Удивительное дело стихи! Одни и те же, по сути, слова, расставленные в ином порядке, имеют над нами разную власть. Стихи могут звучать, как из самых глубин идущая молитва. Стих – король словесной гармонии.
И кто-то смеет утверждать, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется! У математиков – да, но не у словесников. Мы особенные, и предметы наши, как ни крути, особенные.
Главное слово монгола
Итак, отпуск позади. Ещё несколько спокойных дней без уроков. Но учебный год, вот он, рядом.
Жажда встречи и тревога за расписание гонит меня спозаранку в школу. Вдобавок при мне подарки коллегам: блокноты, ручки, фломастеры. Огромная карта СССР – в кабинет русского языка. А ещё выполненные заказы: кому лекарства, кому жвачка и заколки для детей.
Привычного для любой советской школы летнего ремонта нет. Нет средств, ждали моего возвращения, чтобы обратиться в советскую организацию за любой помощью. Мне доверяли роль переговорщика и парламентёра в КЭЧи, то есть эксплуатационной части.
– Когда пойдём? – привычно интересуюсь я.
– Маргаш!
Так звучит по-монгольски «завтра». Но только звучит, а не значит. Уж я-то это давно усвоила.
– Расписание есть? – продолжаю с осторожностью любопытствовать.
– Маргаш!
У меня ощущение, что это основное слово в монгольском языке.
Расписание же узнаётся гораздо позже. Конечно, две смены, конечно, с привычными окнами. А в один из дней уже что-то новенькое. Два урока дробью. Что бы это могло значить? По чётным/нечётным? Или, может быть, сеанс одновременной игры? Очередное «маргаш» может затянуться на дни, недели, даже вечность.
Вот и повод рассказать о некоторых особенностях национального характера монголов. О загадочной, с позволения сказать, монгольской душе. Как мы для кого-то загадка, что само по себе удивляет (у нас, казалось бы, душа нараспашку), так и кто-то для нас тоже загадочен и не так-то прост.
Какие они, монголы? Такие же, как все люди. Разные! Однако в этом рассуждении не обойтись без обобщений. У меня нет намерения писать только что-то негативное или, напротив, петь хвалебную песнь. Истина всегда где-то посередине. Постараюсь передать максимально беспристрастно.
Жизнь среди другого народа прибавляет психологической пластичности, раскрашивает своё развёрнутое полотно иными цветами и даже звучит по-другому. И добавлю: даже пахнет по-другому. В монгольской юрте – зелёным чаем с бараньим жиром, на кухне подруги из Еревана – волнующим кофе. Я пью из жизненного родника всё!
Удивительное дело, на школьных фотографиях я странно похожа на монголку. А рядом с друзьями Камалянами – вылитая армянка! Так заключили по снимкам люди, не знавшие меня лично. Это, наверно, от моего тогдашнего внутреннего стремления – понять других, настроиться на их волну, влезть в их шкуру. Ведь все мы сначала просто люди. И только потом русские, китайцы или монголы.
Кстати, весь наш советский интернационал местным населением именовался одним словом – «орос», то есть «русские». Еврей Грицман, и осетин Дзитоев, и литовец Шестокас, и молдаванин Лепадату, и украинец Бондаренко – все, как один, были для местного населения русскими. И, уверена, этот факт никого из нас не раздражал, не вызывал горячего желания настойчиво посвящать людей в премудрости своей родословной или в гордом одиночестве отмежеваться от титульной нации. «Орос»? Хорошо!
А если и дальше продолжать, то все мы просто люди планеты Земля, живущие под Мунх Тенгри – Вечным Небом. А именно это мировосприятие и отличает монголов.
Хамагуй
Кстати, об интернационализме. Что ни говорите, а у русских гораздо больше сходства с монголами, чем мы сами предполагаем. Неслучайно так легко мы исполняли роль старшего брата. И дело вовсе не в чувстве некого превосходства, как могут предположить некоторые. Отнюдь.
Парадокс, но нам с монголами психологически комфортнее, чем, скажем, с европейцами, к которым мы себя, без сомнения, причисляем. Только и сейчас старушка Европа по-прежнему не спешит с распростёртыми объятьями принять нас в свою дружную европейскую семью или хотя бы без опаски пожать протянутую руку, несмотря на все наши старания понравиться и вызвать расположение, продолжает по инерции видеть в нас загадочных азиатов, а никак не ближайших соседей или хотя бы самых дальних родственников. И политика, и километры, по-своему разделяющие нас, здесь ни при чём. Дело в ментальности.
Специалисты, знающие в этом толк, определяют русский характер как характер интуитивно-этического интроверта, а монгола – как сенсорно-логического экстраверта.
Очень заумно и непонятно, скажете вы. Согласна: надо выражаться как-то понятней! Я заметила негативный эффект магического воздействия мудрёных научных терминов: непосвящённые или недостаточно просвещённые, что, по сути, часто одно и то же, начинают грустить и терять всяческий интерес. Друзья, простим учёным мужам этот грех, ведь им необходимо мысли, приходящие и в наши головушки, оформлять как-то иначе, с использованием научной терминологии. И всего-то! Зато сразу всем понятно: русский и монгол – это не одно и то же.
Их различия лишь усиливают интерес и тягу друг к другу, а некоторая схожесть даёт возможность общения. И в результате отношения между представителями этих народов складываются как взаимно дополняющие. А характеры на деле совпадают, как пазлы интересной разноцветной картинки.
Небезызвестный Лев Гумилёв, стремясь передать сходство наших народов, ввёл даже понятие экзистенциарной комплиментарности. Напомню, что мировое научное сообщество в целом с недоверием относится к его гипотезам, в частности о пассионарном движении. Однако нельзя отрицать, что заключение о комфортности существования русских в Монголии не лишено смысла. Но оставим эту тему учёным.
Слово «маргаш» – это, конечно, лакмусовая бумажка для монгола. Однако, помимо него, есть в монгольском языке некий эквивалент русскому «авось» и «небось» – слово «хамагуй», означающее «всё равно», «как-нибудь», удивительно гармонирующее с внутренней установкой монгола не переживать и не беспокоиться по пустякам, пустить дело на самотёк. Только возникает вполне обоснованный вопрос: что в происходящем можно считать этими самыми пустяками, а что категорически нет?
Если вспомнить, что монголы являются буддистами (замечу, что русский философ Н.Бердяев назвал буддизм «религией бездвиженности и покоя»), то логичным будет решение считать недостойным треволнений абсолютно всё. Или почти всё! Чем не пример поистине философского отношения к жизни? Не так уж много существует на свете причин, из-за которых монгол надолго потеряет сон и аппетит. Если только реальная угроза ему и его близким. Тогда, конечно, он что-то постарается предпринять.
Нет, этим, кажется, мы определённо отличаемся. Ведь тот же Бердяев когда-то уверял, что «христианство считает неизбежным прохождение жизни через страдание, оно знает ценности высшие, чем покой и безболезненность». Одним словом, жизнь без страдания нам не в жизнь. Мы, оказывается, сами того не зная, изначально не нацелены на радость и покой. Не как счастливцы – монголы! Хотя справедливости ради с горечью следует отметить, что и среди наших соплеменников найдутся индивиды, которым под силу переплюнуть даже самих профессионалов – буддистов-монголов. И эту достаточно распространённую религию, привлекающую в свои ряды всё новых и новых сторонников, в народе давно окрестили по-своему, просто пофигизмом.
Итак, буддизм, значительно смягчивший характер монгола,– это и его религия, и жизненная философия, которой он прилежно следует. Не отсюда ли некая психологическая устойчивость монгола, с точки зрения с полуоборота заводящегося европейца, граничащая с непробиваемостью? И заметьте: всё это без вмешательства и помощи психологов, психиатров, психотерапевтов и психоаналитиков. Без транквилизаторов и седативных средств! Они монголу попросту не нужны! Глотайте их сами!
Так и пошло с тех пор, что людей непробиваемых, апатично реагирующих на серьёзные вещи, а потому безответственных мы стали называть хамагуйными. Слово удивительно легко прижилось, благополучно отправилось в плаванье по волнам житейских морей и до сих пор занимает в моём лексиконе не последнее место. Только сейчас оно уже связано с моими дорогими соотечественниками.
Хотите вы это принять или нет – факт остаётся фактом. Родня мы по многим статьям! Или родственные, с позволения сказать, души! Как вам будет угодно! А своё, как известно, даже ругая, любишь.
Моя школа
Вот один день школьной жизни из бесконечной череды похожих один на другой. Ощущение однообразия начинается с неизменности природы: каких-либо ощутимых примет смены времён года нет. Надо только одеться в соответствии с температурой.
Пять минут пути: немного по бетонке, остальной путь по земле, то мёрзлой в холод, то сыпучей и пыльной в жару. А обувь неизменно в пыли, точно присыпана пеплом. У двери школы, как и перед другими учреждениями, есть специальные щётки, чтобы как-то привести обувь в порядок.
Если зима, то в лицо дуют пронизывающие, безжалостные гобийские ветра с пылью и крупинками песка. Если весна и приходит пора пыльных бурь – шоро, идти ещё труднее. Воздушные вихри, целое море пыли и песка, со всей силой швыряют тебе в лицо ещё и камешки. В воздухе столько всего кружащего, что идти можно, но лишь смотря сквозь узкие, как у монголов, щёлочки глаз. Всепроникающий песок всюду: в волосах, глазах, ушах, во рту, в носу и даже под одеждой. Войдя в школу, снимаешь с себя всё, что только возможно, и трясёшь. Надо причесаться и протереть платком лицо. Не переобуваюсь: здесь это не принято. К чему лишние траты? Да и холодно!
Хорошо бы умыться, промыть глаза, нос. Но в стенах школы нет туалетной комнаты: все удобства находятся на улице. В заключение описания скажу, что ни столовой, ни буфета для детей тоже нет.
Такая картина зимой и ранней весной. Но сегодня, к счастью, ясный сентябрьский день.
Захожу за журналом во всегда пустую, безмолвную учительскую: учителя сюда, в основное место своего общения, почти не захаживают. Видимо, не испытывают в этом потребность? Чувство коллективизма не развито? Явной дружбы между коллегами тоже не встретишь, но отношения между сотрудниками ровные, неконфликтные. Никаких споров, выяснений отношений. Все по-монгольски степенны, спокойны до невозмутимости, сдержанны в проявлении чувств. Я не встречала коллегу, стремительно несущегося по делам своего класса, суетящегося по школьным вопросам. Иное дело – личное. Да и тут не всякий будет стараться.
В представлении монголов, вечно суетящиеся, озабоченные, несущиеся куда-то по делам европейцы достойны сочувствия. «Совсем другое дело мы», – читаю я в их глазах. В их представлении, достойный человек никуда не спешит и ничем не озабочен. Чем не наш милый, невозмутимый душка Обломов?
И писатель В.Соллогуб (не путаем с Ф.Сологубом!) дружески нашёптывает мне на ушко: «Уймись ты, наконец! Восток презирает суетность житейских треволнений». И как ему не поверить: он старше меня на целых полтора века. Стало быть, поопытнее меня будет!
И, как известно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Я это помню и, стараясь не раздражать своей активностью, внешне уподобляюсь коллегам: так же невозмутима и непробиваема. Ситуация немного идиотская. У нас ведь с точностью наоборот: заручиться поддержкой руководства возможно, лишь продемонстрировав личную активность и инициативу. Здесь иначе: делай, как хочешь, это твой выбор, только нас, пожалуйста, не трогай! Ты как-нибудь сама. Ладно? Я не хочу быть камнем, брошенным в безмятежную гладь источника, однако дело своё знаю.
Да, забыла сказать: задолго до занятий приходить в школу среди учителей как-то не заведено. Оно и правильно: ни к чему это. Всё, что необходимо для урока, у настоящего учителя исключительно в голове. И задерживаться надолго после занятий тоже боже упаси! И это, если рассудить здраво, тоже лишнее: всё на уроке успели сделать. А если нужда возникнет, тогда без разговоров.
Подстраиваясь под чужие неписаные законы, я действую в том же духе, благословляя мудрость руководителей. Не всякое бесцельное торчание на работе есть признак трудовой доблести и усердия. Может, это просто элементарное неумение организовать свою работу? Ведь существует же притча о лаборатории Резерфорда (все мы помним этого выдающегося учёного) и его отношении к подобным вопросам. Уже забыли? Ничего, я напомню. Так вот, заглянул однажды этот уважаемый человек поздно вечером в свою лабораторию и застал там одного работника, с гордостью ответившего на вопрос изумлённого руководителя, что он здесь делает в столь поздний час. Ожидавшего, естественно, похвалы за своё непомерное трудовое усердие: «Я рано прихожу и позднее всех ухожу с работы». «А когда же вы думаете?» – помрачнев лицом, поинтересовался раздосадованный Резерфорд.
А ведь прав старина Резерфорд (и вместе с ним мой директор Жанлав): все умные мысли находят нас дома, вне рабочей обстановки, в самый, казалось бы, неподходящий момент. Иначе некоторые исторические факты выглядели бы следующим образом: Архимеду бы крепко досталось от своего старшего учителя и наставника (если таковой имелся) за то, что в рабочее время зачем-то полез в ванну. Любителю яблок Ньютону бы припомнили свободное времяпрепровождение на лужке в саду. А Менделееву, несмотря на возраст и учёные седины, задали бы трёпку за сон в рабочее время. Смешно?
Творческая лаборатория учителя всегда при нём, где бы он ни находился и чем бы ни занимался. Вот и я к самым верным решениям приходила, когда занималась совсем уж не научными вещами: варила щи и мыла окна. И в итоге двойная, если разобраться, польза. Вообще говоря, любой внутренне свободный человек нуждается в свободе. И её монгол почитает как данное ему свыше право.
Но в данный момент я на рабочем месте. А вот и дети несутся в школу со всех сторон. Мальчишки в тонких вельветовых курточках коричневого цвета. Как ни странно, и зимой некоторые так же одеты, только ручонки прячут в карманы и бегут ещё быстрее! Брр! В помещении носы «оттаивают» и посылают ручейки прямо в рот… И, дорогой читатель, заметьте: вовсе не я, а только ты в этом месте сказал: «Брр!»
Почему-то многих моих соотечественников волновал именно этот момент, а вовсе не вопросы школьной успеваемости. Да, носовых платков, как частенько и шапок, в наличии не было. Но зато каждый при пионерском галстуке. Это святое!
На этом фоне всегда контрастно смотрелись взрослые, даже родители, одетые по погоде: в мохнатых шапках-дарханках, зимних дэли на овчине. Почему так? А ведь считается, что монголы – чадолюбивая нация. Складывается впечатление, что родители не особенно волнуются за своих чад. Частенько приходилось быть свидетелем того, как ребёнок тащит груз не по силам, а идущий рядом с ним крепкий мужик (неужели отец?) и в ус не дует. Но, как ни странно, всеми это воспринимается как норма и никто ни на кого не в обиде. Как говорится, в результате произошедшего авторитет ни одного родителя не пострадал.
Объяснение простое: в обычаях и традициях монголов проявлять уважение к старшим по возрасту: и к родным, и вовсе не знакомым людям. Злиться на родителей, ругаться и спорить с ними – просто немыслимый грех, которому нет прощения.
А попробуйте поступить так хоть разок с нашими изнеженными детками! Однако литература нас предостерегает: Илюшу Обломова в детстве баловали, ребёнку Штольцу было несладко, а результат всем известен. Я не против трудолюбия, выносливости и самостоятельности. Только сейчас мне не верится, что мои славные, активные монгольские мальчишки со временем, по устоявшейся традиции, превратятся в таких индифферентных дядек. Однако у монголов бытует поговорка: «Знания – высшее богатство, дети – среднее, имущество – низшее». Вот вам и объяснение. Всё повторится.
А вот и девочки. Они всегда более благоразумны в смысле одежды. Тёмные жёсткие, непослушные волосы туго заплетены в две косы. Нет ни одной короткой стрижки. В волосах обязательно банты, иногда непривычно разноцветные: красные, синие, как монгольский флаг. Для не посвящённого в подобные тонкости это как обувь разного цвета. Хоть девчонки тоже без носовых платков, но ручьёв, как мальчишки, не допускают. Форма коричневая, с чёрным фартуком, в точности советская.
И добавлю: ни одного ребёнка в очках. Со зрением всё в порядке.
«Имущество – низшее богатство»
Увидев в углу школьного кабинета небольшое кладбище школьных стульев, понимаю, что руки до них опять не дошли. Значит, мальчишки вновь будут сидеть вдвоём на одном стуле. По-моему, это никого не смущает, кроме меня. Некоторые даже так и норовят побить старый рекорд: пытаются усаживаться втроём. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Да разве это теснота? Вы бы видели, как целая толпа с вещами умещается в одном уазике!
Классного руководителя, зашедшего сделать объявление, необходимость ремонта, кажется, тоже мало беспокоит. На мой выразительный жест с озабоченным видом произносит в сотый раз … Какое слово? Правильно! «Маргаш».
Наши представления о комфорте и порядке тоже отличаются: кабинеты неуютны. Уборки, видимо, когда-то бывают, только мне не посчастливилось это застать. Про генеральные вообще благоразумно промолчу. Мебель кустарного производства не выдерживает нагрузок. Замены ей взяться неоткуда: я уже отметила, что эта вещь в стране дефицитнейшая. Внутренняя отделка того же уровня, кустарного: стены грубо и небрежно оштукатурены и в год сдачи объекта в строй (никак не позже!) покрашены, но сейчас грязновато-жёлтого цвета. В иных краях всё это никак не указывало бы на учебный кабинет, если бы не парты и доска.
В чём причина? В отсутствии средств? Конечно, и в этом тоже. Не от хорошей жизни приходилось быть переговорщиком на встречах с советской стороной с просьбой оказать помощь. Однако не стану пугать читателя: в посещённых мною школах Улан-Батора и в сайн-шандинской десятилетке дело обстояло гораздо лучше.
Из этого я делаю вывод, что в целом монголы в плане комфорта люди неприхотливые, им свойственно довольствоваться тем, что есть, и не стремиться к лучшему. Столкнувшись с трудностями, они с ними не борются, а избегают их. Как Обломов с ремонтом и переездом, скажете вы. И будете правы.
И это тоже исторически обусловлено. Номаду, то есть кочевнику, много не надо. Всё его имущество – скот и юрта. Обрастать лишним – тяжелее переезжать с места на место.
Напоследок добавлю: всё сказанное в этой главке имеет отношение лишь к началу восьмидесятых, но никак не к современности. И разительные перемены, произошедшие в нынешнем Сайн-Шанде, не могли не вызвать у меня ничего, кроме радости и восхищения, поначалу сопровождавшихся временной потерей речи от увиденного. «О? О… О!» – именно так и удалось выразить всю гамму нахлынувших противоречивых чувств.
Мобильность как отличительная черта
Существует выражение: «Монгол появляется вдруг». Способность к стремительному перемещению в крови у монголов. Пустая школа или, как рассказывали люди путешествовавшие, пустая степь. Вокруг ни души. Как откуда ни возьмись люди. Последнее мне, правда, не пришлось наблюдать и на протяжении сотен километров: очень уж безлюдным даже для Монголии был наш край.
Но сам факт тоже исторически объясним. Это наши крестьяне проживали весь отмеренный им жизненный срок на одном месте: для некоторых поездка на ярмарку в дальнее село уже сама по себе была событием. Жизнь же монгольского арата предполагала постоянный выбор лучшего пастбища для скота, перекочёвку с места на место на сотни километров.
На мобильность монголов повлияла и неприхотливая, выносливая порода лошадей, способных преодолевать дальнее расстояние за короткое время. Этим, кстати, повсеместно пользовались когда-то конные воины Чингисхана, предпринимавшие внезапные атаки, вызывая ужас у европейцев.
У монгола не в чести ходьба пешком. Была бы его воля, он, как утверждал Пржевальский, даже десяток метров до соседней юрты предпочёл бы проехать верхом на лошади. А ещё лучше не проехать, а проскакать. Монгол без лошади подобен моряку на суше или лётчику без неба. И если вдруг у современного монгола нет коня, то неплохо и лихо, на всей скорости, промчаться на машине. Да и мы тоже не лыком шиты: медленно запрягаем, но быстро едем. Вот и наш незабвенный Николай Васильевич отметил: «Какой же русский не любит быстрой езды?»
Но нынешние потомки Чингисхана, учителя, уже не воюют и не разводят скот. Это люди внешне медлительные и неспешные. Им чужда и непонятна вечная озабоченность, деловитость и прагматизм европейцев. С их точки зрения, это вовсе не солидно: почтенному, уважаемому человеку незачем суетиться. Снова привет Обломову!
Монгольских детей отличает очень уважительное отношение к учителям как к старшим и мудрым людям. Это давняя традиция. Но наивно было бы полагать, что монгольские учащиеся и ведут себя как паиньки. Не забудем про известную нам мобильность монголов. В ней причина непоседливости этой детворы, неспособность в течение урока находиться в статичном положении при всём искреннем уважении к вам. Им бы скакать на скакуне. У них оживлённые, быстрые игры. Я не видела детей, медленно бредущих по улице: им интереснее бежать вприпрыжку. Они замирают, лишь когда сгорают от любопытства. Юные монголы напоминают мне малышей из мультфильма «Каникулы Бонифация».
Слишком шумные? Они не хотели вас обидеть! Под ними на части разлетелся стул? Это нечаянно! И хоть за нечаянно бьют отчаянно, я, в отличие от некоторых учителей-мужчин, стараюсь изо всех сил быть терпимой. Так, один из них метр в своих руках (из чего я и заключила, что он математик) регулярно использовал явно не по прямому назначению, а исключительно в воспитательных целях. Это значительно ускоряло процесс усвоения некоторых азбучных истин. Выразительный замах волшебной палочкой (только замах!) – поначалу лихой, а сейчас уже жалкий и испуганный, проказник прикрывает головушку руками. В глазах однокашников нет ни капли сочувствия к собрату, а лишь любопытство: «Что же дальше?» Эти методы не приветствовались, однако и не осуждались ни администрацией, ни родителями, ни самими проказниками – объектами воспитательной проработки. Так и надо! Сам виноват! Не надо хулиганить! И тебя, кстати, не били!
Не будь рядом русской учительницы, получил бы, наверно, по полной программе! Помни и чти закон – устав школы!
«Монгольский закон на три дня»
И, конечно, про закон. Ах, как мы всё-таки местами похожи! «Это ж мой гардеробчик!» – сказал бы один небезызвестный герой советского кино. Вот в этом мы просто родные братья. Тоже считаем: закон для того и принимают, чтобы его потом нарушать. Примеры будут те же самые: нарушения всевозможных правил, уставов вплоть до необязательности работников госучреждений.
Я надеюсь, вы помните рассказы, как ваша покорная слуга возвращалась из отпуска или не без основания обходила стороной монгольскую почту? О массовых нарушениях правил дорожного движения как со стороны водителя, так и со стороны пешеходов и говорить не приходится. Я сама этого в Сайн-Шанде не видела: мы активного движения в гобийской зоне вообще не наблюдали. А вот в Улан-Баторе!
И при всём этом – уважение власти и государства в целом: я существую, потому что есть государство, а не наоборот. Можно даже говорить о феномене почитания государства и власти. Видимо, это ещё со времён сурового и справедливого отца монгольского народа – правителя Чингисхана.
Никому и в голову не придёт пожаловаться на руководителя, открыто не согласиться с директором: власть здесь уважают. Революции и протесты – это не про монголов. Это в нашей истории припомним немало мятежников и бунтовщиков. В монгольской такого не было. Как бы ни лютовал какой-нибудь хан, народ против власти не восставал ни разу. Напротив, во времена ослабления власти, ведущего к обнищанию, ностальгировал по сильной руке. Это тоже связано с существованием в истории Монголии такой великой, поистине обожествляемой фигуры, как Чингисхан. Позволю себе заметить: совсем как у нас.
«Выйдем поздно, наступим силой»
Помнится, А. С. Пушкин, рассуждая о человеческой природе, заключил с сожалением: «Мы ленивы и нелюбопытны». Имея в виду не соотечественников, а людей вообще.
Со всей ответственностью могу сказать, что к монголам это не имеет отношения. Уж любопытства им не занимать. И им интересно всё, что на них не похоже. Так, ближайший родственник, то есть бурят, вызовет самим фактом своего появления лишь спокойное равнодушие. А, казалось бы, родственные души! Эту монгольскую черту могли подметить некоторые работники советского посольства и наши учителя, у которых как-то не установился необходимый контакт, не заладилось что-то.
Наблюдательность и память монгола, особенно зрительная, в сочетании с природной, поистине детской любознательностью достойны самых высоких похвал. Вы можете этого сразу не заметить, но в вашу сторону кто-то поглядывает: или откровенно, детски наивно рассматривая, или боковым зрением. Не сомневайтесь: он увидит всё. Чтобы понять увиденное, ещё и задержится. И его интерес вы прочтёте в живом взгляде: «Вот как! Надо же! А это что?» И это не бестактность монголов. Повторяю, это люди сами по себе ненавязчивые, терпимые к несвойственному им лично.
Кого-то это может смутить, кому-то – не понравиться. Но чем дальше вы от столицы, тем ощутимее это работает. И объяснение этому поведению тоже имеется.
Созерцание составляет значительную часть занятия арата-скотовода. Почти всю информацию, необходимую для жизни и работы, он получает именно через него. Это невероятно развило его наблюдательность и зоркость. Любой монгол в табуне из сотен лошадей отыщет своего коня. Из сотен овец или коз найдёт без труда ту, которую минуту назад выбрал покупатель. Его глаз способен отличить до двухсот лошадиных мастей. В местности, лишённой каких бы то ни было ориентиров, он обязательно найдёт путь и не заблудится. Для вас за окном машины одна и та же картина, а водитель-монгол найдёт её совершенно непохожей.
Не потому ли для европейцев существует одна пустыня Гоби, а для монгола – не менее семидесяти её типов? И все имеют своё название! В поездках по пустыне я чувствовала себя незрячей в сравнении с монголами!
Я учитель, и мне интересен интеллектуальный потенциал детей. Считается, что монголы, благодаря всё той же памяти и необычайной способности запоминания, имеют большие способности к изучению иностранных языков. С произношением у них также не наблюдается проблем: монгольский относится к группе так называемых среднеязычных языков, поэтому не бывает больших трудностей с артикуляцией.
И всё было бы прекрасно, если бы не склонность к вечному «маргаш» – природная расслабленность невозмутимого монгола, неспособность рассчитать свои усилия, спланировать работу. Вместо этого сначала бездействие, а потом штурмовщина, когда отступать больше некуда. Отсюда и пословица: «Выйдем поздно, наступим силой». А результат уже не тот!
У всякой национальной черты есть своя причина. Веками сама природа подсказывала монголу, что и когда выполнять, и он, подчиняясь своему главному учителю, жил в одном ритме с природой. В этом смысле монгол – очень естественный человек, не склонный к рационализму и абстракции.
Возвращаясь к словам поэта, заключу: монголы не ленивы – они, с точки зрения наших соотечественников, переплюнули в данном вопросе русских, тоже понимающих в этом толк. И это давало некоторым нашим товарищам повод для ощущения некого собственного превосходства.
Сепаратизм монгольского сознания
Уроки окончены. Я иду в учительскую, где вновь ни души. И мысль на минуту задерживается на поиске причины. В течение тысяч лет живущие отдельно друг от друга, справляющиеся
силами одной семьи, монголы так и не стали коллективистами в самом прямом смысле этого слова. Традиционные национальные праздники (Надом и Цагансар), семейные торжества, приём гостей не в счёт. Их меньше, чем у нас, но монголам этого вполне достаточно, чтобы утолить жажду зрелищ и общения и вновь вернуться к привычному образу жизни.
Заботясь о своей семье и родственниках, они не будут столь усердны по отношению к коллективу и сотрудникам, не станут работать с полной отдачей сил: трудовой энтузиазм и фанатизм – это не про них. На работе они ощущают себя гостями. А нагостившихся, как известно, тянет домой, в привычную обстановку. Трудолюбие китайцев – объекта давней неприязни некогда угнетаемых монголов – и их способность трудиться в коллективе вызывает только насмешку местного населения и не рассматривается как положительная черта.
Любой монгол в душе сепаратист. При всей своей природной любознательности и мобильности, он ничего в своем образе жизни менять не склонен и хотел бы остаться собой, сохранив привычки и вековые традиции. А иммунитет к чужому воздействию со стороны у монголов чрезвычайно развит.
Поход в Гоби
Однако всё упомянутое не является самым главным в менталитете этого народа: наблюдая за его жизнью в городе, не увидишь истинного лица монгола, а только окунувшись вместе с ним в его природную стихию. К счастью, совсем скоро такая возможность представилась – поездка в древнюю столицу монголов Хархорин. А до этого были вылазки меньшего масштаба.
Итак, подходил к концу первый учебный год. Накануне выходного дня ученики моего любимого седьмого класса поинтересовались: «Багша, Вы любите ходить в походы?»
Вопрос показался неожиданным: я тот ещё турист. Да, в студенческие годы получила значок «Турист СССР» за
двадцатикилометровый поход в горы Кабардино-Балкарии. За настоящий, я подчёркиваю, поход, так как спустя всего несколько минут, как только группа покинула турбазу, к нам подкатила грузовая машина, а водитель, предложив всем скинуться, обещал подбросить нас с ветерком к самому порогу горного приюта – конечной точке нашего маршрута.
Встретив первый в истории подработки отказ, водитель
решил, что мы просто ненормальные. Остальные туристы, если верить любителю лёгкой наживы, были вполне себе нормальные, потому что благоразумные. Однако товарищ решил немного обождать: ломаются, не зная, как тяжело топать с гору с рюкзаком. Инструктор, по совместительству соратник коварного шофёра-искусителя, сильно удивившись нашему наглому самомнению, в отличие от горстки несмышлёнышей, восхождение ножками также не планировал.
Мы шли. Шло время. Шофёр, то демонстративно уезжая «навсегда», то возвращаясь назад и изрыгая проклятья, кричал, что таких чудаков (благоразумно заменим употреблённое им крепкое словцо!) ещё не встречал.