Февраль. Неотправленное письмо
…И как всегда, в самые трудные минуты, я пишу письмо. Вернее, письма. Их было много в моей жизни: отправленных по почте и переданных прямо в руки адресату, и – неотправленных – вещественных знаков невещественных отношений. Писем, написанных на одном дыхании – неровным почерком, с зачеркнутыми словами и фразами, и – тщательно и любовно переписанных не один раз…
И вот теперь, помня твои слова: «Может быть, ты мне еще и письма будешь писать?», слова, которые звучат самым точным эпиграфом ко всем нашим – я даже не могу назвать их отношениями – ко всем нашим встречам – нет, не встречам, скорее – свиданиям (хотя тоже уж слишком романтично!) – ко всем нашим дням, часам, минутам, проведенным вместе – я все-таки пишу. Не письмо. Не объяснение в любви. Послание? Нет. Объяснительную записку. Как провинившаяся школьница, которая не знает, в чем ее вина и перед кем, но пишет. Разница лишь в том, что у нее есть конкретное лицо, заставившее ее это сделать, а у меня это «лицо» – мое собственное, растерянное и заплаканное, а, может быть, твое – отсутствующее и чужое, насмешливое и непостижимое в своем равнодушии. Но… Тысячу раз «но» – такое восхитительно-желанное и любимое! Ты не прячешь его от меня, как не прячешь и от других, и я чувствую себя любой ДРУГОЙ, которая ничего не знает о тебе, и ничего не узнает, если этого не захочешь ты сам. А ты не хочешь… Что мое желание против твоего нежелания? Что моя слабость против твоей силы? Что моя жалость против твоей решимости, и мои слова против твоего молчания?! Где та черта, которую я переступила, а, оглянувшись, не увидела? Где та грань, за которую мне уже не позволено? Тобой. Твоим молчанием.
Это – последний всплеск доверия и откровения.
Телефон. Семь магических цифр. Я накручиваю диск, и с каждой цифрой волны трепета и желания, любви и страха, парализующие мой мозг и язык, поднимаются во мне. Стоп, тормоз, и вместо «милый» говорю «привет», вместо «люблю» – «как дела?», вместо «жду» – «пока!». Да, не следует под все минутные порывы и проявления чувств «подкладывать словесную основу» (это ты сказал). Но ведь для того и дан человеку язык, чтобы объяснить, убедить, поведать, утешить и даже – солгать. Да, слова лгут, но я жду этой лжи, так как правда, молчаливая, и потому – особенно реально-горькая, так страшна, так обидна, а, порой, жестока. Дай мне еще немного пожить в сладком обмане! Ведь и я сама себя обманывала, сначала случайно, а теперь – умышленно. Устала от правды, не хочу истины! Ты говоришь, что правда бывает разная: для одних – одна, для других – другая. А для меня?..
Нахожусь в наркотическом дурмане воспоминаний…Спасибо за те часы, которые теперь кажутся мгновениями (а, может быть, их вообще не было?) – я уже давно не была так счастлива. А теперь я уже ничего не хочу, ибо ничему не верю. И никому. Так как все либо лгут, что «чувствуют», либо чувствуют, что лгут, и, не желая лгать, говорят ТАКУЮ ПРАВДУ!, что лучше бы уж молчали, как это вдохновенно и непревзойденно делаешь ты. Не надо, не говори ничего, я по твоему дыханию обо всем догадаюсь…
Господи, сколько бы я могла тебе сказать! Ведь у меня хватит слов, чтобы рассказать, как я чувствую и что я чувствую…Нет, не слушай меня! Жизнь идет, меняется погода, настроение, внутреннее состояние, ощущения, отвлекают дела, встречи, бездарные разговоры, телефонные звонки… Милый, любимый и недоступный, только услышь меня, это же совсем не трудно, это же очень приятно и лестно – услышать о себе, что в тебе – ВСЁ! Сколько раз тебе это говорили? Я знаю, что их тех трех качеств, которые ты считаешь необходимыми для женщины – красота, ум и доброта – я обладаю лишь одним, и оно, к сожалению, никогда не займет в твоей душе, в твоих глазах и в твоем сердце того места, которое необходимо мне, но знай, что … Хотя, впрочем, тебе этого не надо…
Или я думаю о тебе слишком хорошо, или чересчур плохо. Или твоя проницательность неподвластна моей интуиции, или твое бездушие, естественно или напускное, никак не укладывается в моем сознании!
Все помню – до вздоха, до взгляда! Никогда в жизни ни от кого не испытывала таких унижений! А сейчас, это – как наслаждение. Мазохизм какой-то! Но я не отказываюсь от этого! Пусть! Так мне и надо! Мне это приятно! Я купаюсь в этом, смакую, проговаривая про себя, боюсь только произнести вслух – еще не исчезло чувство стыда. Счастье мое и боль, любовь моя и тоска, страсть, не знающая удержу и страх, не знающий причины! Для тебя – все, что делаю, все, что думаю, все, что НЕ делаю! Ну, ЧТО ты хочешь?!
Как страшно, что моя любовь, мой запас нежности и ласки оказались никому, понимаешь – НИ-КО-МУ! – не нужны! И, чтобы выжить, я по крохам, по крупицам собираю те слова, те улыбки, те ласки, которые ты разбросал за это время – за секунду вместе, за вечность вместе…
Боже мой, откуда ты свалился на мою несчастную голову?!
Представляю, как ты бесишься, читая этот пьяный бред! Но это – единственное, что мне осталось: разговор с самой собой, один на один, откровенно и жестоко, ведь это говорю я – СЕБЕ. И некому контролировать ситуацию…
Рогатка
Еду домой после спектакля Виктюка…
С другим выражением глаз, с другим выражением лица. С другими мыслями…
В ушах – Мercury, в горле – комок, в глазах – слезы, в сердце – тоска…
Хотелось прижаться щекой к роскошному торсу молодого актера, хотелось припасть губами к руке главного героя. Хотелось заглянуть в душу самому режиссеру…
Кто еще плакал в зале? Кого еще захватила сомнительная проблема мужской любви?..
И уже не лезет в горло любимый куриный суп. В лучшем случае – чай. И домашняя пустопорожняя суета раздражает больше обычного. Разбавляю сжатость сердца двадцатиградусной ананасовой «парфюмерией» и, преодолевая традиционную бытовуху неимоверными усилиями, реагирую почти адекватно.
Но – в ушах – Мercury, в горле – комок…
Хочется любить и страдать.
Хочется понять и суметь.
Сделать такое что-то – как в двадцать. Но с опытом сорока.
Хочется еще раз пережить, перечувствовать, пересмотреть и переплакать.
Хочется инъекции страсти, силы и веры. На три, пять, семь дней…
Все кажется пустым и мелким. И не страшно, почти в полночь, по безлюдной улице. У меня прививка от напастей. На сегодня. На три, пять, семь дней…
Только бы не сбить, не смешать, не нейтрализовать по ходу жизни!
Объявляю войну обыденности! Завтра же строю себе такие же – пусть шаткие и однодневные – декорации! И буду прорывать гремящую бумагу собственным телом! И буду раскачивать одиноко висящую лампочку! И взлетать на качелях жизни и страсти!..
Хочу соответствовать и совпадать! Мой мир – мой круг. По радиусу пропускаю внутрь редкие импульсы. Подпитываюсь. Расту. Но не ввысь, а вглубь. Кто-то может напиться. А кто-то и плюнет. И, приникнув ухом, послушает – есть ли эхо…
Хочу заработать много денег. На цветы. Чтобы подарить их. Не за пьесу. Не за игру. За чувства. За мои чувства. Возрожденные…. Спасибо…
Хотя сегодня я ими никого не одарила и не порадовала.
И ни к чему не по-будила. И не про-будила. И не воз-будила. Замкнула на себе, отвоевав кусочек света у затараканенной темноты. Сцены и жизни…
А завтра – отшлифую шероховатости и сглажу углы сбалансированным и благородным, возвышенным и беспроблемным звучанием симфонического оркестра. Унесусь от житейского, убаюкаюсь гармонией, заглушу Мercury Моцартом и впаду в полусонное, размеренное, до тошноты привычное состояние сформулированной мудрости и закамуфлированной печали…
Те же лица и голоса, те же мысли и слова, те же фразы и жесты, те же звуки и песни.
Закольцованность жизни, дней и месяцев, формулы дат и цен, телефонных номеров и обменного курса. Обменяйте меня!
Пересчитайте годы два к одному! Я отработаю! Отдам вдвойне! Даю гарантию банка проб и ошибок! Здесь – без обмана…
…Сижу на первом ряду, упираясь коленками в занозистую, неухоженную сцену. Смотрю прямо в глаза актерам, ощущаю биение их сердец, вижу испарину на их телах. И верю им! И думаю о своем семнадцатилетнем сыне, которого тоже может полюбить инвалид в возрасте Христа!..
…Кто еще плакал в зале?…
Кто написал пьесу – не важно. Важно – кто прочувствовал. Кто осмелился прочувствовать.
А кто услышал? Кто не побоялся любви?
Не важно – кто кого. И как. И, тем более, почему.
Кто готов броситься в небытие? Кто прокричит в пустоту имя любимого?
Женщины здесь ни при чем…
…Ну, кто еще плакал в зале?…
Фантазия для голоса со слезами
Начиналось всё тогда, когда батон белого стоил 13 копеек, а один километр на такси – 20; когда в 21.00 по телевизору показывали программу «Время» с музыкой Свиридова, а по периферийным клубам – фильмы Тарковского; тогда, когда у магазина «Власта» на Ленинском проспекте старушки и проститутки втихаря продавали косметику и хрусталь, и в нашей стране еще не было мафии и секса…
Закончилось – условно – через 12 лет, когда в своей очередной книге Эдичка уже заклеймил и развенчал «сына юриста»; тогда, когда в результате телефонного опроса общественного мнения можно было сделать вывод, что среди безработных менеджеров с высшим музыкальным образованием в возрастной группе от 35 до 50 лет и доходом до 100 тысяч рублей на одного члена семьи, самой скандальной фигурой в телепрограммах предыдущей недели считается генерал Лебедь; тогда, когда на собственную стрижку и укладку (в парикмахерской) зарабатывалось за 4 часа – стрижкой чужой непослушной собаки тупыми ножницами…
… – Здравствуйте! Пожалуйста, до метро…
Ныряю в такси. Звонко хлопает дверца. Усаживаюсь на заднее сиденье и смотрю на часы: успею. Водитель хмуро буркнул что-то в ответ, недовольно посмотрел на меня в зеркало, включил счётчик – поехали.
Как всегда, опаздываю. Но сегодня, честно, подвел транспорт. Надо же – троллейбусы исчезли средь бела дня! Да это и к лучшему: можно сосредоточиться, спокойно всё обдумать, если, конечно, таксист не будет чересчур разговорчивым. Мне повезло: он оказался именно таким (хотя мог бы быть и чуточку дружелюбнее!).
Светофор. Справа – Новодевичий монастырь. Последний раз я там была девять лет назад – прибежала на свидание со своим теперешним мужем и с упоением пересказывала ему первую в том учебном году лекцию по философии. Сейчас вспоминаю – он слушал невнимательно и, кажется, не разделял моего восторга.
Почему я тогда этого не заметила? Мы медленно проходили мимо памятников, надгробных плит, с каким-то благоговейным трепетом рассматривали их, читали надписи и целовались украдкой.
Метро. Таксист брезгливо сунул металлический рубль в карман и опять посмотрел на меня в зеркало. Но я уже спускаюсь по ступенькам в подземный переход и вливаюсь в толпу беспорядочно снующих людей. Вижу всех и – никого. Иногда взгляд выловит из людской массы чье-то лицо и на секунду задержится на нём, но и то лишь потому, что прежде, чем я успеваю это заметить, кто-то тоже смотрит на меня.
В вагоне не сажусь: ехать одну остановку. Не читаю, так как книгу постоянно, как будто нарочно, выбивают из рук. Упорно смотрю на плотную чёрную резину дверей – боюсь увидеть свое отражение в стекле, а то опять расстроюсь.
Скоро тридцать… В зеркало смотрюсь всё реже: все равно ничего не изменишь. Никакая косметика не скроет выражения тоски на лице. И особенно это заметно в праздники, когда, желая хоть немного выделить этот день из обычных суетливых будней, стараюсь придать своему лицу более яркие оттенки, которые, к сожалению, еще больше подчёркивают и обнажают всю безвыходность положения. И грустно-задумчивый взгляд не скрыть за обрамлением синих теней! Сейчас модны жёлтые или золотистые – пробовала: эффект нулевой…
На улице снова попадаю в водоворот людей и машин. Пытаюсь сосредоточиться на переходе, так как уже не один раз водители резко, с визгом затормозив, выскакивали из машин и, размахивая руками, выкрикивали известные им одним словесные комбинации, которые явно относились ко мне. Но я была уже на недосягаемом расстоянии и не могла по достоинству оценить их изобретательность.
Бегу. Сегодня опаздывать нельзя: целый отряд «проверяющих», сформированный из наиболее уважаемых работников отдела кадров и нашей редакционной администрации, в угрожающих позах стоит у входных дверей, и каждый из них готов безжалостно занести твою фамилию в «чёрный» список недисциплинированных.
Врываюсь в здание с первым сигналом, предательски раздающимся из маленького радиоприемника, стоящего на столике у милицейского поста, пробегаю мимо всех этих «уполномоченных», и спасительные двери лифта скрывают меня от их, полных недоумения, взглядов.
Четвёртый этаж. Длинный коридор… Два года назад я пришла сюда в первый раз. Сидела в комнате секретаря, выслушивала наставления и отвечала на вопросы, чувствуя себя не очень уютно под её колючим, сверлящим взглядом. Постоянно отвлекала мысль: «До чего же она похожа на свекровь! И причёска, и комплекция, и этот поучительный тон!» Видимо, именно это сходство и стало причиной моего нерасположения к ней. Беру со стола бланки, на одном из которых жирно-чёрным шрифтом написано «Анкета», на другом, многозначительно – «Автобиография». Прошу разрешения у женщины с комплекцией свекрови взять их домой и обещаю привезти заполненными на следующий день…
ФАМИЛИЯ, ИМЯ, ОТЧЕСТВО… Я уже давно не ошибаюсь и не называю, и не пишу свою девичью фамилию. Как же были родители против моего замужества! Понять их состояние – ужас, недоумение, отчаяние, почти ненависть к будущему зятю – я смогла только спустя несколько лет. Да, они были справедливы и ясновидящи в своих прогнозах, оценках и суждениях, подчас резких, доводивших меня до слёз и до безумных мыслей – уйти из дома. Куда? Не важно. Лишь бы вместе с ним. Именно в эти дни – в период бурных ссор, эмоциональных возгласов, убеждений, логических доводов, взаимных обид и слёз – произошел какой-то надлом в моих взаимоотношениях с ними. Мы жили вместе, в одной квартире, но шли по разным сторонам дороги. Наше общение свелось к минимуму и перестало быть необходимым. Но у меня была поддержка – любовь, а у них – никакой. И им было труднее. И даже теперь, через столько лет, мы не можем забыть нанесённых друг другу ран. И это состояние отдалённости укрепилось и стало нормой. Родители почти привыкли к моему состоянию какой-то внутренней настороженности, готовности к отпору (как в былые времена), духовной замкнутости, граничащей с безразличием ко всему, и грустной озабоченности. Поэтому им показалось невероятным то, что они увидели и услышали недавно: я запела. Они не узнавали свою дочь, но и не задавали никаких вопросов – наверное, не надеялись услышать правдивого ответа. Как бы там ни было, а я была счастлива. Так, как давно уже не была. Я полностью растворилась в своих чувствах и ощущениях, заполнила ими все вокруг и негласно объявила этот мир своим. Только своим. Ничто не могло и никто не имел права вторгнуться в него. Что это было? Любовь, влюблённость, состояние внутреннего покоя? Я боялась поверить в то, что произошло. Постоянно вспоминались, и не просто вспоминались, а звучали обращенные ко мне слова, которые буквально окрылили меня. И не было места разъедающим душу сомнениям, неуверенности. Они появились позже. Слишком уж неправдоподобно-счастливо все складывалось, и по всем злым законам судьбы это не могло продолжаться долго. Но в те солнечные летние дни, когда всё мое существо наполнилось этим солнцем и теплом, я ожила. И даже в зеркале я увидела другую себя. Ну и что ж, что скоро тридцать? Зато у меня «сумасшедшие» глаза! И во мне увидели женщину, которая должна быть не только домашней хозяйкой. В меня вдохнули и любовь к жизни, и интерес к ней, и уверенность в своих силах и способностях. И не это самое главное: просто мне сказали, что меня любят!..
ГОД, ЧИСЛО, МЕСЯЦ РОЖДЕНИЯ… Почему-то день рождения – мой самый любимый день. Я жду его с детским нетерпением и даже любопытством. Жду от него чего-то необычайного! Последние три года муж забывал об этом дне, ничего не дарил. И лишь вечером, после работы, привозил букет цветов и бутылку вина. Как любовнице. Однажды был очень обижен, когда я не выразила радости, получив от него в подарок французский коньяк: «Ты же знаешь, что я не люблю крепкие напитки». Но особенно грустно бывает, когда, сидя за столом, в кругу семьи, кто-нибудь из родителей произносит тост за мое счастье. Бокал традиционного шампанского дрожит в моей руке, с трудом сдерживаю готовые политься из глаз слезы, улыбаюсь, вернее, пытаюсь изобразить улыбку, и молча киваю в знак благодарности, т.к. боюсь, что не смогу произнести ни одного слова, не расплакавшись. Так и проходят, летят мои дни рождения – без гостей, без радости, без песен, музыки, танцев, которые я так люблю, без подарков и без любви. Только один раз я решила нарушить этот обычай, пригласив малознакомых и совсем не близких мне людей в ресторан. Но затея не оправдала моих ожиданий: просто я перенесла свою печаль, тоску и боль из уютной квартиры в полумрак и грохот зала фешенебельного ресторана… На следующий день я подала заявление на развод. Но, по непонятной для меня причине, муж не согласился на это, и по сей день мы вместе. И по сей день – каждый сам по себе. Вдвоем – в одиночестве. Стараюсь уйти, убежать от этого одиночества, но оно прочно сковало меня, опутало своими сетями, и напоминает о себе повсюду и постоянно. Читаю, читаю, читаю – забываюсь, вздрагиваю от телефонного звонка и – возвращаюсь в реальность. Впечатления от прочитанного, увиденного, от общения с людьми, мои личные проблемы, соображения, ощущения буквально разрывают меня изнутри. Накапливаются вопросы, которые необходимо разрешить, самые разные: от бытового – где взять деньги сыну на куртку, и до таких, которые решить не в состоянии не только я одна, а над которыми ломают головы люди, занимающиеся ими по долгу службы. Возникают вопросы, на которые я хочу услышать если не конкретный ответ, то, хотя бы встретить какую-то заинтересованность. Но говорить не с кем: ребёнок мал, близких друзей нет, новые подруги заняты своими проблемами, мужу не интересно. Тот круг тем, которые волнуют его, замкнулся на его работе, в лучшем случае – на том, есть ли в доме то, как он считает, необходимое, без чего он не чувствует себя спокойно и комфортно. Иногда беседуем с ним о ценах. Иногда о преимуществах «Крумара» перед «Ямахой». Реже делимся впечатлениями о просмотренном вместе фильме. Никогда – о книгах. А главное – никогда о нас. Только во время ссор, когда каждый пытается обвинить «противника» и оправдать себя, объясняя свои поступки и слова тем, что раньше ты такой (таким) не была (не был)… Но так и пишу: СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ – замужем.
ДЕТИ… Сын. Тоже носит фамилию мужа. И с каждым днём все больше становится на него похож. Странно. Ведь он почти не видит отца. Почти не нуждается в нём, не требует к себе его внимания. Но гены сделали своё дело… Спит. Длинные ресницы, безмятежная поза. И улыбается чему-то во сне… В тот день, когда он должен был появиться на свет, я проснулась с радостным предчувствием этого события. Без страха, с ощущением внутреннего покоя, с гордостью, с полной готовностью перенести все обещанные врачами муки. Но, лёжа в коридоре на жёсткой и узкой больничной кровати, сбрасывая одеяло и впиваясь зубами в подушку, помня о том, что будущий папа остался лежать дома с гриппом, а за дверью падает без чувств моя мать, я просила сердобольную няню только об одном: «Уведите её отсюда!» И уже не осталось сил… Кислород. Как в тумане – лица врача и сестёр. И первый крик моего ребенка. Сын! И слёзы счастья. Забыла обо всём на свете, кроме этого существа!.. А сейчас мучают угрызения совести, что слишком мало уделяю внимания своему сыну, не столько, сколько бы могла. Слишком часто срываюсь и все свои обиды переношу на этого, ни в чем не повинного человечка, слишком часто отмахиваюсь – «подожди, мне некогда!» Но ведь потерянных дней и минут не вернёшь. Как же надо дорожить этими моментами общения с ребёнком, когда он бежит к тебе с вопросом, или с каким-нибудь по-детски важным сообщением! Когда я думаю об этом, что отнимаю у него частицу радости, зарываясь в своих бесконечных делах и заботах, отвлекаюсь и переключаюсь мысленно на свои проблемы даже в редкие часы совместных игр – до боли сжимается сердце! И можно требовать у Бога любую кару для себя! Что может быть в жизни более священно, дорого и важно, бесценно и необходимо, чем ребёнок? И ничто – ни заботы о его здоровье, ни бессонные ночи, ни горы наглаженных рубашечек – ничто не искупает моей вины перед ним! Прости меня, сын! Иногда хочется броситься перед ним на колени, уткнуться лицом в его тёплое, душистое тельце и разрыдаться, и объяснить ему все, и покаяться!..
Живу в заданном режиме, который запрограммирован неизвестно кем. Скорее всего, моим мужем. Многое стала делать автоматически, без души. Живу и действую под лозунгом «Успеть!». Успеть накормить, успеть подать, убрать, помыть, погулять, постирать, успеть сдать, забрать, опять накормить, опять помыть, успеть в поликлинику, в школу, в химчистку, в сберкассу, успеть позвонить, купить, проводить, загнать – успеть, успеть, успеть!..
Опять поссорились… И, как обычно, после бурных объяснений и взаимных обид, муж не даёт денег. Пока выручают «комиссионки» и букинистический – нот и книг по музыке ещё много (всё равно не работаю по специальности). А вот платьев, туфель и кофт почти не осталось. Разве что, вот этот серый свитер? Думаю, рублей пятнадцать дадут. Беру, несу, стою час в очереди, оценивают: «Рублей десять. Будете сдавать?» Секунда на размышление и неуверенное: «Буду». Паспорт, квитанция, подпись сдатчика… И вот мой любимый, бедный, никому не нужный свитер висит уже третью неделю! А я третью неделю жду свои десять рублей минус семь процентов комиссионных. Но выход есть: достаю самый толстый клавир – «Валькирию» Вагнера – и на Неглинку. Девять рублей шестьдесят копеек – тот же свитер! Но деньги сразу. На обратном пути с пустой, лёгкой сумкой захожу в магазины. И везу домой на три рубля продуктов, на два – сигарет и на три остальные – югославский шампунь. И так – почти систематически – раз в месяц произвожу переоценку ценностей: то, что месяц-два назад бережно откладывалось в сторону – жалко! – сегодня бесцеремонно, сурово-решительно достаётся из ящиков, с полок и укладывается в сумки побольше размером. Не забыть бы паспорт! И успеть бы до обеда!..
Чего я хочу? Миллион раз я задавала себе этот вопрос – и не могла ответить на него. Иногда, казалось бы, ничего не значащая мелочь влечёт за собой бурный поток мыслей, в корне противоположных тем, что были минуту назад. Эти колебания моего настроения подчас доводят просто до изнеможения! А порой лишают и здравого смысла. Сегодня я монахиня, завтра – распутница!
Сегодня я хочу одеться во все чёрное, гладко причесать волосы, выбросить все лаки, кремы, пудры, джинсы, навсегда отказаться от «марлёвок» и кроссовок, вести «правильный» и «праведный» образ жизни, посвятить всю себя семье, быть покорной, тихой, всем и всё прощать, отречься от светских развлечений, полностью избавиться от кабалы мирских соблазнов, забыть про плотскую любовь и с полной самоотдачей погрузиться в священные обязанности жены и матери. Всё! МЕНЯ больше нет! Я отчётливо представляю себя в этой роли, начинаю себя уважать и проливаю слезу умиления… А завтра – «Чёрт возьми! Мне же еще нет и тридцати!» Долой чёрное одеяние! Да здравствует полноценная жизнь со всеми её радостями, развлечениями, соблазнами, рискованными ситуациями! Хочу носить «бананы»! Хочу с ног до головы вымазаться перламутровым блеском! Хочу просмотреть все фильмы ужасов! Хочу иметь любовника! Хочу напиться в шикарном ресторане и уехать с первым понравившимся мужчиной на серебристом «Понтиаке» на загородную виллу с розовой ванной и спальней в стиле Людовика XIII! Хочу всё! К дьяволу мужа! К родителям ребенка! За одну минуту проживаю несколько, полных приключений жизней – и… умираю от нахлынувших на меня эмоций. И опять – МЕНЯ больше нет… Кто я? Что я? И зачем я? Дура, сумасшедшая, закомплексованная идиотка, хроническая неудачница? Кто?! Бог един в трёх лицах. А сколько их у меня? И есть ли хоть одно?..
ОБРАЗОВАНИЕ… Несколько лет назад окончила ВУЗ. Отличный диплом тянул на аспирантуру. Кто-то из членов Госкомиссии даже заинтересовался им настолько, что попросил разрешения использовать кое-что из моих «открытий» в своей докторской. Как далеко всё это ушло! Сейчас я осознаю, что годы учёбы прошли довольно бездарно: вначале делила время между семинарами и свиданиями, потом – между лекциями и мужем, а в период госэкзаменов – между библиотекой и ребёнком. Конечно, я не воспользовалась возможностью и не получила ту бездну знаний, которая предполагалась в моем ВУЗе. Что-то хватала на лету, избирательно подходила к рекомендуемой литературе. Зато слушала море музыки! И это постоянно спасало меня, так как о ней-то я могла рассказывать и не читая бесконечных измышлений десятков теоретиков. Не было случая, чтобы преподаватели оценили мои знания ниже, чем на «хорошо», и все курсы я так и прошла в ряду хороших студентов. Через месяц после защиты диплома по рекомендации декана попала на престижную работу. На такую, о которой мечтала. На такую, где, при желании и удачном стечении обстоятельств, моё имя могло стать известно всему Советскому Союзу. Проработала два года. Не выдержала: то, что хотела делать – не могла, не давали. А то, что заставляли – не любила и не хотела. Часто подводило откровенно высказанное мнение, которое не всегда приятно слушать, особенно начальству. Видела больше, чем должна была. И не хотела стать противной самой себе. Слишком много лжи, хитрости, уловок, лицемерия, а порой откровенной тупости и упрямства окружало меня. Бессмысленно было биться головой об стенку. Я не боец. Я ушла. Пусть там всё остаётся по-прежнему, но уже без меня. Я в эту игру не играю…
И вот три месяца домашней жизни. Уже готова повесить на шею табличку «Ищу любимую работу». Но мой вариант очень напоминает сказку «Пойди туда – не знаю куда»… Обидно. Где, кому и чем я могу быть полезна? Иногда мне кажется, что я могу очень многое. Часто хочется совсем иначе сделать то, что делают другие (и в этот момент я уверена, что я это смогу гораздо лучше: будь то артист на сцене или танцор, художник, композитор или певец, и даже – писатель). Просто бывают такие минуты, когда я ощущаю в себе какие-то внутренние силы, которым нет выхода. Они буквально рвутся наружу, но я усилием воли загоняю их как можно глубже: не мне судить и менять…
Психологи считают, что тот возрастной период, в котором нахожусь сейчас я, то есть на рубеже тридцатилетия, характеризуется состоянием психической неустойчивости и опасен тем, что эта постоянная жизнь не в ладу с самим собой может привести к нервным расстройствам типа депрессии, различных психозов, а порой и к шизофрении. Мне иногда кажется, что я уже на грани одного из них – настолько сильны во мне ощущения безысходности, ненужности, неспособности что-то изменить в своей жизни. Я забыла, что такое приподнятое настроение, чувство удовлетворённости, спокойные, без кошмаров, сны. Состояние гнетущей тоски, подавленности в сочетании с желанием положиться на «волю Божью» – вот мой сегодняшний облик. Хоть бы разрядиться, побить посуду что ли? Разрыдаться? Но уже нет слёз. Весь запас исчерпан досрочно…
На похоронах бабушки слёз тоже не было. Они были внутри меня, разлились по жилкам и суставам, затопили горечью сердце. Вот и ещё одна ниточка, связывающая меня с миром, оборвалась… «Отпускаю все грехи твои …» – раздалось эхом в моём сознании.
Очнулась – священник в изголовье гроба быстро и неразборчиво произносил какие-то слова и молитвы отпевания. Горели свечи, до головокружения пахло ладаном, в полумраке лица родных казались изваяниями. «Отпускаю все грехи твои …» Она прожила трудную и почти безрадостную жизнь: рано похоронила мужа, рано проводила из дома сына и жила тихо и неназойливо одна, писала письма, воспоминания, была в курсе всех событий и ни от кого не требовала ни забот, ни даже внимания. Своей жизнью она уже «отпустила» все свои грехи…
И опять задумываюсь над тем, что только после того, как потеряешь человека, начинаешь думать о том, что слишком мало ласки, тепла отдавалось ему, упрекать и запоздало обвинять себя в невольной грубости, а подчас и равнодушии. Но такое самобичевание уже бессмысленно: это всего лишь горький урок. И как ничтожны все попытки «устроить » свою жизнь, обзавестись «нужными» людьми и престижными вещами, желания «обогатиться» знаниями и опытом – по сравнению с жизнью человека! Хочется выйти на улицу и закричать: «Знайте и помните мудрый древний завет – живите так, чтобы доставлять другим радость!» Если бы эта мудрость вошла в плоть и кровь каждого – не было бы таких горьких слёз, такого душераздирающего крика отчаяния на могилах: каждый мог бы хоть немного утешить себя тем, что сделал всё от него зависящее, отдал всего себя тому, кого уже не вернёшь…
Был такой период в моей жизни, когда мне постоянно хотелось побыть одной – никого не видеть и не слышать, изолироваться от внешнего мира, сесть в пустой комнате и раствориться в музыке. Обязательно должна звучать музыка! Целительный эликсир гармоний и тембров способен творить чудеса! Сочетания звуков, их окраска могут не только вызвать какие-то воспоминания, ассоциации, но и помогут ответить на мучительно-неразрешимые вопросы, направив успокоенную мысль по нужному руслу, обратятся к чувствам, проникнут в неведомые глубины подсознания, интуиции. Такие встречи с музыкой были мне необходимы и обычно заканчивались обещаниями самой себе начать «новую» жизнь и очищающими сладостными слезами. Но я возвращалась из грёз и небытия в пёстрый и шумный многоголосый мир с его трудностями, тревогами, заботами, обязательствами, с его напором, настойчивыми требованиями, условностями. И этот вихрь стирал в памяти то, что ещё недавно казалось святым и неприкосновенным. Мир этот разоблачал, насмехался, унижал, приказывал и отрезвлял: «О какой новой жизни ты мечтала? Ты поставлена в определенные условия, так принимай и выполняй их!» И я пытаюсь принимать, стараюсь выполнять, но – снова и снова жду свидания с музыкой…
КАКИМИ ИНОСТРАННЫМИ ЯЗЫКАМИ ВЛАДЕЕТЕ… В школьные годы читала английскую детскую литературу в подлиннике, но со словарём. На бытовые темы говорила свободно. Моих знаний английского и словарного запаса хватило до окончания ВУЗа. Экзамен сдала экстерном и с тех пор не брала в руки ни одного текста… Однажды, вскоре после возвращении мамы из Калифорнии, я ехала в электричке, и какая-то тётка уж очень заинтересовалась значком Лос-Анджелесского Университета, приколотым к моей куртке. С важным видом я поделилась с ней (естественно, от первого лица!) своими впечатлениями об Америке, об учёбе в Университете, об образе жизни американцев, особенно подробно рассказала о сервисе, ценах и искусстве (вплоть до всех театральных премьер, на которых мне «посчастливилось присутствовать»), затем – о работе в «Интуристе» (её мне якобы предложили сразу по окончании обучения). Тётка слушала, затаив дыхание! После чего от неё поступило недвусмысленное и очень, по её мнению, «лестное» для меня предложение – познакомиться с её сыном, кандидатом наук (вот только каких – не сказала!). Дело принимало серьёзный оборот. Тогда я назвала ей первый пришедший в голову номер телефона и выскочила на ближайшей станции…