К полуночи всех развезли, автобус прибрали и отправились по домам: Игорь – к семье, захватив пустой термос, Инга – ловить свои голодные сны.
Наутро снег перестал. Автобусы легко покатили по улицам, счастливые своей скоростью, – все, кроме белого ГолАЗа Игоря и Инги. С утра замдиректора по перевозкам вызвала их к себе и положила перед ними такую бумагу:
«Заявление
Модификациями вашего салона я нанёс себе тяжёлую физическую травму и непоправимый моральный вред. Хрустальная ваза с конфетами оказалась не закреплена и при резком торможении разбилась прямо о мой нос, хотя я ничего ей не сделал. Прочие пассажиры не проявили ко мне никакого сочувствия, за что их непременно настигнет вселенская кара. А кондукторша – та вовсе отвергла мои чистые поползновения и вообще бездушная тварь».
– Потеря менее двух зубов и менее одного сантиметра языка не страховой случай, – сказала замдиректора. – Но товарищ явно сумасшедший, поэтому от него чего угодно можно ожидать. Сегодня вас со смены снимаю. С завтрашнего дня вместе вы не работаете. И чтоб к вечеру весь свой цирк на колёсах прибрали. Нечего машину засорять.
Вместо рейса по холодному белому городу Инга возвращала автобусу его заводскую красоту: срывала мишуру, отклеивала снежинки, смывала искусственный снег с окон. Когда часы отвинчивала, показалось, что вроде как Леонид за намыленным окном мелькнул: что-то бурое и сгорбленное юркнуло за боковое зеркало и пропало. А может, просто пена так блеснула. Инга снова окунула тряпку в ведро.
Оставалось только столик разломать, да без Игоря было не справиться: прибит крепко, на века. Придётся ждать. Только Инга села на голое пластмассовое место кондуктора, чтобы отдохнуть, как прибежала диспетчер:
– Слышала? Игорь твой лежит там, встать не может. Подрался из-за автобуса: ключи не хотел отдавать.