Через несколько лет случилось так, что знание языка очень помогло в осуществлении заветной мечты: петь на сцене. Не важно на какой, но – петь!
В качестве пробы предложили за три дня выучить около двадцати песен на английском. Пожалуйста! Никаких проблем! Через неделю – грим, шикарное платье с декольте, микрофон в чуть дрожащей влажной руке, яркий свет в глаза, вступление и – я пою! Слышу свой голос в стократном усилении, понимаю, что его слышат и десятки желающих повеселиться людей, вижу их лица чуть выше уровня сцены и забываю обо всём на свете! Сливаюсь с ритмом, растворяюсь в гармониях песен Ямайки! И такое счастье – каждый вечер! Каждый вечер – праздник! А днём – ожидание праздника! Не верила, что это может кончиться! Но – увы! – через несколько месяцев кому-то пришло в голову оставить в этом коллективе людей, не имеющих высшего музыкального образования. А я к этой категории не относилась. Ещё одна маленькая трагедия: знала, что повторения быть не может. Ну что ж! Укладываю спать ребёнка и еду на работу к мужу. Он тоже – на сцене. Когда поёт – не могу слушать без слёз! Зависть и гордость, печаль и восторг наполняют моё сердце. Сажусь в дальний угол, беру чашку кофе, бутылку минеральной воды – и слушаю… Вижу его одного, не замечая ни прыгающей у сцены толпы, ни снующих между столиками официантов, ни повеселевших юнцов, которые норовят подсесть ко мне и завести обычный ресторанный флирт. Сегодня он поёт для меня – мои любимые песни. И все популярные певцы, все модные любимцы публики – это всё он один. МОЙ МУЖ!… И ни одна душа в зале не знает, что он – МОЙ, а я – ЕГО, и что поёт он только для меня… Зажигается верхний свет, пустеет зал, нехотя бредут к выходу захмелевшие завсегдатаи, музыканты уносят со сцены инструменты, с кухни слышится резкий звон посуды – рабочий день закончен. Мы садимся в такси и едем по почти пустым улицам, через всю Москву, домой. Он устал, я – счастлива. Курим одну на двоих сигарету. Молчим. Одна-две фразы за всю дорогу: «Ну, как сегодня «итальяно» прозвучали?» – «Здорово! Только барабаны надо потише сделать». – «Я тоже говорил, что баланса нет, и колонки надо развернуть …» Сколько было таких вечеров и ночей! Роскошно обставленные залы, высокие потолки, белоснежные накрахмаленные скатерти, «отборная» публика из Центра и невзрачные одноэтажные домики, медвежьи шкуры на стенах, слабое мерцание разноцветных фонарей над столиками, случайно зашедшие посетители – всё слилось в одну длинную, бесконечную, прекрасную ночь, полную любви и музыки, тайны и волнения, ревности и гордости, страха и уверенности, удивления и узнавания – ночь! Я не знала, да и не хотела ничего другого. Днём – ожидание праздника, ночью – праздник!..
Ночь… По стёклам и подоконнику барабанит дождь… Включаю свет – четыре часа. Потеряв всякую надежду на сон, встаю, иду на кухню и принимаюсь за дела, запланированные на завтра. Попутно пью крепкий кофе и читаю. Тишина. Часы тикают вдвое громче обычного. Стучит в висках. И все звуки кажутся растянутыми во времени. Как в бреду. В детстве я часто болела, всегда с высокой температурой, и в полусне постоянно видела одну и ту же картину – железный забор из толстых прутьев. За ним яркий свет и человек, который зовёт меня туда. Я собираюсь перелезть через этот забор или протиснуться между прутьев, но руки и ноги – словно ватные, все движения замедленные, раздражает звучание одной очень высокой ноты, но всё же я с огромным трудом преодолеваю расстояние до забора, а он – тает у меня на глазах, плавится, словно стеариновая свеча, а за ним – темнота. И никого… Больше всего на свете я боялась, закрыв глаза, снова увидеть этот сон! До сих пор самое страшное для меня во сне – это ощущение неподвластного себе тела и неспособности что-либо изменить в ходе событий…
Как долго тянется осенняя ночь! Какими далёкими кажутся события вчерашнего дня! Сколько раз в этой веренице бессонных ночей я снимала телефонную трубку и нерешительно набирала номер разрекламированной на все лады «душеспасительной» «Службы доверия»! Но что-то в последний момент останавливало меня и убивало веру в её всемогущество…
Новый день – чистая страница. Пиши, делай биографию. Твори чудеса своими руками, строй мир радости и чудес для себя и других, пой вечную мелодию жизни! А что я могу? Всё и – ничего! Могу быть до слёз веселой, до глупости доверчивой, до неожиданности проницательной, любящей – до истерики, увлечённой – до самозабвения. Растворяюсь в своих чувствах, эмоциях, впечатлениях, наполняюсь и живу ими, будучи не в силах отогнать, отрешиться, забыть. Они настойчиво, самоуверенно и беспощадно вовлекают меня в свой бешеный круговорот, опутывают паутиной мыслей, парализуют здравый смысл, ум и волю. И, находясь во власти, в плену этих впечатлений или желаний, навязчивой мечты-идеи, не узнаю себя: могу разрыдаться от одной прочитанной строчки, услышанной фразы, где есть хоть сколько-нибудь отдалённое напоминание о том, что мне близко, и в то же время – остаться равнодушной к плачу ребенка; могу выполнить любую работу с необыкновенной лёгкостью и вдохновением и тут же – не справиться с оторвавшейся пуговицей; могу в лютый мороз бродить часами, бесцельно по улицам – и не почувствовать холода, а, вернувшись в тёплую квартиру – буду замерзать, кутаясь в плед. Где та зыбкая, неуловимая, невидимая, таинственная, манящая, до боли желанная граница между мечтой и реальностью, желаемым и возможным, надуманным и увиденным, которая дарит необходимое равновесие духа, пусть временное, но – ощущение счастья, пусть редкую, но – уверенность в дне завтрашнем? И кто скажет, как и сколько можно жить – да и можно ли?! – в этом состоянии полусна? Да нет, какой сон?! Подхожу к роялю, осторожно открываю запылившуюся крышку, достаю из дальнего ящика «Вальсы» Шопена, открываю на нужной странице и слышу…как на кухне убегает молоко, со шкворчаньем заливает плиту, и по квартире распространяется едкий, тяжёлый запах… Что может быть реальнее?..
…Будучи еще школьницей, слышала анекдот о том, как в доме для душевнобольных пациенты занимаются вязаньем – вяжут чулки, где через каждые три метра – пятка. Долго смеялась, представляя себе эту картину. Не так давно прочитала книгу известного зарубежного писателя, в которой один из героев, имея определённое количество золота, отливал из него золотых рыбок. И как только золото кончалось (рыбок получалось не больше семнадцати), он опять переплавлял их, сливая массу в общую форму. И снова, без устали – отливал. Количество рыбок оставалось неизменным – семнадцать. И так без конца, всю жизнь. Уединившись – отливал и – плавил… Мне эта ситуация показалась тогда чересчур надуманной, нереальной. И, конечно же, вспомнились многометровые чулки из анекдота… И я научилась вязать. Беру клубок и спицы: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная, мысленно проговариваю про себя, чтобы не сбиться. Сто петель в одном ряду: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная… Звонит телефон, между плечом и ухом зажимаю трубку и чуть сдавленным голосом беседую с подругой, вернее, не с подругой, а с приятельницей, вернее, не беседую, а выдавливаю из себя отдельные реплики, вынужденно вклиниваясь в её бесконечный монолог. Наконец, она выговорилась, в очередной раз похвалив меня за умение слушать… Лицевая, изнаночная… В форточку с улицы впрыгнул кот, огромный, чёрный, пушистый котище, с ледышками на лапах и на хвосте, процокал по комнате – и ко мне на колени, забыв о еде, занялся клубком. Лицевая, изнаночная – брысь! – лицевая, изнаночная… Закипел чайник, завариваю кофе, выключаю телевизор (хотя строгое напоминание о том, чтобы я не забыла этого сделать – с восклицательным знаком! – появилось уже полчаса назад), и снова: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная… Два часа ночи. Сын спит, кот спит, я вяжу, муж ещё не вернулся с работы. Почему? Где он? С кем? Чем занят? О чём думает (и думает ли о чём-нибудь, тем более – о ком-нибудь? Наверное, о чём и о ком угодно, только не обо мне)? Завтра вставать в семь. Голова раскалывается, пухнет от обилия неразрешимых вопросов, сомнений и навязчивых подозрений. Господи, как же я ревнива! Что делать? Не пустить домой, в квартиру? Обзвонить приятелей? Или притвориться безразличной? Но эту роль я способна выдержать лишь первые пять минут – это не мое амплуа! Ах, если бы не ребёнок в соседней комнате! Прощайте, чашки-тарелки, утюги и магнитофоны! Боже мой, как же я ревнива! Как я, оказывается, его люблю! Нет! Не думать! Лицевая, изнаночная, лицевая – да, моё лицо не украшают слёзы, оно не становится от них светлее, наивнее и привлекательнее, и уж тем более не вызывает жалости. Женщина может позволить себе плакать в присутствии мужа до тридцати, а после – слёзы – коварный враг, который выявляет и подчёркивает всё то, что передумано, перечувствовано и пережито, и то, что старательно скрывается от посторонних глаз необходимой маской настроения и косметикой. Не сметь плакать! Лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная – а моя «изнаночная» – это та же ревность, та же любовь, то же постоянное внутреннее волнение: где он? с кем? Почему не видит или не хочет видеть, что есть я, которая ждёт и любит так, верит и безнадёжно надеется так, как вряд ли смогла бы любая другая! Какие молитвы? Какие женские хитрости? Господи! Помоги! Изнаночная, лицевая, изнаночная, лицевая – дрожащими руками, под аккомпанемент собственных всхлипываний – ну, вот, уже сбилась! Двадцать, тридцать рядов. Что это будет? Кофта? Шарф? Шапка? Кому? Распускаю без сожаления две-три тысячи петель и начинаю снова: лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная… А клубок всё не кончается. Когда же очередная пятка? Сколько будет «рыбок»? Лицевая, изнаночная, лицевая, изнаночная…
СВЕДЕНИЯ О СЕМЬЕ: БРАТЬЯ, СЁСТРЫ, МУЖ… До сих пор постоянно ощущается острая потребность в близком и родном человеке. С раннего возраста, сколько помню себя, периодически задавала родителям провокационный вопрос насчёт сестрёнки. До определённого времени они отговаривались тем, что дети стоят дорого и на второго ребёнка у них нет денег. Тогда со своим обычным упорством я решила им помочь: по 5-10 копеек, а иногда и по рублю, в будни и в праздники выклянчивала якобы на большую куклу, которая ходит, закрывает глаза и говорит «мама» – предел мечтаний пятилетней девчонки! Все сбережения хранились в тщательно спрятанной коробочке из-под маминых духов. И вот однажды представился случай купить малыша «подешевле»: гулявшая во дворе старушка с коляской, в которой мирно спал грудной младенец, заметив моё восхищение и устав от моих вопросов, сказала, что с удовольствием это «чудо» кому-нибудь бы отдала, так как от него «ни сна, ни покоя». Я не поверила своим ушам и сразу же представила себе это сокровище у себя в доме, но, посчитав неудобным взять его бесплатно, предложила доброй бабуле за ребёнка что-то около десяти рублей – всё, что было у меня. Та засмеялась (я так и не поняла, над чем, думала, что она была просто рада такой неожиданной удаче), а я, сметая всё на своём пути, бросилась домой. Раскидывая игрушки в стороны, достала заветную коробочку, высыпала звонкую мелочь в карман, зажала в кулачке рубли и, крича своей бабушке о том, что бегу «покупать ребёночка у старушки», пулей вылетела во двор. За мной, совсем сбитая с толку, поспешила моя бабушка… Через несколько минут, ревущая, шмыгая носом, размазывая по лицу слезы, спотыкаясь и не желая ничего слушать, я шла домой. Кажется, это было первое настоящее горе в моей жизни: старушка «передумала»…
И позже, отчаявшись, потеряв всякую надежду на появление сестрёнки или, на худой конец, братика, я решила, что у меня, когда вырасту, будет как минимум двое детей. Я-то уж не допущу, чтобы мой ребёнок страдал от одиночества!.. С появлением сына планы насчёт второго ребенка отодвинулись на неопределённый срок, но для себя я установила: до тридцати. А теперь уже, видно, мне надо и это, казалось бы, вполне естественное, природой предусмотренное, женское стремление, выбросить из головы. Я ведь одинока в своем желании: муж боится дополнительных обязанностей, хлопот, беспокойных ночей, которые, несомненно, не могут не коснуться и его, хотя бы потому, что все мы сосуществуем под одной крышей. А я боюсь, что, взяв всё только на себя, мне будет морально не под силу вынести то, что, имея рядом не просто мужа, но и отца, допустим, двоих детей, мне тогда совсем придётся забыть о том, что я женщина, жена, заботливая и ласковая мать. А откуда брать силы на заботу и ласку, из каких источников, если они все уже высохли, долгие месяцы не имея живительной для них любви, нежности, ласки, тепла и всего того, без чего немыслимы любовь, семья, счастье? Почему и за что лишена я их? За какие проступки и прегрешения? Если только мой грех в моей сумасшедшей, но теперь уже ничем не объяснимой и ни для кого не понятной, любви к мужу? Я твёрдо знаю, что мне дан природой (или Богом) запас таких сильных и глубоких, необъятных, неизбывных чувств, что хватило бы с избытком на всю жизнь! И, направив их, получив возможность излить их на любимого мной человека и встретив ответное чувство, мои силы удесятерились бы! И так каждый раз, каждый день и час, каждую минуту! И сколько бы было этой любви, какие космические размеры приобрела бы она, и моя нежность, и страсть, и забота, и ласка! И тогда все горячие лучи моего сердца отражённым светом попадали бы на моё дитя, на моего ребёнка. Но весь этот нерастраченный запас любви, не найдя себе места приложения, и неутолённая жажда всё той же любви надломили меня. Природа сыграла со мной злую шутку: наделив – отняла, тем самым – убив. Есть такой афоризм: «Любовь женщины от любви мужчины отличается тем, что женщина любит каждую минуту, а мужчина – в свободное от работы время». В таком случае, моему мужчине можно позавидовать: у него нет свободного от работы времени. Он ею одержим. Мне же достаются жалкие крохи, которые, конечно же, не могут насытить моё изголодавшееся сердце. Со мной можно поговорить о работе, показать плоды своего творчества, попросить совета, помощи, по возможности: я – лишь коллега, некий бесполый специалист. Но не женщина. Женщина лишь тогда, когда с меня можно потребовать и получить результаты моего сугубо женского, на его взгляд, труда. А где цветы к Женскому дню, духи ко дню рождения, наконец, просто слова, которые ежедневно могли бы подтверждать мою принадлежность к женскому полу и тем самым утверждать меня, и заряжать, и вдохновлять на этот пресловутый «сугубо женский труд»?! Считается почему-то, что тот, кто много говорит о любви, не любит. Но сочувствие, понимание, забота – об этом можно говорить? Мне – нужно, жизненно необходимо! Иначе я погибну, отравлюсь перегоревшими во мне чувствами! Чересчур жестокая и бессмысленная казнь! Хочу избежать этой гибели, прибегаю к жалким попыткам самоутверждения: аэробика, бассейн, сауна, массажистка, диета, косметика на ползарплаты, аутогенная тренировка – все эти веяния и яркие приметы нашего времени мне под силу. Но лишь тогда, когда я знаю, что всем этим занимаюсь не только для себя, не только для того, чтобы почувствовать себя женщиной, сколько для того, чтобы меня осмыслил как женщину тот ужасный, тот безумный, тот талантливый, тот чёрствый, тот нежный, тот эгоистичный, тот чудесный, тот самовлюблённый, которого я люблю!..
Ничего не хочу, никому и ничему не верю! Не верю комплиментам, удивлению, заинтересованности, сочувствию, искренности советов, желанию помочь, обещанию узнать, дать, показать, достать. В сущности – никому нет дела до других, тем более – до того, кому чуть хуже или сложнее. Приходят, звонят, спрашивают: «Как дела?» Хочется каждому после «привет» или «здравствуй» сказать: «Я освобождаю тебя от обязанности произносить дежурную фразу «как дела?», давай сразу – про себя». И – «дают». И говорят. Много и увлеченно: «я написал», «я видел», «я ходил», «я сказала», «я достала», «я была», «меня пригласили», «меня познакомили», «похвалили», «подарили» и т.д…
Не верю даже себе. Не верю, что умею, что знаю, помню, не верю, что забуду, что выдержу, что уйду, что прощу, что люблю… Иногда бывает себя так жалко! До слёз…
– Здравствуйте! Пожалуйста, до метро!..