Достоевский. Энциклопедия

Заглавие статьи связано с заметкой в № 145 «Русского мира», в которой сообщалось о кулачном бое «стенка на стенку» в подмосковной деревне Свистухе со смертоубийством одного из участников. Об этом случае Достоевский упоминал в статье «Пожар в селе Измайлове». На этот раз редактор «Гражданина» вновь обращается к сообщениям в газетах «Русский мир», «Биржевые ведомости», «Современность» о случаях нелепых разборок-тяжб, самоуправства, преступлений, о начальниках-самодурах и дворянах-преступниках, чтобы поднять вопрос о падении нравов. Достоевский с горькой иронией констатирует, что «рыцарские обычаи уничтожаются повсеместно и мы демократизируемся повсеместно». И еще: «Вся Россия заражена в известном смысле страшною мнительностью, во всех сословиях и во всех занятиях и именно насчет власти. Каждый думает про себя: “А ну как подумают про меня, что у меня не так много власти?..»

СТОЛЕТНЯЯ. Рассказ. ДП, 1876, март, гл. первая, II. (XXII)

Основные персонажи:

Дама;

Макарыч;

Марья Максимовна;

Миша;

Петр Степанович;

Сергей.

Одна знакомая Дама (по свидетельству А. Г. Достоевской, это была она) рассказала автору, как встретила в одно утро несколько раз одну и ту же древнюю старушку, куда-то упорно с передышками-остановками поспешающую. Порасспросила ее, пятачок подала (хотя старушка и не нищенка) и оказалось, что бабушке этой уже сто четыре годочка, из дому уже редко выходит, а тут – «тепло, солнышко светит» и решила она: «дай пойду к внучкам пообедать». И вот никак у писателя из ума не идет рассказ об этой «столетней», полной «душевной силы», и в воображении дорисовал он «продолжение о том, как она дошла к своим пообедать». Он придумал-домыслил и внучку, и ее мужа-цирюльника, и трех детишек, и гостя, который сидел у них, когда бабушка пришла, всем имена дал. И получилась «правдоподобная меленькая картинка» – светлая и печальная одновременно – о том, как эту душевную столетнюю старушку сподобил Господь Бог добраться в солнечный день до дома внучки, и там прямо во время разговора с ними умереть – окончить свой путь земной тихо и без мучений, среди родных и близких людей…

У ТИХОНА. Глава из романа «Бесы». (XI)

Основные персонажи:

Лебядкин Игнат Тимофеевич;

Лебядкина Марья Тимофеевна;

Матреша;

Ставрогин Николай Всеволодович;

Тихон (отец Тихон).

В главе, которая должна была быть девятой, рассказывается, как Ставрогин посетил живущего в монастыре на покое архиерея Тихона и дал прочесть ему свою исповедь. В этой откровенной и циничной до предела исповеди Ставрогин признавался-живописал, как несколько лет тому назад изнасиловал 14-летнюю Матрешу, затем спокойно наблюдал в щелку, как девочка эта вешается, а через некоторое время женился на убогой и хромой Марье Лебядкиной. Редакция «Русского вестника» отказалась публиковать уже набранную главу, несмотря даже и на то, что Достоевский переделывал-смягчал текст. А между тем, глава эта имеет чрезвычайно важное значение для характеристики Ставрогина и мыслилась автором как идейный и композиционный центр романа. Однако ж в дальнейшем, при отдельном издании романа, Достоевский главу «У Тихона» почему-то так и не восстановил. Сохранилась она в виде гранок декабрьской книжки PB за 1871 г. с правкой Достоевского и в виде копии, сделанной А. Г. Достоевской с рукописи и не доведенной до конца.

УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ. Роман в четырех частях с эпилогом. Вр, 1861, № 1–7, с подзаголовком: «Из записок неудавшегося литератора» и посвящением М. М. Достоевскому. (III)

Основные персонажи:

Азорка;

Александр Петрович;

Александра Семеновна;

Архипов;

Безмыгин;

Бубнова Анна Трифоновна (мадам Бубнова);

Волковский Алексей Петрович (Алеша);

Волковский Петр Александрович (князь Волковский);

Зинаида Федоровна;

Иван Петрович;

Ихменев Николай Сергеевич;

Ихменева (Шумилова) Анна Андреевна;

Ихменева Наталья Николаевна (Наташа);

Маслобоев Филипп Филиппович;

Матрена;

Митрошка;

Нелли (Елена);

Сизобрюхов Степан Терентьевич;

Смит Иеремия;

Филимонова Катерина Федоровна (Катя).

Бедный и больной литератор Иван Петрович, находясь при смерти в больнице, пишет-вспоминает о событиях последнего года. Все эти «прошедшие впечатления» волнуют его «до боли, до муки», и если бы он не изобрел себе «этого занятия» – написать нечто вроде романа о происшедшем, – он бы «умер с тоски». А произошло вот что. Иван Петрович рано остался сиротой и вырос в семье мелкопоместного помещика Ихменева, которая стала ему как родной, а единственная их дочь, Наташа, – вместо сестры. И вот два года назад, когда

Иван уже жил в Петербурге и только-только «выскочил в литераторы», его первый роман (судя по пересказу, очень напоминающий «Бедные люди») имел успех, разорившийся Ихменев с семьей перебрался в столицу – искать справедливости, вести тяжбу с разорителем. А им, обидчиком, был сосед по имениям князь Валковский. Тяжба приняла затяжной и невыгодный для старика Ихменева характер. А между тем, у Наташи Ихменевой (которую Иван Петрович, конечно же, давно и горячо любил совсем не как сестру) вспыхивает страстный роман с молодым князем Алешей Валковским, она сбегает от родителей к нему. У Алеши же, в свою очередь, есть невеста Катя, которую он любит. Но он и Наташу полюбил, казалось бы, больше жизни – даже наперекор отцу. А Иван Петрович, махнув рукой на личное счастье, помогает Наташе и Алеше выстоять в борьбе с деспотизмом родителей, поддерживает их. Для него главнее ничего на свете нет – лишь бы его любимая была счастлива. А теперь о Нелли. Эта нищая девочка появилась в судьбе Ивана Петровича тоже год назад. Он случайно познакомился с ее дедом в день его смерти и взял как бы опекунство над девочкой, оставшейся совсем сиротой. Но, как выясняется по ходу повествования, не совсем уж она сирота, ибо отцом-то ее является не кто другой, как все тот же князь Валковский. Но настоящую семью обретает Нелли, ставшая Леной, в доме Ихменевых… Однако ж кончается все грустно: процесс Валковскому проигран, Наташа молодым князем брошена, Нелли умерла, Иван Петрович остается один, дни его сочтены, «Униженные и оскорбленные» – его лебединая песня…

«Униженные и оскорблённые»

Отдельное издание

Еще из Сибири (8 нояб. 1857 г.) Достоевский писал старшему брату М. М. Достоевскому, что собирается написать «роман из петербургского быта, вроде «Бедных людей» (а мысль еще лучше «Бедных людей»)…» Но приступил он к работе над романом уже в Петербурге в мае 1860 г. и завершил в июле 1861-го. Роман имел большой успех у читающей публики и способствовал быстрому росту тиража журнала «Время».

Мнения критиков, естественно, разделились. Одними из первых и доброжелательно оценили новый роман автора «Бедных людей»: И. Г. Чернышевский (С, 1861, № 2) и А. Н. Плещеев (МВед, 1861, № 13, 17 янв.), А. Хитро в («Сын отечества», 1861, № 9) и др. А вот Г. А. Кушелев-Безбородко (PCл, 1861, № 9), И. А. Добролюбов (С, 1861, № 9), Е. Тур («Русская речь», 1861, № 11) и ряд других рецензентов, наоборот, признавая занимательность романа, находили в нем серьезные, на их взгляд, недостатки – надуманность сюжета, немотивированность поведения героев, мелодраматический колорит. О том, как близко к сердцу принимал Достоевский подобные отзывы, можно судить по его признанию в «Примечании <к статье Н. Страхова «Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве»>», сделанному спустя три года: «Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не людей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму (на что требовалось действительно время и выноска идей в уме и в душе). В то время как я писал, я, разумеется, в жару работы, этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два-три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно. Этой уверенности было с меня довольно. Вышло произведение дикое, но в нем есть с полсотни страниц, которыми я горжусь…» И далее автор, отдав всю какую только можно дань скромности, позволяет вылиться из-под своего пера и фразе, наполненной достоинством и сдержанной авторской гордостью: «Произведение это обратило, впрочем, на себя некоторое внимание публики…» Невольно подумаешь – если бы та же Евгения Тур (Е. В. Салиас-де-Турнемир), посчитавшая высокомерно, что-де «Униженные и оскорбленные» «не выдерживают ни малейшей художественной критики», вместо своих пухлых «художественных» романов («Племянница», «Три поры жизни» и пр.) написала бы, создала только одно произведение уровня и значимости этого «петербургского романа» Достоевского, она уже не была бы сейчас так прочно и безнадежно забыта…

«Униженные и оскорбленные» – первый большой, со сложным разветвленным сюжетом роман писателя, это как бы репетиция, проба, подступ к романам, которые составят «великое пятикнижие» Достоевского, принесут ему всемирную известность. Недаром в «Униженных и оскорбленных» вспоминается творческая история самого первого романа писателя – «Бедные люди», – недаром возникает и своеобразная перекличка между заглавиями. Достоевский как бы подводит итог своему раннему периоду творчества, оценивает его и окончательно завершает.

ХОЗЯЙКА. Повесть. 03, 1847, № 10, 12. (I)

Основные персонажи:

Алексей (Алеша);

Дворник-татарин;

Катерина;

Кошмаров;

Мурин Илья;

Ордынов Василий;

Ярослав Ильич.

В повести, состоящей из двух частей, много таинственного, недосказанного, мистического. Молодой человек по фамилии Ордынов решил переменить квартиру и снял угол от жильцов в квартире некоего Мурина, у которого в прошлом была какая-то мрачная история и который на поверку оказывается чуть ли не колдуном. Странная у Мурина и молодая жена Катерина (дворник-татарин так прямо считает ее сумасшедшей) и тоже со своей мрачно-таинственной историей в прошлом. Между Ордыновым и Катериной вспыхивают вдруг болезненные мучительные отношения – горячечная какая-то любовь. И, конечно, – ревность со стороны старого мужа, дело чуть не доходит до смертоубийства. Но все заканчивается лишь разлукой – Ордынов съезжает от Муриных, переносит тяжелейшую болезнь, чудом выживает, а через некоторое время узнает, что Мурины уехали из Петербурга…

* * *

Достоевскому, после упоительного успеха «Бедных людей», суждено было испить горькую чашу: В. Г. Белинский, а вслед за ним и большинство читателей и критиков считали каждое его последующее произведение все более неудачным. Молодой писатель после очередного провала с повестью «Господин Прохарчин» отказывается от прежних аналогичных замыслов, от «повторения старого», как напишет он в 20-х числах октября М. М. Достоевскому, и с вдохновением пишет-создает «Хозяйку». Вместо бедного униженного чиновника в герои взят «мечтатель», что внесло в типичную «петербургскую» повесть с элементами «физиологического очерка» струю романтизма. Кроме того, в этом произведении впервые у Достоевского столь много внимания уделено анализу внутреннего психологического состояния героя, исследованию самых потаенных «извивов» его души. Определенное воздействие на стиль (близкий фольклорному) и колорит повести оказало раннее творчество Н. В. Гоголя, особенно «Страшная месть».

Увы, надежды Достоевского на успех своего необычного произведения провалились. Белинский первый и беспощадно осудил его «романтический» опыт в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» (С, 1848, № 1, 3): «… автор хотел попытаться помирить Марлинского с Гофманом, подболтавши сюда немного юмору в новейшем роде и сильно натеревши все это лаком русской народности <… > Во всей этой повести нет ни одного простого и живого слова или выражения: все изысканно, натянуто, на ходулях, поддельно и фальшиво…» В письмах же к друзьям (В. П. Боткину, П. В. Анненкову) «неистовый Виссарион» и вовсе не церемонился, называя «Хозяйку» «мерзостью» и «страшной ерундой». Из критиков разве только А. А. Григорьев, уже тогда более чутко понимающий творчество Достоевского, как достоинство повести отметил ее «тревожную лихорадочность» (РСл, 1859, № 5).

ЧЕСТНЫЙ ВОР. (Из записок неизвестного). Рассказ. 03, 1848, № 4, под заглавием: «Рассказы бывалого человека. (Из записок неизвестного). I. Отставной. II. Честный вор». (II)

Основные персонажи:

Аграфена;

Астафий Иванович;

Емельян Ильич (Емеля);

Костоправов;

Неизвестный.

Астафий Иванович, отставной солдат и бывший дворецкий, оставшись без места, зарабатывает на хлеб шитьем. По доброте душевной приютил он в своем углу пьянчужку Емелю, с которым сошелся-познакомился случайно в харчевне. Тот, конечно, благодарен без меры, держит себя тихо, скромно, «ветошкой», лишнего не просит, все по кабакам ходит пьет горькую и почти не ест. Только однажды пропали у Астафия Ивановича только что пошитые рейтузы из сундука. Емельян клянется-божится – не он украл. А сам пьян и нос в табаке. Так и не признался и вовсе пропал из дому. А через пять дней возвратился, трезвый, похмельный, в мучительном раздумье, все маялся какой-то думой, даже выпить чарку, поднесенную добрейшим Астафием Ивановичем, наотрез отказался, в конце концов слег от переживаний в смертельном недуге и уже перед самой кончиной признался-таки: он, он украл злополучные портки – согрешил…

* * *

Достоевский задумывал цикл произведений, объединенных образом повествователя – Неизвестного. Кроме «Рассказов бывалого человека» он появляется еще в «Елке и свадьбе». Сами же «Рассказы бывалого человека» должны были, судя по всему, состоять из трех произведений, объединенных, в свою очередь, героем по имени Астафий Иванович. В первом рассказе, под названием «Отставной» (текст его публикуется в ПСС в примечаниях к «Честному вору»), Астафий Иванович вспоминает о своем солдатском прошлом и об участии в войне против Наполеона. Во втором, под названием «Домовой», герой уже оставил солдатскую службу, живет в Петербурге, работает на фабрике. Третьим и был «Честный вор», события в котором происходят «тому назад года два», когда Астафий Иванович, уже побывав в дворецких у одного барина, был без места и встретился с Емелей, и эту горькую историю рассказывает он Неизвестному, у которого, в свою очередь, является теперь жильцом и нахлебником. Замысел «Домового» не был осуществлен (сохранилось в рукописи лишь начало), и в

03 появились только две части. Для издания 1860 г. Достоевский объединил оба рассказа под общим заглавием «Честный вор (Из записок неизвестного)». Название это перекликается с популярной комедией-водевилем Д. Т. Ленского «Честный вор» (1829). 77. В. Анненков в обзоре «Заметки о русской литературе прошлого года» (С, 1849, № 1) весьма благожелательно оценил «Честного вора», и это был единственный отзыв о рассказе Достоевского в критике 1840-х гг.

ЧТОБЫ КОНЧИТЬ. Последнее объяснение с «Современником». Статья. Э, 1864, № 9, без подписи. (XX)

Данное «объяснение» стало действительно последним в полемике Достоевского с «Современником», начатой статьей «Молодое перо» и продолженной статьями «Опять «Молодое перо», «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», «Необходимое заявление». На последнюю из них и заметку в том же номере «Эпохи» (1864, № 7) 77.77. Страхова «Мрак неизвестности (Заметки летописца)» М. А. Антонович («Посторонний сатирик») разразился пятью статьями, объединенных заглавием «Литературные мелочи», в 9-м номере «Современника». В окончательном ответе редактора «Эпохи» язвительно подчеркивается эта несоразмерность затраченных полемических средств: «Господа Современники, в июльской книге нашей по поводу двух ваших статей об «Эпохе», сотрудник наш Ф. Достоевский написал о вас заявление, самое необходимое, – в три страницы. На это вы ответили полемикой ровно в сорок восемь страниц! <. > Сорок восем страниц ответа на три страницы! И неужели вы не сообразили, что это не только бестактно, но и бездарно; что можно отвечать и двумя страницами, но так, что и на двух страницах (если вы правы) можно совершенно разрушить своего противника…» В дальнейшем, вплоть до закрытия «Эпохи», полемику с Антоновичем вел Страхов.

ЧУЖАЯ ЖЕНА И МУЖ ПОД КРОВАТЬЮ. (Происшествие необыкновенное). Рассказ. Впервые как два отдельных рассказа: 1) «Чужая жена. (Уличная сценка)», 03, 1848, № 1; 2) «Ревнивый муж. (Происшествие необыкновенное)», 03, 1848, № 11. (II)

Основные персонажи:

Александр Демьянович;

Амишка;

Бобыницын;

Половицын;

Творогов Иван Ильич;

Шабрин Иван Андреевич;

Шабрина Глафира Петровна.

Болезненно ревнивый муж, пытаясь выследить жену, сначала знакомится сразу с двумя ее любовниками, а в другой раз и вовсе по ошибке попадает совершенно в чужую квартиру и сам оказывается под кроватью в роли прячущегося от мужа любовника, причем, с изумлением обнаруживает, что прячется под кроватью не один…

* * *

Судя по начальным строкам рассказа «Ревнивый муж», опущенным при слиянии его с рассказом «Чужая жена» (в издании 1860 г.), эти произведения входили в цикл, объединенный рассказчиком Неизвестным, и были, таким образом, связаны с «Елкой и свадьбой» и «Честным вором». При объединении двух рассказов «Ревнивый муж» был значительно сокращен. Это произведение, написанное на стыке сатирического фельетона и водевиля, наглядно подтверждает комический талант Достоевского, уже ярко проявившийся в «Бедных людях». Мало кто помнит проницательное суждение В. Г. Белинского о молодом Достоевском в рецензии на «Петербургский сборник» (03, 1846, № 3): «С первого взгляда видно, что талант г. Достоевского не сатирический, не описательный, но в высокой степени творческий и что преобладающий характер его таланта – юмор. <… > смешить и глубоко потрясать душу читателя в одно и то же время, заставить его улыбаться сквозь слезы, – какое умение, какой талант!..» Водевильное содержание подчеркнуто и характерным названием – автору хорошо были известны популярные водевили тех лет «Муж в камине, а жена в гостях», «Жена за столом, а муж под полом» и т. п. Этот свой «водевильный опыт» пригодится писателю позже при работе над первыми «послекаторжными» произведениями – «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели». Достоевский помнил, конечно, об успехе «Чужой жены» и «Ревнивого мужа» – С. С. Дудышкин, обозревая достижения русской литературы за 1848 г. (03, 1849, № 1), свидетельствовал, что публика их читала с удовольствием.

ШУТ – см. Ползунков.

ЩЕКОТЛИВЫЙ ВОПРОС. Статья со свистом, с превращениями и переодеваньями. Вр, 1862, № 10, без подписи. (XX)

Данная статья – кульминационная в полемике Достоевского с М. Н. Катковым и его «Русским вестником». Основной объем ее занимает драматическая пародийная сцена, якобы приснившаяся автору: действие происходит в банкетном зале на обеде по подписке, Оратор (Катков) – произносит спич, который все время сбивается на диалог-спор, ибо его беспрестанно перебивают то Нигилист, то Николай Филиппович (Павлов, редактор газеты «Наше время»), то разные другие голоса справа и слева. В этой мало известной современному читателю статье ярко проявился не только полемический талант Достоевского, но и талант драматурга (стоит вспомнить не дошедшие до нас его ранние драматические опыты «Мария Стюарт», «Борис Годунов» и «Жид Янкелъ») и блестящий дар пародиста (проявившийся еще в «Бедных людях»).

Сатирический портрет Каткова, рисуемый здесь, был намечен еще в «Ответе «Русскому вестнику» (Вр, 1861, № 5), где об издателе PB сказано: «Подумаешь, что ему приятнее всего, собственно, процесс, манера наставлений и болтовни…» В «Щекотливом вопросе» отправной точкой для Достоевского стала статья «Кто виноват?» в газете «Современное слово» (1861, № 99—102), в которой Катков объявлялся чуть ли не главным виновником зарождения и разгула нигилизма в России. Редактор «Времени» остроумно обыграл это абсурдное преувеличение, создав остросатирический портрет Каткова – англоманствующего тщеславного фразера, равнодушного к России. Примечательно то, что Оратор-Катков из «Щекотливого вопроса» во многом напоминает тщеславного литератора-западника Кармазинова из будущего романа «Бесы», который будет публиковаться как раз на страницах катковского «Русского вестника» – ирония истории литературы.

Раздел II
Персонажи

Ф. М. Достоевский. Фотография М Б. Туликова, 1861 г.

BLANCHE (mademoiselle Blanche; Бланш; m-lle Зельма) («Игрок»), француженка-авантюристка, предмет воздыханий Генерала, вместе со своим дружком и дальним родственником Де-Грие ловко использующая страсть старого ловеласа в корыстных целях. «Кто такая m-lle Blanche? Здесь у нас говорят, что она знатная француженка, имеющая с собой свою мать и колоссальное состояние. Известно тоже, что она какая-то родственница нашему маркизу, только очень дальняя, какая-то кузина или троюродная сестра. <…> M-lle Blanche красива собою. Но я не знаю, поймут ли меня, если я выражусь, что у ней одно из тех лиц, которых можно испугаться. По крайней мере я всегда боялся таких женщин. Ей, наверно, лет двадцать пять. Она рослая и широкоплечая, с крутыми плечами; шея и грудь у нее роскошны; цвет кожи смугло-желтый, цвет волос черный, как тушь, и волос ужасно много, достало бы на две куафюры. Глаза черные, белки глаз желтоватые, взгляд нахальный, зубы белейшие, губы всегда напомажены; от нее пахнет мускусом. Одевается она эффектно, богато, с шиком, но с большим вкусом. Ноги и руки удивительные. Голос ее – сиплый контральто. Она иногда расхохочется и при этом покажет все свои зубы, но обыкновенно смотрит молчаливо и нахально <…> Мне кажется, m-lle Blanche безо всякого образования, может быть даже и не умна, но зато подозрительна и хитра. Мне кажется, ее жизнь была-таки не без приключений. Если уж говорить все, то может быть, что маркиз вовсе ей не родственник, а мать совсем не мать…» В конце концов мадмуазель Бланш выскочила-таки замуж за генерала и успела до его скорой кончины перевести на себя все наследованные им капиталы…

О таких «опустившихся» парижанах, как m-lle Blanche и Де-Грие, Достоевский писал с сарказмом в «Зимних заметках о летних впечатлениях», в главах «Опыт о буржуа» и «Брибри и мабишь».

М-МЕ М* (Natalie) («Маленький герой»), замужняя дама, в которую влюбился Маленький герой. «М-me М* была тоже очень хороша собой, но в красоте ее было что-то особенное, резко отделявшее ее от толпы хорошеньких женщин; было что-то в лице ее, что тотчас же неотразимо влекло к себе все симпатии, или, лучше сказать, что пробуждало благородную, возвышенную симпатию в том, кто встречал ее. Есть такие счастливые лица. Возле нее всякому становилось как-то лучше, как-то свободнее, как-то теплее, и, однако ж, ее грустные большие глаза, полные огня и силы, смотрели робко и беспокойно, будто под ежеминутным страхом чего-то враждебного и грозного, и эта странная робость таким унынием покрывала подчас ее тихие, кроткие черты, напоминавшие светлые лица итальянских мадонн, что, смотря на нее, самому становилось скоро так же грустно, как за собственную, как за родную печаль. Это бледное, похудевшее лицо, в котором сквозь безукоризненную красоту чистых, правильных линий и унылую суровость глухой, затаенной тоски еще так часто просвечивал первоначальный детски ясный облик, – образ еще недавних доверчивых лет и, может быть, наивного счастья; эта тихая, но несмелая, колебавшаяся улыбка – все это поражало таким безотчетным участием к этой женщине, что в сердце каждого невольно зарождалась сладкая, горячая забота, которая громко говорила за нее еще издали и еще вчуже роднила с нею. Но красавица казалась как-то молчаливою, скрытною, хотя, конечно, не было существа более внимательного и любящего, когда кому-нибудь надобилось сочувствие. Есть женщины, которые точно сестры милосердия в жизни. Перед ними можно ничего не скрывать, по крайней мере ничего, что есть больного и уязвленного в душе. Кто страждет, тот смело и с надеждой иди к ним и не бойся быть в тягость, затем что редкий из нас знает, насколько может быть бесконечно терпеливой любви, сострадания и всепрощения в ином женском сердце. Целые сокровища симпатии, утешения, надежды хранятся в этих чистых сердцах, так часто тоже уязвленных, потому что сердце, которое много любит, много грустит, но где рана бережливо закрыта от любопытного взгляда, затем что глубокое горе всего чаще молчит и таится. Их же не испугает ни глубина раны, ни гной ее, ни смрад ее: кто к ним подходит, тот уж их достоин; да они, впрочем, как будто и родятся на подвиг… М-me М* была высока ростом, гибка и стройна, но несколько тонка. Все движения ее были как-то неровны, то медленны, плавны и даже как-то важны, то детски-скоры, а вместе с тем и какое-то робкое смирение проглядывало в ее жесте, что-то как будто трепещущее и незащищенное, но никого не просившее и не молившее о защите…»

Маленький герой стал невольным свидетелем ее семейной тайны-драмы: она несчастна с мужем и любит другого человека…

M-R М* («Маленький герой»), муж т-те М*, в которую влюбился первой уж недетской любовью Маленький герой. Ему дана подробная и обобщающая характеристика: «Говорили, что муж ее ревнив, как арап, не из любви, а из самолюбия. Прежде всего это был европеец, человек современный, с образчиками новых идей и тщеславящийся своими идеями. С виду это был черноволосый, высокий и особенно плотный господин, с европейскими бакенбардами, с самодовольным румяным лицом, с белыми как сахар зубами и с безукоризненной джентльменской осанкой. Называли его умным человеком. Так в иных кружках называют одну особую породу растолстевшего на чужой счет человечества, которая ровно ничего не делает, которая ровно ничего не хочет делать и у которой, от вечной лености и ничегонеделания, вместо сердца кусок жира. От них же поминутно слышишь, что им нечего делать вследствие каких-то очень запутанных, враждебных обстоятельств, которые «утомляют их гений», и что на них поэтому «грустно смотреть». <…> На первом плане у них всегда и во всем их собственная золотая особа, их Молох и Ваал, их великолепное «я». Вся природа, весь мир для них не более как одно великолепное зеркало, которое и создано для того, чтоб мой божок беспрерывно в него на себя любовался и из-за себя никого и ничего не видел; после этого и немудрено, что все на свете видит он в таком безобразном виде. На все у него припасена готовая фраза, и – что, однако ж, верх ловкости с их стороны – самая модная фраза. Даже они-то и способствуют этой моде, голословно распространяя по всем перекресткам ту мысль, которой почуют успех. Именно у них есть чутье, чтоб пронюхать такую модную фразу и раньше других усвоить ее себе, так, что как будто она от них и пошла. Особенно же запасаются они своими фразами на изъявление своей глубочайшей симпатии к человечеству, на определение, что такое самая правильная и оправданная рассудком филантропия, и, наконец, чтоб безостановочно карать романтизм, то есть зачастую все прекрасное и истинное, каждый атом которого дороже всей их слизняковой породы. Но грубо не узнают они истины в уклоненной, переходной и неготовой форме и отталкивают все, что еще не поспело, не устоялось и бродит. Упитанный человек всю жизнь прожил навеселе, на всем готовом, сам ничего не сделал и не знает, как трудно всякое дело делается, а потому беда какой-нибудь шероховатостью задеть его жирные чувства: за это он никогда не простит, всегда припомнит и отомстит с наслаждением. Итог всему выйдет, что мой герой есть не более не менее как исполинский, донельзя раздутый мешок, полный сентенций, модных фраз и ярлыков всех родов и сортов.

Но, впрочем, m-r М* имел и особенность, был человек примечательный: это был остряк, говорун и рассказчик, и в гостиных кругом него всегда собирался кружок…»

NN (Иван NN, генерал NN) («Попрошайка»), герой малоизвестного рассказа Достоевского, опубликованного без подписи в газете-журнале «Гражданин» (1873), – столичный генерал, «…этот генерал был человек довольно чванный и неприступный, и особенно трудно было выпросить у него какое-нибудь рекомендательное письмо, даже близким знакомым…» Однако ж, как оказалось, генерал еще и скуповат, так что некоему Павлу Михайловичу С., ловкому психологу, удалось, напугав предварительно NN займом денег, получить от него нужную рекомендацию в четверть часа.

А – В («Записки из Мертвого дома»), каторжник из дворян, один из двоих (вместе с Куликовым), кому удалось совершить побег. «Это был самый отвратительный пример, до чего может опуститься и исподлиться человек и до какой степени может убить в себе всякое нравственное чувство, без труда и без раскаяния. А – в был молодой человек, из дворян, о котором уже я отчасти упоминал, говоря, что он переносил нашему плац-майору все, что делается в остроге, и был дружен с денщиком Федькой. Вот краткая его история: не докончив нигде курса и рассорившись в Москве с родными, испугавшимися развратного его поведения, он прибыл в Петербург и, чтоб добыть денег, решился на один подлый донос, то есть решился продать кровь десяти человек для немедленного удовлетворения своей неутолимой жажды к самым грубым и развратным наслаждениям, до которых он, соблазненный Петербургом, его кондитерскими и Мещанскими, сделался падок до такой степени, что, будучи человеком неглупым, рискнул на безумное и бессмысленное дело. Его скоро обличили; в донос свой он впутал невинных людей, других обманул, и за это его сослали в Сибирь, в наш острог, на десять лет. Он еще был очень молод, жизнь для него только что начиналась. Казалось бы, такая страшная перемена в его судьбе должна была поразить, вызвать его природу на какой-нибудь отпор, на какой-нибудь перелом. Но он без малейшего смущения принял новую судьбу свою, без малейшего даже отвращения, не возмутился перед ней нравственно, не испугался в ней ничего, кроме разве необходимости работать и расстаться с кондитерскими и с тремя Мещанскими. Ему даже показалось, что звание каторжного только еще развязало ему руки на еще большие подлости и пакости. «Каторжник, так уж каторжник и есть; коли каторжник, стало быть, уж можно подличать, и не стыдно». Буквально, это было его мнение. Я вспоминаю об этом гадком существе как об феномене. Я несколько лет прожил среди убийц, развратников и отъявленных злодеев, но положительно говорю, никогда еще в жизни я не встречал такого полного нравственного падения, такого решительного разврата и такой наглой низости, как в А-ве. <…> На мои глаза, во все время моей острожной жизни, А-в стал и был каким-то куском мяса, с зубами и с желудком и с неутолимой жаждой наигрубейших, самых зверских телесных наслаждений, а за удовлетворение самого малейшего и прихотливейшего из этих наслаждений он способен был хладнокровнейшим образом убить, зарезать, словом, на все, лишь бы спрятаны были концы в воду. Я ничего не преувеличиваю; я узнал хорошо А-ва. Это был пример, до чего могла дойти одна телесная сторона человека, не сдержанная внутренне никакой нормой, никакой законностью. И как отвратительно мне было смотреть на его вечную насмешливую улыбку. Это было чудовище, нравственный Квазимодо. Прибавьте к тому, что он был хитер и умен, красив собой, несколько даже образован, имел способности. Нет, лучше пожар, лучше мор, чем такой человек в обществе!..» В другом месте об А-ве сказано еще определеннее: «низкое и подленькое создание, страшно развращенное, шпион и доносчик по ремеслу».