник понял, что призрак направляется в его сторону.
Конный рыцарь приблизился и остановился. Он выглядел абсолютно реальным: ноги коня окатывало волнами, а плюмаж на шлеме развевался, смешиваясь с клочьями изорванных в лоскуты туч. Однако ураган не причинял рыцарю никакого вреда – возможно ли такое? Всадник протёр воспалённые глаза, но ничего не изменилось: рыцарь всё так же подпирал шлемом небо, и тонконогий конь его пялился невидящим взглядом в пространство. Чем на самом деле было это странное видение? Предсмертным бредом помутившегося рассудка последнего представителя человеческого рода? Фата-морганой прошлого, которое отразилось в одном из осколков разрушающегося времени?
Внимание Всадника привлекла притороченная позади стремени призрака клетка. Множество птиц находилось в ней: пернатые перелетали с места на место, цеплялись лапками за прутья решётки… Пронзительное чувство тоски заныло в груди, перехватило горло. Всадник всматривался в мельтешение крыльев, напрягал слух в попытке услышать… Что? Он и сам толком не знал, но отчего-то был уверен, что где-то там, среди птиц, таилась разгадка происходящего с ним. И времени найти её оставалось совсем немного.
Рыцарь поднял забрало шлема. Всадник не смог рассмотреть лица – черты ускользали, теряясь в заполняющей шлем туманной мгле, – однако почувствовал на себе взгляд: холодный, безжалостный, неживой. Взгляд того, кто приходит забрать то, что должен. Взгляд того, кого не имеет смысла умолять или убеждать. Всадник напряжённо уставился в сумрак под забралом: «Ещё мгновенье, – думал он. – Ещё хотя бы миг…»
Рыцарь отпустил повод, и конь его встряхнулся. Рукой в латной перчатке он не глядя открыл дверцу клетки и почти тут же вынул, сжатой в кулак. Всадник смотрел и не мог оторвать взгляд. Сердце его вдруг заторопилось куда-то, а тело начала сотрясать дрожь – и не холодная океанская вода была тому виной.
Рыцарь поднял руку перед собой и раскрыл ладонь: птичка размером с воробья и такая же невзрачная, если бы не оранжево-красное пятно на груди, замерла, распластав крылышки и растерянно моргая. Всадник чувствовал, как стремительно колотится её крохотное сердце. Его бросило в жар.
Рыцарь шевельнул рукой, слегка подбросив птицу. Конь его фыркнул и ударил копытом, выбив из тёмных волн сноп брызг, тут же сметённых ветром. Птица неуверенно потрепыхалась возле рыцаря, будто боялась лететь, но ураган подхватил пичугу и понёс по широкой дуге меж воронок, следуя своему курсу – сходящейся спирали.
У Всадника закружилась голова. Он вдруг ясно почувствовал, что летит. Более того: с высоты он видел призрачного рыцаря, волны, а в волнах – тонущего коня и человека, из последних сил цепляющегося за какие-то обломки…
***
Два вращающихся колодца, вверху и внизу, находились совсем рядом. Две разнонаправленные силы тащили птицу каждая к себе и никак не могли поделить добычу…
***
Всадник чувствовал, что его раздирает на части. Каждая клетка тела рвалась вовне с неодолимой силой, и то, что связывало до сих пор их всех в единое целое, уже не способно было удержать. Всадник закричал…
***
Светящиеся паутинки вытягивались из барахтавшейся возле центра урагана пичуги, будто нити из разлохмаченного клубка. Вскоре крылатая фигурка, кое-как смотанная из этих бесчисленных нитей, стала лишь отдалённо напоминать птицу. А силы воронок всё тянули и тянули…
***
…И что-то лопнуло в нём беззвучной вспышкой, и будто светом озарило потерянные до сих пор во тьме мысли, чувства, образы…
Мама! В своём новом цветастом платье она похожа на бабочку. А он (кажется, ему нет ещё и пяти) потерял дар речи, ошеломлённый таким многоцветьем!..
«Молчун» – именно так мать и называла его в детстве. Всегда весёлая, иногда чрезмерно импульсивная, в последние годы она выглядит как увядший цветок и больше времени проводит не с сыном, а в психиатрической клинике.
Нескладный юноша – неприкаянный, обуреваемый эмоциями. Сколько мыслей, идей, невероятных планов!..
Его называли Бродягой, когда, бросив университет, он отправился по свету куда глаза глядят – «искать себя». И пленника из жутких трущоб, «Ворону», он повстречал именно там, в своих бессмысленных странствиях. Правда, тогда беднягу звали совсем по-другому, да и выглядел тот вовсе не пленником, напротив – восхищал свободой и силой! Глядя на этого человека со взором хищной птицы, у юного бродяги захватывало дух: словно старшего брата видел он перед собой, уверенный, что способен стать таким же – бесстрашным, безжалостным, безупречным, одержимым свободой! И стал бы наверняка, не тяни его за собой собственная путеводная нить…
Небоскрёб, воплощающий образ нацеленной в небо пули… В этом здании находится резиденция крупной транснациональной компании, куда он устроился работать. Он удивил всех, сделав за относительно короткое время головокружительную карьеру. Начав рядовым клерком с рабочим местом в улье общего офиса, расположенного у самого подножья здания, он взобрался почти до самой верхушки управленческого персонала, получив апартаменты в острие «пули»…
Женщина с двумя змеиными хвостами… Этот образ он видел часто в последнее время – на документах (исключительно бумажных!). Так выглядит эмблема отдела, который он возглавил совсем недавно. Глава отдела! Эта должность подняла его к самой «вершине мира»! И там, на «вершине мира», он познакомился с людьми, способными перевернуть этот самый мир!
«Небесные старцы»… От одного из них он получил предложение невероятное, недоступное пониманию того человека, каким был всего несколько лет назад! И он принял решение, практически разрушившее его семью.
Семья… Молодая женщина. Он очень любит её, и потому, от волнения, так много говорит и смеётся. Она с улыбкой прижимает палец к его губам, приближает свои губы к самому его лицу так, что он чувствует на вспыхнувших щеках её дыхание и слышит, как она произносит… Да! Да! Его имя!
Теперь Всадник помнил всё! И он знал, какова его цель!