Страсть на холсте твоего преступления

Глава 32.

Звук тишины – мелодия повтора.

Он – эхо жизни, долгое – прости.

Прости любовь за время приговора

за то, что не смогла весну спасти…

Константин Мака.

Темп, в котором я прибыл в Монпелье можно было называть сверхскоростным. Я никуда так сильно не мчался с пустой головой и необдуманным планом, как во Францию. Я не звонил никому, не предупреждал ни одну живую душу, что собираюсь покидать Ирландию. Я видел страну, город и адрес и это всё, что мне было необходимо. У меня будет время подарить Терезе весь мир, после того, как я буду убежден в правде написанного документа. Моя мама.

Я прибыл к адресу сразу же после аэропорта. Меня встретила солнечная погода и белое огромное здание с выцветавшей за годы краской и железным высоким забором. Помещение психиатрической больницы разделены на палаты для стационарного лечения пациентов, психотерапевтические и консультационные кабинеты, диагностические и лечебные отделения, а также пространства для проведения групповых и индивидуальных занятий. Я рассматриваю парк для прогулок на территории больницы, а также специальные площадки для реабилитации и физической активности пациентов. Мама.

–Дельфина Райт, – мой серьёзный голос в холле спокойной больницы шугает медсестру. Она осматривает меня, прищуривая карие глаза и одними губами произносит:

–Кем вы приходитесь миссис Райт? – значит это правда. Я еле держу себя на ногах от волнения, мои руки подрагивают от неизвестности. Я не видел её столько лет… Я столько лет мечтал о встречи с собственной мамой и жил одной лишь ненавистью.

–Я её сын, – после моих слов она пораженно уставилась на меня и стала осматриваться по сторонам. После пары секунд, она кладет ладонь на поверхность стола и наклоняется, прошептав:

–Вы Харрис? – с сильным акцентом спросила медсестра и я кивнул, удивлённый знанием моего имени.

–Что ж, Вы можете пройти в парк, мистер Райт, – её вытянутое худое личико улыбается и она показывает рукой на дверь. Выход в парк. Несмотря на шум в ушах, дрожь в руках и холодный пот, я уверенно двигаюсь. Я почти не замечаю пациентов и врачей, прогуливающихся по периметру больницы, пока направляюсь по тропинке вперед. Парк снабжен фонтаном с древнегреческой статуей женщины, выстриженными кустами и некоторыми видами цветов, газон аккуратно блестит на солнце Франции. Я различаю щебетание птиц и журчание воды, когда вздрагиваю от увиденной картины её длинных белых волос. Они рассыпались по плечам и по её бесформенной одежде голубого цвета. Она сидит ко мне спиной, но из миллиона человек стоящих в толпе, я узнаю её. Я всегда узнаю её. Мою маму. Напротив, неё сидит пожилая женщина медсестра с косой на плече.

–Мама, – я подхожу ближе и на выдохе произношу, не различая звука собственного голоса. Мама… Как давно я не произносил это слово, как давно я не обращал его определенному человеку.

–Знаешь, Кристина, думаю мне нужно продолжить пить таблетки, – говорит мама и я застываю в двух метрах от неё. Деревянная лавочка выгорела на солнце, а её голубое платье создает сильный контраст. Поют птицы, журчит вода и моё сердце отбивает громкий ритм в ушах.

–Почему? – удивленно спрашивает медсестра.

–Я снова начала слышать голос сына… – продолжает мама и я задыхаюсь от количества испытанных эмоций за секунду. Я чувствую себя потерянными, беспомощными и не в состоянии осмыслить происходящее. В тот момент все вокруг кажется странным и непонятным. Мир крутится и уходит из-под ног. Все внешние раздражители кажутся мне несущественными, как будто я отключился от реальности и существует только её хрупкий силуэт. «Я снова начала слышать голос сына…». Мама.

Женщина-медсестра поднимает свои глаза и видит меня. Хватается за сердце, выражая удивление на лице, а потом расслабляется и улыбается.

–Я думаю, сегодня ты слышишь настоящий голос сына, Дельфи.

После этих слов мама резко разворачивает голову и устремляет голубые светлые глаза на меня. Теряется. Мрачнеет. Бледнеет. Мы оба в ступоре.

–Сынок… Это мой Харри, – выдаёт ласковый голос мамы и лёд моего сердца тает. Каменная защитная стена даёт трещину, распадаясь на миллиард маленьких пылинок. Я нахожу себя. Я обретаю себя, когда слышу голос мамы.

***

Бесчисленное количество объятий и поцелуев, которыми она задушила меня за два часа нахождения в её палате, свело меня с ума. Я не получал столько тактильности ни от одной девушки на свете, а её прикосновениями был зависим и что только и делал, как брал её за тёплую руку. Она целовала меня, обнимала, плакала и судорожно сжимала мои руки. Мне было настолько больно, что слезы чуть не скатывались с моих глаз. Настоящая слеза…

–Он убедил меня, что я больна, мальчик мой. Держал под присмотром в неизвестности, и угрожал персоналу, что расскажи они мне про тебя хоть слово, окажутся убитыми. Брат твоего отца, представляешь? Я и представить не могла, что у Андреаса настолько сильная пелена в глазах от гнева на Томаса, – дрожащий голос мамы, вот-вот сломается и надорвётся от правды. Её кожа была здоровой и чистой, волосы идеальной длины и выглядели напитанными, но её глаза. Глаза, что достались мне от мамы, были болезненными и неживыми. Я замечал это в те моменты, когда она отворачивалась и не смотрела на меня, а когда возвращалась фокус на меня – сияла. Моментами мама будто забывала про моё существование и подолгу смотрела в одну точку, полностью изолировав себя от окружающего мира. Что она видела и о чем думала в таком состоянии? Следившая за ней медсестра приказала мне, чтобы я не смел трогать её в изоляции, и я терпеливо ждал, пока она не вернётся ко мне. Это было одним из последствий её депрессии.

Когда приём закончился, я уехал в ближайший отель. Всю ночь я не спал и чувствовал жгучую нехватку нежности, заботы и её улыбки. Мне мерещились рыжие волосы в темноте спальни, в голове проигрывал смех мамы, которая внимательно слушала мои рассказы. Она узнавала много нового обо мне и горечь в её глазах распространялась по мере того, как много я рассказывал. Ей было больно, что она не была рядом со мной в нужные моменты. Я избегал рассказов про Андреаса и обсуждал тему своего бизнеса. Мне была так неспокойно и одиноко. Я наконец обрёл то, что искал годами и обязан был забрать её себе. Забрать домой.

Я бесцельно смотрел в окно. Тереза. Она достала информацию для меня, несмотря на то, как я поступил с ней. Поначалу это и было планом – влюбить её в себя, чтобы она без проблем доверилась и подписала договор. Я не горжусь этим, но у меня почти получилось, если бы мне не было от этого так гадко, что тошнило от самого себя.

Утром я навестил её, а потом все последующие дни, пока о моём отсутствии не стало известно. Меня начали искать.

–Я обещаю, что заберу тебя домой, – сказал я и посмотрел в своё женское отражение. Я был копией мамы. От неё пахло арахисом и больницей и запах орехов обдурил меня воспоминаниями из детства.

–Я верю тебе, сынок, но моё место здесь.

Она отказывалась возвращаться в Дублин, и я дал себе клятву, что, когда труп Андреаса будет покоятся глубоко в земле, я подарю Терезе весь мир и отвезу маму домой. В её ухоженный сад. Они обе заслужили всего счастья в мире. Всего золота, всех денег и всей любви.

Тереза.

Хлопоты приготовления к открытию моей галереи вызывали мигрень и мелкую дрожь. Всё должно было пройти идеально и хоть это и подарок мерзкого Андреаса за всё то, что он сделал со мной, я относилась к галерее со всей серьезностью. Он дал мне свободу выбора: место, картины, гости и тематика. Все принадлежало моей идее. Стилистика напоминала цветущий сад под закрытым стеклянным куполом. Мягкий свет в сочетании с зелеными и цветочными оттенками создают уютную и спокойную обстановку. Эта комната напоминает мне весну. Вторая комната отличается явными броскими цветами. Стены окрашены в черный цвет. Под потолком висят светильники, испускающие тусклый свет, создавая темные уголки и играя тенями на стенах. В углу галереи стоит антикварный камин с потемневшими зеркалами и медными статуэтками. Готика и барокко в современности. Альтер эго.

Я прошла в первую комнату с картинами и осмотрела периметр. Классические лилии расставлены по всему помещению, добавляя свежести и жизни. Рядом с ними стояли гиацинты, название по-гречески означает «цветок дождей», но греки одновременно назвали его цветком печали. Я вычитала из библиотеки Андреаса, что гиацинты могли вырасти только вследствие смерти человека. Пугающе красивые цветы.

Находясь в плену Андреаса, первое время я рисовала только мрачные картины, смотря на которые, складывалось тяжелое чувство в груди. Многие были связаны с потерей, болью, разочарованием. Многие носили гневный и яростный характер, вызывали бурные эмоции. Мистические существа, пугающие образы, которые посещали меня ночью, так же украшали зал. Была и картина с обнаженной мужской грудью, держащая в левой руке острие ножа. Мужчина, изображенный на картине направлял острие ножа в центр своей груди. По загорелой сильной груди капала струя крови, вот-вот готовая превратиться в широкую пустоту.

В другой комнате наоборот, играли только яркие цвета: золотой, серебряный, сапфировый и аметистовый, много изумрудного, оранжевого и рубинового. Когда Андреасу надоедал мрак в моих картинах, он насильно заставлял рисовать положительные эмоции. Я рисовала с искренностью, потому что по-другому просто не умела.

На мне было лиловое шелковое платье на запах с отложным воротником, оголяющим плечо. Волосы убраны в безобразную шишку, добавляющей вид настоящей взбаламученной художницы. Я держала в руках пустой чёрный холст, завершающий коллекцию моих картины и закусывала губу, в волнении раздумывая, куда её нацепить. Картины висели в строгом порядке, поэтому я убрала чёрный прямоугольный холст в самую даль. Отражение моего траура и потери.

Люди зашли в галерею ровно к шести часам, сразу направившись к столику с напитками. Я так же созвала многих гостей из своей прошлой жизни в университете. Моих ярых поклонников, приходивших на все выставки. Общение с ними напомнили мне мою незаконченную университетскую жизнь и хлопоты студенческого времени. Многие спрашивали про семью и увидев моё озадаченное лицо, переводили тему, дабы не портить настроение. Включилась одна из песен Ludovico Einaudi, и атмосфера галереи преобразилась.

–Не кажется ли Вам, что музыка слишком трагична для подобного места? – спросила девушка, которая пришла по моей рассылке в социальных сетях. Она тоже была одаренной художницей, поэтому я прислушивалась к каждому её замечанию и восхищению. Я покачала головой и обвела взглядом галерею, наполняя себя музыкой пианиста.

–Нет, она подходит идеально, – тихо шепнула я. Сегодня завершатся мои муки, этот день можно было назвать действительным прорывом и завещающей точкой. Мои руки подрагивали, а тяжёлое волнение в груди выходило наружу комом в горле. Мне было жутко страшно.

Когда в приглушенном свете галереи появился Андреас, сердце совсем перестало слушаться. Его тяжёлый взгляд, впалые глаза и болезненные синяки одарили меня странным прищуренным взглядом. Он молчал. И от его молчания я догадалась, что он всё знал. Знал, что я сделала, знал, что я украла документы про Дельфину Райт и передала их Харрису. Харрис исчез на следующий день, об этом вскоре стало известно и Андреас наводил справки. Сегодня он обо всём узнал.

Андреас был жестоким человеком, несмотря на то, что все месяцы я послушно находилась рядом с ним, он никогда не простит мне эту оплошность. Он знал, что я предала его. Он раскусил мой план. И сейчас его глаза наливались кровью, пока он рассматривал меня в центре собственной галереи. Музыка была трагичной, Эльза права. Тоска и траур, потому что сегодня я умру.

По мере наполнения галереей людьми, я приветствовала и принимала восхищения каждого встречного. Волнительно переводя взгляд на вход, я ожидала увидеть Харриса. Я знала, что он придёт за своим обещанием. За обещанием, которое я предам. Предам, как предал меня он. Но я сделала всё правильно, перед своим уходом, я дала Харрису то, что он искал все долгие годы. Я уйду не зря. У Харриса будет человек рядом, который поможет его каменной стене сломаться, а я лишь поспособствовала этому.

–Думала я не узнаю, маленькая тварь? – прошипел Андреас, когда появился за моей спиной. Я лишь едва заметно дернулась и посмотрела на кисточку в своей руке. Кисточка из волоса соболя, позволяющая рисовать тонкие линии гуашью или акварелью. Нежная щетинка уколола мою кожу, и я вздохнула, оборачиваясь к гневным синим глазам.

–Прошу дать мне мой последний вечер, – сказала я, погружаясь в новую волну боли в своей голове. Заиграла Una Mattina и я сжалась, когда глаза Андреаса смягчились и осмотрев помещение, он кивнул. Его лицо приблизилось к моему, и он прошептал:

–После твоей смерти – это помещение будет носить новый траурный характер, золотце, – сказал Андреас и удалился. Я выдохнула, сжимая в руке кисточку и переборола себя, чтобы не воткнуть её в его мерзкую шею. Больше всего я боялась рук Андреаса и его гнева, но со своей смертью давно смирилась. Музыка стихла, люди восторженно поприветствовали меня на маленькой сцене в цветочной стороне галереи. Свет отразился на мне, в остальном зале приглушенно потух.

–Уважаемые гости и дорогие друзья, я рада приветствовать вас на открытии моей галереи! Для меня большая честь и радость представить вам результат моего творческого труда, – начала говорить. Я готовила речь в надежде, что здесь будет присутствовать важный для меня человек, но Харриса не было.

–Каждая картина здесь является частью моего сердца и души. В каждой работе вы найдете частичку меня, моих мыслей, чувств и вдохновения, – говорила я, сжимая в руке чертову кисточку, а не его руку, смотрела на лица чужих людей, а не в его холодные голубые глаза.

–Тематика моей галереи посвящена альтер эго. Именно это набито на груди у человека, перед которым моё сердце трепетно сжимается каждый увиденный раз. И я расскажу о своих чувствах к нему: мне всегда хочется быть с ним, чувствовать его грубые прикосновения, ловить каждый его вдох и утопать в холодном взгляде голубизны глаз, радоваться каждой его редкой улыбке. И такое люди способны чувствовать лишь тогда, когда любят. Любовь идёт из сердца и навсегда остаётся в душе. Так же случилось и со мной. Я люблю его, – я замолкаю со слезами на щеках и поднимаю глаза на нахмуренных и удивленных гостей.

–И я же ненавижу его. Он разрушил и растоптал все мои надежды и веру в его любовь. Перед собой я вижу себя: я одиноко сижу в пустой комнате среди разбросанных эскизов картин, и понимаю, как глупо мне было доверять ему. Я ненавижу его за то, что он сделал. Я ненавижу тебя за то, что ты разрушил меня, за то, что ты заставил меня испытать такую жестокую боль. Ты не заслуживаешь ни моей любви, ни моего уважения, ты просто предатель и ничего более. Ты пустое место в моей жизни, – я останавливаюсь, когда понимаю, что перешла на определенную личность и замолкаю. Я не поднимаю заплаканные глаза, лишь вытираю их рукавом платья и глубоко выдыхаю.

–Это моё альтер эго. Моя ненависть к нему настоящая и тяжелая, а то, что внутри меня – моя всепоглощающая и искренняя любовь к нему. Добро пожаловать в мою галерею, – произношу я и рассматриваю шокированные лица людей, которые после секундного ступора раздаются аплодисментами. Они поддерживают меня, кричат, улыбаются и некоторые вытирают слезы с лица. Эффект, который я произвела остался заслуженным. Я улыбаюсь им в ответ, но замираю, когда вижу лицо Андреаса. Гнев, которым он сбивает меня с ног ощутим настолько, что я делаю маленький шаг назад. Меня останавливают руки охранника, суровым присутствием, поймавшим меня в ловушку смерти. Я погибла.

Харрис.

–Думаю, это важный для неё день, – начинает Эйвон, и я киваю, заворачивая на парковку к месту её галереи. Примечательное кирпичное здание с маленькими окнами и красиво украшенной террасой. На входе с одной стороны преобладают белые покрашенные кирпичи, с другой стороны – полностью черные. Эйвон выходит первым, поправляя рукава белого пиджака. Я был во всём черном, будто сегодняшний день был трауром. Я любил чёрный цвет, думаю, Тереза меня поймёт.

–Я подам тебе знак, когда останусь с Андреасом наедине. Ты передашь его моей группе, они знают, что делать, – отчётливо произношу я, стараясь не привлекать внимание.

–Ты испортишь её день, – снова начинает друг и я качаю голову, самодовольно усмехаясь, я останавливаюсь напротив Эйвона.

–Я убью нашего главного врага, Эйвон. Я подарю ей свободу, дам сделать вдох. Ты уверен, что это будет её худший день? – спрашиваю и сразу же сглатываю ком в горле. Блондин медлит, его брови нерешительно подрагивают.

–Семьи обозлятся на тебя. Многие объявят войну из-за твоей выходки. Ты можешь лишиться Ирландии, можешь лишиться уважения, компания Харрис Ньювест рухнет, а вместе с ним и Хендерсон Консалтинг, – уверяет он обозленно и растерянно. Он всегда был моей правой рукой, тот, кому я рассказывал все свои планы и решения. Эйвон является тем, кто поддерживает мой аналитический ум и стратегические планы, но сейчас сомнения в его глазах расстраивают. Я кладу руку на его плечо и слегка сжимаю, заглядывая в карие глаза друга, нет, уже брата.

–Главное для меня – её защита, её свобода и её улыбка. Мне плевать какие последствия несёт убийство Андреаса, когда на кону моя девочка, Эйвон, – мои уверенные слова заставляют его тяжело вздохнуть и кивнуть. Когда мы входим в галерею, я шепотом произношу:

–Позаботься о ней и моей маме, если что-то пойдет не так, – произношу и иду вперед, оставляя шокированного лучшего друга в дверях галереи. Я готов был умереть за её свободу. Если вдруг всё пойдёт не по плану и вместе со смертью Андреаса, придёт и моя, Эйвон продолжит моё дело. Тереза стала неотъемлемой частью не только моей, но и его жизни. Он защитит её. Он даст ей свободу. Он отдаст ей её компанию.

Запах цветов поглощает мои легкие, когда я завороженно осматриваю картины на стенах. Она сделала настоящий контраст. В заполненной светом комнате, с преобладанием ярких красок на стенах висят мрачные и тёмные картины, отражающие печаль, гнев, боль и разочарование. Я быстро прохожусь взглядом по всем картинам, подолгу останавливаясь на мужчине с ножом у груди.

Я быстро перемещаюсь по залу, не обращая внимания на людей и музыку. Я вхожу во вторую комнату и улыбаюсь, сам не замечая легкой улыбки на своих губах. Комната в серых и красных тонах, оснащенная тусклым светом наполнена яркими картинами жизни, любви, радости и света. Контраст, созданный ею, впечатляет и завораживает. Яркие картины на фоне черных стен выглядят заколдованно красиво. Очаровывает и одурманивает. Хочется смотреть и смотреть, наслаждаясь каждой линией, каждым пятном и краской. Её умелые руки настоящее чудо современности. Настоящая редкость, несравненный ни с одним другим творчеством. Уникум и талант. Я готов боготворить и целовать её умелые пальцы, лишь бы она дарила миру картины. Недюжинный талант должен быть вознаграждён, и я хочу быть тем, кто увидит улыбку на её бледном лице. Дар, который должен быть оценен.

Я обвожу глазами зал, оборачиваясь в разные стороны и желая увидеть копну рыжих спадающих волос.

–Извините, Вы не видели Терезу? – спрашиваю я женщину возле картины с человеком, держащим в руках маленького сияющего золотого ангела. Она промокает края глаз платочком и шмыгает. Плачет.

–Она-она удалилась вскоре после речи, – говорит женщина и я хмурюсь. Я пропустил её речь, черт. Я должен был стоять поблизости и внедрять уверенность в её слова.

–Не подскажите куда именно она направилась? – спрашиваю и женщина кивает на дальнюю закрытую дверь. Рядом с ней стоят двое охранников, и я вздыхаю. Андреас здесь. Я чувствую гнилостный запах его кожи и силу медвежьей ауры. Он с ней. Он не может быть с ней. Я подхожу к двум мужчинам и различаю одного из своих агентов. Имени я не помню, но он тут же признает меня и слегка кивает.

–Я должен войти, – приказываю я и охранники переглядываются.

–Вас ожидают, – говорит один из них и после услышанных слов, по моему телу пробегает ряд мурашек. Плохое предчувствие, от которого волосы на затылке становятся дыбом, а холодный пот пронизывает всё тело. Я киваю и щелкаю ручкой. Лестница, ведущая вниз обдает меня подвальным прохладным воздухом и сыростью. Я сглатываю, так как вспоминаю где проходят все пытки Андреаса. В подвале. Он мучает, заставляет людей страдать в подвалах, а потом избавляется от тел или оставляет жить с инвалидностью. Я жмурюсь и прислушиваюсь. Тишина. Мои шаги эхом отдают в тёмном помещении и лишь моё сбивчивое волнительное дыхание выдает меня.

Свет. Первое, что я вижу. Сиреневый. Рыжий. Бледная кожа.

Тереза сидит на стуле, её голова опущена, а из лохматого пучка торчит кисточка. Она не связана, лишь сдавленно сидит на стуле с опущенной головой. Я осматриваюсь и замечаю неудачный для меня поворот, из-за которого я не вижу находившихся там людей. Но они там есть, я уверен, что Тереза здесь не одна.

–Чего ты хочешь? – я держусь стойко, мне нельзя поддаваться и бежать к ней. Тереза вздрагивает при звуке моего голоса, но голову не поднимает. «Она в сознании» – после этого я выдыхаю и успокаиваюсь. Раздается гулкий и мерзкий смех дяди, звук которого я узнаю из тысячи. Его смех отправляет меня в воспоминания былой давности, когда мне было 9, когда случилась моя первая пытка. Когда меня впервые стошнило на пол от увиденного ужаса, в котором Андреас видел искусство.

–Мой дорогой племянник. Моя гордость. Мой сын, – начинает Андреас, и я морщусь от его слов. Он выходит из того самого угла, представ передо мной, но позади Терезы в дорогом чёрном костюме с красным галстуком. Я ненавижу галстуки из-за него. Иногда он брал пытки в свои руки и галстуком душил людей, заставляя их издавать последние звуки жизни. Последние всхлипы, последний плач перед смертью.

Он стоит позади неё, словно палач. Размеренная и спокойная стойка заставляет меня напрячься, ведь он явно что-то задумал.

–Статный сын своего отца. Холодный аналитический ум, прирожденный лидер, снабженный харизмой, уважением, властью и контролем. Тебе досталась красота матери, но всё остальное в тебе – отца. Ненавистного мною младшего брата и именно в твоем голосе, в твоих очертаниях я вижу Томаса, – едко выбрасывает Андреас, сплюнув. Яд в его голосе не удивляет меня, я давно знаю о его ненависти к своему отцу.

–Ты думал я не догадаюсь, что один из дворовых щенков задумал переворот? Задумал встать на моё место? Ты думаешь Веритас подчиняется только тебе? Только твои люди служат и охраняют меня? Ни черта! Половина твоих людей мои, они верны мне и сообщили мне о твоих планах почти сразу же. О всех поездках, резких встречах с итальянцами и британцами. Ты думал я настолько слеп, что не замечу твои изменения, Харрис? Я создал тебя! Я сделал из тебя бойца! Ты – моя работа и мой труд, – он переходил на крик и от запыхавшегося голоса начинал кашлять. Я сдерживал себя только из-за сидящей на стуле Терезы, которая тихо всхлипывала и дрожала. Я смотрел на неё и сжимал кулаки до боли в суставах.

–А потом эта чертова девчонка со своей семейкой и отвагой. Какая к черту отвага передо мной? Я могу расплющить её, сжать в кулак и убить моментально, если бы не компания. А ещё ты, – он откашлялся и показал пальцем на меня. Быстрыми движениями он подошел к Терезе со спины и поднял её голову за волосы на затылке. Я дёрнулся, доказывая перед дядей важность Терезы. Это стало моей ошибкой. Он снова заливисто засмеялся, а я смотрел только на неё. На красивом бледном лице красовался удар. Губа рассечена от удара, а кровь запеклась и засохла. Гнев и ярость было всем, что я тогда чувствовал.

–Важная девчонка. Я приказал тебе следить за её семьей, чтобы в один момент без проблем ограбить особняк Хендерсона. Я приказал тебе держать её при себе, пока девчонке не исполнится 21 и был слеп, когда ты всеми силами пудрил мне мозги и оттенял срок её смерти. Я слишком поздно понял, насколько она важна для тебя, сынок. Насколько въелась тебе в голову и в сердце, пока не понял, что это хороший шанс проучить тебя. Вернуть прежнего хладнокровного Харриса, прежнее оружие для убийства, а не влюбленную соплю и размазню с эмоциями и чувствами, – он покрепче сжал её волосы, от чего та яростно зашипела. Молчи, Тереза. Твоя разговорчивость любима мной, но не сейчас. Прошу. Я встретился с ней взглядом и приказал замолчать, я умолял её подчиниться, и она прикрыла глаза.

–Это будет для тебя уроком, – закончил Андреас Райт, и я быстро нажал кнопку в заднем кармане штанов, давая сигнал Эйвону. Сигнал нашего спасения. Андреас повалил Терезу на пол, я достал пистолет из кобуры и прицелился, сделав один меткий выстрел. В следующую секунду оглушительный удар пришелся по моему затылку, и я на ватных ногах облокотился о стену. Меня ударили сзади. Я до боли сжал челюсть и сфокусировал взгляд на рыжих волосах. Я попал в Андреаса, прямо в плечо, чуть промахнувшись от сердца. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Меня схватили за руки, выворачивая их на спине. Я стал неподвижным.

Она лежала на бетонном холодном полу, вся в слезах и подползала ко мне. Андреас схватил её за голень и подтянул к себе, быстро держась за кровавую рану на плече. Секунда. Две. Я верил Эйвону, он должен был успеть.

–Мой тебе урок, сын мой. Я создаю искусство, я же его и забираю, – говорит больным голос Андреас и наступает оглушительная тишина. Стихли звуки, стерлись краски, в мире тишина. Бывают периоды, когда ничего не происходит. Не бойтесь их? Не бояться? Не бояться момента, перед тем, как всё сломается? Один неправильный поступок, одна нелепая ошибка, один неровный шаг и … сломанные судьбы.

Раздается её оглушительный, душераздирающий, раскатистый крик. Она кричит от боли, сломленная и лежащая на полу, задыхаясь от собственных слёз и глотая воздух. Панически. Болезненно.

Андреас наступал ей на руку, ломая пальцы и кисть. Он топтал, бил, давил на её руки, пока она истерически кричала. Я слышал крик. Я слышал боль и хруст её костей. Я видел, как человек, имеющий божественный дар, лишался его на моих глазах. Слеза скатывается по моей щеке, а воздух выбивается из легких. Последняя горькая слеза.

Какая ценность у разбитой вазы? Имеется смысл сломанный трофей? Играют со сломанной куклой? К ним все теряют интерес, как только внешний вид испорчен. Нельзя потрогать, вылечить, утешить. Достать, заштопать все и вернуть назад.

Её лицо исказилось от адской боли, когда Андреас отошел и любовался испорченными руками. Он сломал её пальцы. Сломал то, чем она творила и жила. Сломал её окончательно.

Раздаётся оглушительный стук и в подвал забегают агенты в чёрной военной одежде. Мои агенты. Веритас прибыли спасать меня.

Я падаю, когда меня перестают держать и быстрыми движениями подбегаю к лежащей Терезе. Её глаза закрыты, но слёзы продолжают бежать. Время кажется замедляющимся, а сердце бьётся так сильно, что его удары слышны в ушах. Я ощущаю её боль.

–Посмотри на меня, девочка, – говорю ласково, убирая прилипшие от пота волосы с её лица. Я судорожно глажу её холодную кожу, а её веки трепещут и изливаются слезами.

–Не закрывай глаза, милая, – прошу я, держа её тело в своем. Я прижимаю её, аккуратно держа руки и пальцы неподвижными. Это испытание для моей очертеневшей души, когда каждая секунда кажется вечностью, а каждый вдох – борьбой за жизнь.

–Мне-мне так больно, Харрис, – дрожит её нежный голос от слез и пережитой боли. У неё шоковое состояние, защитная реакция на ужасную боль.

–Я знаю, знаю, моя девочка. Потерпи, прошу тебя, – умоляю я, разглаживая её лицо. Я касаюсь пальцами её мокрых щек, подбородка, скул и болезненно красных глаз.

–Я думала, что умру сегодня, – признается Тереза и я вздрагиваю от её слов. Качаю головой, ловля её судорожные вздохи.

–Приятно быть живой, приятно быть в твоих объятиях, – шепчет она и закрывает глаза. Я сжимаю скулы от боли, моё тело дрожит, губы плотно сжаты, а голова не думает рационально. Эйвон появляется передо мной и я, не раздумывая, перекладываю Терезу в его руки.

–Не дай ей потерять сознание, – приказываю холодным тоном и встаю.

–Босс, его уводят, – докладываю мне, и я немедля, за секунду преодолеваю расстояние лестницы и поднимаюсь в галерею. Музыка прекратилась, люди разбежались, остался запах пороха и звук приближающихся сирен. Я вижу его спину, вижу, как гадкие руки прижимаются к ране на плече.

–Ты сбегаешь, дядя? – кричу я и он оборачивается. Рядом с ним два предателя, два его агента, которые не раздумывая, поднимают пистолеты и целятся в меня. Мне не приходится ничего делать, за меня работу делает Кир. Мой снайпер. Двумя точными выстрелами пробивая голову охранников Андреаса. Тела падают на мраморные полы галереи.

Прости меня, Тереза. Прости.

–Не забывай, кто я тебе, сынок. Я твой дядя. Твоя единственная родня. Не забывай кто тебя вырастил и кого я создал из тебя, – панически говорит дядя и отходит назад к стене. Я замечаю чёрный прямоугольник на стене и склоняю голову, заводя курок пистолета ко лбу Андреаса.

–Ты создал монстра, она этого монстра полюбила, – говорю и стреляю в лоб дяде. Его кровь окрашивает брызгами стену и часть чёрной картины. Капли стекают по чёрному холсту, заставляя меня улыбнуться.

–Я тоже поучаствовал в создании твоих шедевров, Тереза.

Тереза.

Я называю это Адом.

Круг шестой.

Когда боль приходит неожиданно, она захватывает разум, словно мороз по коже. Она не просто физическая – она проникает в каждую клетку, заставляя мир вокруг померкнуть. Наступает долгая фаза пустоты и темноты.

Мне снился сон. Я видела в нём тебя, мой тёмный незнакомец. Я знала твоё имя, я чувствовала каждой клеткой своего тела, что ты рядом со мной. Я чувствую, как ты оберегаешь меня. Как твоё присутствие даёт мне надёжную защиту.

Сначала ощущается острая колющая боль, которая быстро распространяется, словно волны от брошенного в воду камня. Затем наступает онемение, и кажется, что тело больше не принадлежит тебе. Разум пытается сопротивляться, но боль слишком сильна, и в итоге ты сдаёшься. Всё вокруг кажется нереальным, и единственное, что остаётся – это желание, чтобы боль прекратилась. Адская боль. Я пережила шестой круг Ада.

Когда я проснулась, моё одеревеневшее тело осмотрели. Провели полную диагностику, врачи предприняли необходимые меры для стабилизации состояния. И когда пришли выносить вердикт, я увидела и Харриса. Он выглядел всё так же статно и величественно, слишком красиво для стен этой больницы. Выглаженный костюм, накрахмаленная белая рубашка, каменное лицо, иногда приобретавшее волнительные черты лица. Мне было плевать. Я смотрела, как из-за пасмурной весенней погоды Ирландии по окну стекают капельки дождя. Они оплакивают мою потерю.