Больше всего Леонид любит общаться с Ингой. Всегда что-нибудь да скажет. Не может без этого.
– У меня проездной, но я билетик из ваших ручек всё равно бы взял. А вдруг счастливый?
Игорь сказал его бояться. Леонид своими сахарными любезностями извёл предыдущего кондуктора, предшественницу Инги. Та на работу так и не вернулась: иссохла.
На этот раз Леонид суетится больше обычного: уступает место в полупустом автобусе, передаёт деньги и карточки, когда никто не просит, путается под ногами. А Инге хоть бы что. У неё без снов голова порожняя. Руки работают, ноги ходят, а злиться на кого-то – так на это силы нужны и воображение.
Инга сидит, варежку вяжет, а Леонид перед ней всё вертится:
– Сегодня, передавали, снег будет. Я вот специально пораньше к вам заскочил, чтоб не пропустить.
– И зачем? Уж лучше дома посидеть, чем в автобусе трястись.
– А дома что? Одни кошки да старая мать. Там и жизни нет.
– Ну всяко теплее.
– Я ведь, так сказать, разнообразия какого-нибудь ищу. Мне бы мёда поэзии хлебнуть. Глоточка вашего мёда.
– Да какой у нас мёд? Только вот, карамельки.
– Ну на что мне карамельки, сокровище моё? Я к вам стремлюсь, я алкаю. А между нами всё время вот этот бездушный металл, этот поручень. И не обойти мне его, хотя, казалось, только руку протяни.
– Смешной вы.
– А вы смейтесь, если смешно…
Инга, улыбнувшись, встала навстречу двум пассажиркам —женщине в запотевших очках и девочке лет семи, которая сразу заметила конфеты в вазе.
– Угощайтесь, – Инга посторонилась, пропуская ребёнка к конфетам. Вдруг автобус дёрнулся, Инга налетела спиной на Леонида, который по-прежнему гарцевал у её места, ни за что не держась. Леонид зацепился ногой о поручень, потерял равновесие и влетел носом в ту самую хрустальную вазочку.
Конфеты рассыпались. Пролилась кровь.