Волчий вой, разорвавший тишину, разнесся над всей деревней. Мать Сильвии уронила тарелку, которую собиралась убрать на полку. Добрая женщина только руками всплеснула и, горестно высказала вслух:
– Опять оборотни явились, неспокойная ночь будет. И за что нам такое наказание?
– И не говори, – согласился мужчина и вздрогнул от вновь раздавшегося воя, – ишь как стараются. Стаей, что ли нагрянули.
– Это не стая, – тихо прошептала побледневшая девушка.
– Что говоришь? – не расслышавший её слова отец обернулся, но успел увидеть, лишь как в дверном проёме мелькнули золотые волосы. – Сильвия.
– Оставь её, – посоветовала мать вскочившему отцу, поднимаясь с пола и прикрывая за дочерью дверь, – не простого нам ребёнка Бог подарил, надо терпеть. Нечисть её не тронет, а следом пойдёшь, сам сгинешь. На рассвете вернётся.
– Ты права, – мужчина вздохнул и сел обратно на лавку, – нам её не понять. Но она всегда поступала правильно.
Сильвия бежала по пустой тёмной улице. Она спотыкалась о камни, падала и поднималась, цеплялась за заборы, задыхаясь, но продолжая бежать. Стук загнанного сердца, отзывался в висках и лишь чудом не заглушал льющегося отовсюду воя. Она знала, что это была не стая, и знала, что ей под силу исправить то, что уже готово было случиться.
Так хорошо знакомая деревня уплыла за спину и скрылась в потоках начинающего подниматься тумана. Лишь лунный свет стелился девушке под ноги, показывая дорогу. Сильвия продолжала бежать, не останавливаясь и приподняв подол, чтобы не споткнуться об него. Её золотые волосы, которые она распустила перед сном, развевались на ветру, подобно крыльям, которые хотели, но не могли поднять её над землёй. И всё же она упала. Споткнувшись об очередной камень, Сильвия без сил рухнула на траву, но смогла приподняться на дрожащих руках. А перед ней, всего в нескольких шагах, уже стоял крупный серый волк, смотревший знакомыми, но уже звериными глазами.
– Виктор, – тихо прошептала она, протягивая к нему узкую, тёплую ладонь.
Волк глухо заскулил и, подойдя к ней, обнюхал тонкие пальцы. Она не шевелилась. Оборотень поднял на неё серые глаза, в которых уже не было ничего знакомого, и осторожно ткнулся носом. Девушка измучено улыбнулась. Пальцы скользнули по густой шерсти и потянули недоверчивое животное ближе. Волк вновь негромко заскулил и, опустившись на живот, медленно подполз, позволяя ей гладить и чесать за ухом.
– Виктор, – нежно повторила девушка, обнимая могучее животное за шею и стараясь сдержать наворачивающиеся на глаза слёзы.
– Не стоит о нём жалеть, – раздался тихий, но сильный голос впереди неё, и из тумана, подобно бесплотным теням, начали появляться волки.
Даже с первого взгляда было видно, что их целая стая, а впереди двигался вожак, ведущий за собой всех, и матёрых волков, и волчиц, и ещё годовалых щенков. Они появлялись и появлялись, выстраиваясь на склоне холма неровным полукругом, в центре которого ближе всех к Сильвии стоял чёрный волк оборотень, глядевший на неё разумными голубыми глазами.
– Кто вы? – прошептала она непослушными губами, сильнее прижимая к себе могучую серую голову.
– Моё имя Индульф. А кто я, думаю, вы сами уже догадались. Мы пришли, чтобы забрать с собой нашего нового брата.
– Я не отдам вам его.
– Простите меня, госпожа, я не могу его здесь оставить. Он почти один из нас, и даже если вы пожелаете сохранить его человеческую сущность, мы обязаны убить его. Ради вашего же блага.
– Зачем? – девушка подалась вперёд, пытаясь загородить лежащего рядом с ней волка. – Зачем вы стремитесь убить его? Что он сделал, от чего ваша ненависть не желает погаснуть?
– Он ещё ничего не сделал, – тихо ответил вожак, – но если мы не уничтожим его, он это сделает.
– Что именно?
– Он убьет вас, госпожа. А мы не можем позволить своей принцессе погибнуть. Позвольте нам убить его, госпожа, прежде чем он сотворит непоправимое.
– Всё в руках Господа, – выдохнула девушка, глядя в знакомые серые глаза, – я не позволю вам убить его. А так же я не отдам его вам. Я хочу, чтобы он остался человеком, даже если это погубит мою душу.
– Опомнитесь, – вступила в разговор серая волчица, сидевшая справа от черного волка, – он жестокий, ничего не понимающий человек. Для него нет других понятий кроме Святого Писания и приказов начальства. Он переступит через ваш труп, даже не подумав о том, что кому-то вы были нужны больше жизни.
– Неправда, – оборвала её Сильвия, – он не такой. Я лучше знаю.
– Идёт война, госпожа. И в ней нет места жалости, – Индульф покачал головой. – Либо мы убьем его сегодня, либо он убьёт вас завтра. Одумайтесь, прошу вас.
– Нет. Я не позволю вам причинить ему вред. Вы же знаете, как остановить превращение. Вы всё знаете. Так скажите мне, – её голос сорвался и задрожал, а потом она тихо добавила, – прошу вас.
Индульф склонил голову набок и, очень внимательно посмотрев в глаза своей принцессе, громко объявил:
– Уходим. Мы не можем ослушаться её приказа. Уходим в лес.
Волки так же бесшумно начали подниматься и уходить в туман, тая в нём, подобно теням. Самым последним уходил вожак, но прежде чем он окончательно исчез, Сильвия успела крикнуть:
– Индульф.
Волк замер и нехотя повернув лохматую голову, глухо ответил:
– Спасти его может только ваша кровь. И то если вы этого действительно захотите. Но подумайте, действительно ли он стоит этого.
И вожак исчез, словно ветер разметал его тёмную, наполненную звериной мощью фигуру, навсегда соединяя с темнотой.
А Сильвия осталась сидеть, глядя на то место, где он только что стоял. Она не шевелилась, и лишь порывы ветра колыхали тонкую ткань рубашки и чёлку, неровно падающую на глаза. Серый волк всё так же лежал на траве, положив громадную голову ей на колени и полуприкрыв глаза. А полная, желтоватая луна, подобно благосклонному звериному оку, взирала на них, озаряя неверным светом. И лишь эта невольная свидетельница странного разговора дитя и волков, видела, как девушка подняла свою тонкую руку ко рту и прокусила кожу.
На следующее утро в дверь обычного дома, стоящего почти по середине деревни, постучали. И когда заспанный хозяин открыл, к ним зашёл инквизитор, несущий на руках девушку. Золотые волосы были рассыпаны по его плечу и ниспадали водопадом до самого пола, они жутко сочетались с бледной кожей, под которой не было видно ни кровинки. Девушка выглядела совершенно измученной и ослабшей, а на её запястье был виден тонкий шрам, похожий на крест.
Она была жива, и он сказал, что нашёл её на холме, но что было на самом деле, осталось скрыто их обоюдным молчанием.
И всё же волки оказались правы.
Именно сейчас она это понимала отчётливей всего. Они были умны, эти волки, знали будущее, были сильны и верны ей, но она сделала свой выбор и не собиралась от него отказываться. Даже ценой собственной жизни. Она терпела всё, страх, когда инквизитор обвинил её в колдовстве, ужас, когда из Рима пришло подтверждение, боль, когда монахи пытались вынудить её признать вину, унижение, когда перед жителями деревни был зачитан приговор. Она терпела всё. И не жалела о том, что всё происходило именно так.
Даже сейчас, когда её босые ступни касались грубых полений, спина опиралась на плохо отесанный столб, а руки были крепко стянуты за спиной, она не жалела ни о чём. Ибо ей было подарено больше, и она считала, что не в праве винить судьбу или его.
В этом и была разница между ней и волками.
Тихие ровные шаги эхом разносились по лестнице и коридору.
Их ничем не прерываемый шелест говорил, что человек никуда не торопится и что проходит здесь уже не первый и не десятый раз. Возможно, иди он по улице, никто бы не услышал его приближения, но то ли он специально давал знать, что идёт, то ли всему виной было узкое замкнутое пространство. Красный плащ, столь непривычный и вызывающий для большинства людей, ниспадал до самого пола и мягко покачивался в такт ровным движениям. Он, словно верный слуга, оберегал и укутывал, стремясь защитить хозяина от возможных опасностей. Слишком яркий, чтобы быть незаметным, и слишком смертоносный, чтобы не внушать страх.
Серые глаза были холодны и спокойны. Будь в них хоть тень ярости, их можно было бы назвать звериными, но в сердцах окружающих вспыхивал ещё больший ужас от мысли, что перед ними не животное, а человек. Безжалостный, уверенный в себе, видящий вас насквозь, человек. Имя которого – инквизитор.
– Убирайся, – раздался в тишине ровный, ничего не выражающий голос, хлестнувший подобно кнуту.
Стоявший у небольшой, крепко сколоченной двери стражник, торопливо поклонился, стараясь не встречаться с человеком взглядом, и поспешно направился прочь.
А когда тяжёлые шаги затихли вдалеке, в гибких пальцах мелькнул серебряный ключ. Раздался щелчок открывающегося замка, и дверь бесшумно распахнулась.
От неровного порыва ветра плащ взметнулся, но тут же успокоился, вновь опустившись как прежде.
Она стояла прямо перед ним. Такая же тонкая, гибкая и сильная, как раньше. Даже две недели бесконечных пыток взбешенных непокорностью монахов не смогли сломить её, она владела более совершенной силой, магией исцеления. Неверный алый свет погасающего за краем неба солнца, льющийся через маленькое окно под самым потолком, нежно обвивал её плечи, струился по волнам золотых волос, целовал тонкие запястья со следами от кандалов, стекал тяжёлыми каплями по грубой, изорванной плетью ткани рубашки, льнул к исцарапанным, но по-прежнему нежным щиколоткам. Такая же, как и прежде. Гордая и доверчивая, измученная и прекрасная, испуганная и отважная, молчаливая и нежная. Такой он увидел её впервые, такой она уходила от него после бессонных ночей молитв и страданий, такой она оставалась сейчас и такой же она умрёт.
Он знал это. Знал так же хорошо, как и то, что сам отдаст приказ о выполнении приговора. Знал и понимал, что именно так и должно случиться. А ещё знал, что она не будет проклинать его, даже когда пламя охватит её хрупкое тело и от этого становилось невыносимо больно.
Каждый раз, наблюдая за теми пытками, которым подвергали её монахи, и слыша лишь тихие, едва различимые молитвы, вознесенные к Господу, он понимал, насколько она чище их. Каждый раз убеждаясь, что боль всё ещё не сломила её, понимал, насколько она сильнее. И каждый раз, приходя утром, чтобы вновь пожелать братьям удачи, понимал, насколько она прекрасна.
Каждый день, каждый час и каждую секунду, что бы ни случилось, и как бы её не истязали, она оставалась собой. И ничто не могло её изменить.
А он злился. Сам не понимая почему. Тихая, ноющая заноза не давала ему покоя ни днем, ни ночью, мешала спать и думать, не давала сидеть на месте. Он метался то по комнате, то по деревне и лишь приходя сюда, даже если просто понаблюдать за пытками, он успокаивался. Инквизитор знал, что сам допустил непростительную ошибку, и теперь ему предстояло расплачиваться. Ему казалось, что вся его жизнь, все его действия и мечты были одной сплошной ошибкой.
Ошибкой, которую уже невозможно исправить.
– Сильвия, – её имя слетело с его губ.
– Виктор, – её голос, как и прежде, чист и звонок, словно лесной ручей.
Не было никаких сомнений в том, что она слышала его шаги и знала, зачем он пришел. Девушка не вздрогнула, когда он толкнул створку двери, и та захлопнулась.
Именно сейчас, когда он стоял вот так один на один с ней и смотрел в её бездонные глаза, ему казалось, как кто-то заботливо извлекает из его души надоевшую занозу, и боль отступает. Стало легче, но он не собирался отступать от того, что задумал или может быть, понял. Он подошёл ближе и заглянул в её по-прежнему лучистые и знакомые глаза, ставшие для него не только лесной листвой, но и светом. Она встретила его взгляд без страха.
Виктор склонил голову набок и улыбнулся. Совсем как тогда, у ручья, когда она перевязывала на его руке царапины от клыков оборотня. А потом расстегнул пряжку плаща и отбросил его в угол, на кучу соломы, которая заменяла узнице постель. Алая ткань разлетелась покрывалом. Но Сильвия не проводила взглядом движение его руки, по-прежнему устремив свой взор в глубину его глаз. Она, несомненно, видела там намного больше, чем весь остальной мир. Но Виктору уже не хотелось решать загадки, не хотелось подчиняться правилам, что прежде сковывали его цепями, и не хотелось сдерживать себя.
И вовсе не важно, что он инквизитор, а она пленница. Что где-то там за стенами два стражника складывают для неё костёр, а оборотни в лесу мечутся, не зная как помочь своей принцессе. Неважно, что где-то дома навзрыд ревёт Анна, не желающая мириться с сожжением своей подруги. Что в запертой церкви молится отец Альхем, по чьим морщинистым щекам текут скупые старческие слёзы. Всё было совершенно не важно для них двоих. Были лишь они. Он и она. Переплетение их рук, россыпь золотых и русых кудрей и алые губы.
– Скоро рассвет, – её голос прозвучал тихо и нежно, словно она не боялась смерти.
– У нас ещё есть два часа, – он осторожно провёл ладонью по её золотым кудрям и улыбнулся их своенравности, – но потом мне надо будет уйти. Нельзя что бы монахи о чём-нибудь узнали.
– Да, я знаю. Не беспокойся, я не буду плакать.
– Сильвия…
– Нет, молчи. Я всё и так знаю. Оборотни предлагали мне сбежать.
– Предлагали?
– Да, – она прижалась щекой к его плечу и прикрыла глаза, – но я отказалась.
– Почему?
– Я знала, что ты придёшь.
Виктор закусил губу и уткнулся носом в её густые волосы, ища в них спасения от собственных страхов. Внутри него всё сжималось от ужаса, но что-либо менять было уже поздно.
– Сильвия, я…
– Я знаю. Молчи. Отец Альхем, что будет с ним?
– Он заперт в церкви. Завтра утром его выпустят оттуда. Не беспокойся, я не буду его преследовать.
– Виктор, пожалуйста, оставь эту деревню. Не надо больше здесь никого казнить, они все напуганы.
– Я знаю, – он прикоснулся губами к её тёплой коже и в очередной раз удивился этой мягкости, – вечером я навсегда покину деревню. И заберу отсюда всех, кого когда-то привёл.
– Спасибо.
– Сильвия, оборотни сказали тебе, кто ты на самом деле?
– Да. Индульф, он сказал, что я Лесная принцесса. Что семнадцать лет назад Лесной король, пытаясь скрыть от преследующих его инквизиторов своё новорождённое дитя, оставил её людям, в надежде, что те смогут защитить её лучше, чем это могли сделать жители лесов. Через несколько дней он погиб. А я осталась. Но скоро род Лесных королей прервётся окончательно, видимо так было решено Богом. Оборотни, они просто пытались защитить меня, желая исправить ту ошибку, что когда-то допустили, но не смогли. Я им не позволила.
– Скоро рассвет. Я не хочу, чтобы ты умирала.
– Значит, я не умру. Но только если ты действительно хочешь этого, Виктор.