А работа учителя – это постоянное восхождение на гору, у которой отсутствует вершина. Или труд Сизифа, которому лишь изредка удаётся порадоваться результатам своих титанических усилий. И вновь, не сворачивая с пути, надо непременно карабкаться наверх. Всё время вперёд. Изо дня в день. Как одержимому. К заветной цели. Но сегодня на нашей улице праздник. А ещё точнее – в нашем дарговском доме.
Успехи Сусанны и на кухне, и в гостиной были неоспоримы. А о наших трудовых мы из скромности не расскажем.
Шаварш же, наблюдая очередной кулинарный шедевр, никогда не хвалил Сусанну и потом не хвастал перед мужчинами рассказами из серии «А вот моя …», имея в виду очевидные успехи жены. Только немного теплее становились его привычно грустные и задумчивые глаза.
Распрощавшись с гостями, мы затянем самую душевную армянскую песню – «Ов, сирун сирун», рассказывающую о силе и боли любящего сердца.
Итак, это были Камаляны, точнее камаляне. Особая общность людей, живущих в непривычно двухэтажной квартире. Ведь есть же армяне, израильтяне …
И крепкой дружбе камалян иные даже завидовали.
В спортзале
А любимых мест у камалян было два: на кухне, само собой, и в спортзале.
Хотя со всех трибун партийных съездов той поры громогласно провозглашалось, что советский человек по своей природе исключительный интернационалист и коллективист, со вторым утверждением осмелилась бы поспорить… Новая общность людей – камаляне – была куда более сплочённа!
Остальным же сайн-шандинским специалистам идеи равенства, братства и свободы были доступны лишь в стенах спортзала медицинского техникума, расположенного рядышком, по соседству с дарговским домом.
Грустно и неправильно думать, что только в бане все равны: есть ещё, товарищи, спортзал. Он примет всех. Ему без разницы: зрел ты или молод, в спортивном ли ты костюме из «Детского мира» или из валютной «Берёзки», держал ли ты в руках волейбольный мяч или видишь его впервые в жизни, имеются ли у тебя лишние килограммы в виде отвисшего пузца, отощал ли ты от тоски до неприличия. А на гендерные различия ему вообще наплевать! Так что смело можно заявить, что спортивное братство было!
Этой нечаянной радостью мы были обязаны истинному интернационалисту и коллективисту – директору техникума, женщине по имени Нямху, что нетипично для Сайн-Шанда (имею в виду пол), где всё же наблюдалось явное верховенство мужчин. Впрочем, и имя было тоже нетипичным, более подходящим для мужчины, – «сын воскресенья». Не отсюда ли мужская смелость и твёрдость, великодушие и активность нашей благодетельницы?
Она же принимала на работу жён специалистов с дипломом филолога, поддерживая с некоторыми дружеские отношения. Кстати, абсолютно бескорыстные. Если не считать духовку, обещанную ей ещё Дзитоевыми, потом Шестокасом, в итоге доставшуюся нам, камалянам, всё было честно и с нашей стороны. Нямху (опять же нетипично!) не обижалась, а терпеливо ждала, когда же мы пресытимся выпечкой и вспомним про обещанное, которое, как заведено у русских, три года ждут. И нам от долготерпения и великодушия Нямху было немало радости и удовольствия!
В это легко поверить, лишь взглянув на фотографии той поры. Гордо вскинутые головы, смелый, озорной взгляд, свободно расправленные плечи – весь вид словно подтверждает молодецкую силу и удаль! К новым спортивным достижениям готовы! Порвём любого соперника! Может, по этой причине студенты медтехникума ни разу не рискнули хотя бы на товарищескую встречу с нашей командой? С командой Южного бились, а с нами нет.
Смотрите: а некоторые, очень серьёзные на службе, даже не прочь похулиганить, вспомнив невинные проказы молодости! В спортзале было весело всем и всегда.
Но однажды, в ноябре 1982 года, веселье, достигшее апогея, было прервано с опаской вошедшим работником техникума: вид бурного веселья явно не согласовался с днём проведения злополучной тренировки.
На Родине, прощавшейся с «дорогим Леонидом Ильичом», объявлен траур и отменены все развлекательные мероприятия. Но, решив, что занятие спортом – это отнюдь не развлечение, а упорный, тяжёлый, местами изматывающий труд, мы всё той же компанией отправились-таки в спортзал. «Занятия спортом требуют регулярных тренировок! А нам ещё жить да жить», – резонно рассудили самые мудрые из нас.
Не рассчитали сил! Их оказалось, на удивление, много! Мужские подачи сильные и резкие – опасно брать такие мячи. Либо пальцы выбьет, либо полголовы снесёт. Безопаснее с криком отбежать в сторону, чем пытаться сопротивляться.
Шум, крики, смех… Вид странного «прощания» обескуражил старика- монгола, ожидавшего урок истинного траура: со слезами и скорбью на лицах.
В феврале 1984 года Родина прощалась уже с товарищем Андроповым. Не изменив своей привычке, мы вновь в спортзале. У нас свой, спортивный ритуал. В самый разгар волейбольного состязания, тихонько скрипнув, приоткрылась дверь, в узкую щель которой снова осторожно просунулась голова, на этот раз испуганно-удивлённого сторожа. И его немой вопрос: « По какому поводу вакханалия? Газет не читаете? Телевизор не смотрите?»
Мигом устыдивших своей неуместной радости и избытка так некстати распиравших физических и психических сил, мы притихли, не желая противопоставлять свою молодую ловкость и энергию трауру по очередному ушедшему старцу.
Они уходили один за другим, создавая иллюзию постоянного прощания. А вместе с ними уходила эпоха, истекало время нашего присутствия на монгольской земле. Спасибо судьбе, что никому из нас не довелось пережить моменты той обидной, позорной капитуляции. Стыд, пережитый в спортзале, был ничто в сравнении с этим.
« Друзей моих прекрасные черты…»
Уйдём в назначенное каждому время и мы. Но, к счастью, не из жизни, а только из нашего Сайн-Шанда. Вещи несравнимые, но, как ни включай в себе философа, чувство грусти от расставания ничуть не умаляющие. Каждый заберёт с собой на родину частичку Монголии. При этом практичный читатель, видимо, представил необъятные чемоданы и коробки, плотно набитые чем-то остродефицитным, что соответствует представлению о достойных заграничных подарках? Да, без этого нажитого непосильным трудом тоже никуда не деться. Но я сейчас не об этом.
Возвращаясь домой из дальних странствий, мы привозим с собой единственно по-настоящему ценный багаж, который никогда не обременяет и не нуждается в помощи носильщика, которым просто подмывает поделиться с другими. Как же иначе? Для того он и собирается. И мы им щедро, без сожаления делимся, возможно, единственный раз в жизни. Но желательно с близкими по духу людьми, которые с тобой на одной волне, одной душевной химии. Я сейчас про ценный груз впечатлений от странствий, ведь удовольствие от возможности рассказать кому-то об увиденном и пережитом – это своеобразная награда странствующему. И у каждого будет своя книга странствий.
Но человеческая память не вместительный и надёжный файлоприёмник. И мы обязательно привозим фотографии, чтобы не только мысленно, а словно наяву увидеть то, что было с нами вчера, но незаметно и постепенно, день за днём отдаляясь, окутываясь мглой прожитых лет, станет очень давним, былым. Плюсквамперфектом, согласно грамматике немецкого языка, давно прошедшим временем. Вот тут-то никак не обойтись без старых фотографий. И я их тоже достану.
И произойдёт маленькое чудо возвращения в прошлое. Как однажды, спустя почти сорок лет после окончания института, я, почти не вспоминавшая альма-матер, вновь увидела нашу общую выпускную фотографию и вспомнила то, что казалось начисто утерянным. А ведь столько интересного было в нашей кипучей студенческой жизни! Просто у меня жизнь вперёд вскачь понеслась. Ни оглянуться, ни опомниться!
Вот два закадычных друга, Игорь Гагарин и Серёжа Долгов, не пожелавшие разлучаться даже на фотографии. Их навсегда разлучит жизнь. Точнее, смерть Сергея, о которой на годах, в самый разгар известных событий, скупо сообщат СМИ: «В лесополосе под Донецком найдено тело главного редактора одной из оппозиционных газет – Сергея Долгова".
Я смотрю на Серёжку, и он для меня ещё будто живой. А его другу, ныне протоиерею Игорю Гагарину, лучше многих из нас ведомо, что у Бога мёртвых нет, все мы для него живы. А какими мы были, об этом надо отдельную книгу писать!
В Сайн-Шанде нашу память от опасности неминуемого грядущего забвения всячески пытался уберечь единственный человек с фотоаппаратом – Витя Бондаренко, один из специалистов, прибывших на строительство пищекомбината.
Кстати, Витя, хочу тебя порадовать: построенный руками твоих товарищей комбинат и по сей день благополучно работает, кормит местное и порой даже не местное население, так что память вы о себе хорошую оставили. А мы, спецы, не забываем друг о друге благодаря твоим фотографиям.
В предшествующей главе я рассказывала о занятиях в спортзале. Передо мной одна из фотографий: мы после волейбольного матча. Вот богатырь Лепадату, с руками кузнеца-молотобойца, с фигурой, достойной Геракла или какого-нибудь иного древнегреческого героя. Не человек, а монумент, изваяние, скульптурное выражение богатырской мощи! Теперь вам понятно, почему товарищ всячески смягчал силу своего удара? За жизнь нашу человек опасался, избегал невинной жертвы в стане любителей волейбола!
Только на фото невесел что-то наш чудо-богатырь, не в радость ему шутя доставшаяся победа! Вот если бы настоящий подвиг совершить! Поймать, к примеру, лань с золотыми рогами. Да, сказывают люди, не водятся такие в здешних краях. Укротить, что ли, на досуге для разминки бешеного быка? Да тут даже и обычной коровой не пахнет. А это значит, что и расчистка Авгиевых конюшен отменяется. Тут все животные под открытым небом.
Не скучай-ка, дорогой наш Гераклушка! Лучше добудь-ка ты нам золотых яблочек молодости из садов Гесперид, что на краю света, как сказывалось в древнегреческих мифах. Но наши люди сказывают, что и китайские яблочки из военторга тоже весьма хороши. Вот и остаются лишь спортивные да трудовые успехи. Эх! Поразмяться-то негде!
А рядом девочка-былинка, веточка, тоненькая и хрупкая, как тростинка! Дочка древнегреческого бога. Ей очень к лицу была бы светлая туника с витиеватым эллинским орнаментом и оливковая ветвь, как у девушек Древней Эллады, зажигающих огонь Олимпийских игр. Юная богиня! Хрупкость и мощь! Контраст размеров родственников впечатляет.
Далее мы с Сусанной. Мои волосы в спортзале, как обычно, растрёпаны, торчат себе в разные стороны, будто за мной гнались: сил для победы не щадим. На лице написаны гордость и вера в неопровержимое спортивное превосходство. По всей видимости, мы сегодня побили-таки противника. Далее Шаварш, тоже богатырь и телом, и духом.
А впереди сам Виктор, дружески приобнимающий самого юного спортсмена – четырёхлетнего Вагана. Находясь на излёте комсомольского возраста, Витя и здесь оберегает от посторонних взглядов раннюю лысину, в самый неподходящий момент предательски выдающую тайну самого факта своего малозаметного существования. Виктор всегда стремится придать причёске первоначальный, без изъянов вид путём тщательного зачёсывания пряди волос набок. В жизни это ещё как-то можно контролировать, а в спортзале нет. Чудак ты, Виктор! Тут никому нет дела ни до моих лохм, ни до твоего недостатка волос.
Тут даже руководитель всех строителей, степенный и осторожный Вячеслав Шрамченко, забыв, что он вообще-то начальник, старший и по должности, и по возрасту, по-мальчишески сгрёб меня в охапку. От радости за удачную подачу, что ли?
Витя, переживать и рвать из-за такого пустяка волосы – это вовсе усугубить проблему. А в остальном ты хороший парень. Вдобавок среди лысоватых замечено немало умных людей. Чего стоит один только Владимир Ильич, которого даже мужицкие валенки по колено не способны упростить: ум на лице написан и очками подчёркнут.
Только вы про какого Ильича-то подумали? Нет, то не известный всему миру Ильич времён шушенской ссылки, что в сибирской тайге. То наш собственный, сайн-шандинский, а в недалёком прошлом балашихинский Владимир Ильич. Алексеев его фамилия. Настоящая, между прочим, не псевдоним.
Совершаю запоздалое открытие: с удивлением отмечаю, что везде я в группе с кем-то, но никак не в одиночку. Одно из доказательств нашей тогдашней всеобщей приверженности идеям коллективизма, не показного, а настоящего, бытового, если хотите. Одна я лишь на фотографии в удостоверении иностранного специалиста. Но там, как вы понимаете, уважительная причина. И по-другому просто невозможно.
«Багша, можно завтра фото?»
Один из самых часто задаваемых вопросов-просьб от моих учеников. Я заметила, что монгольские дети – большие любители запечатлеться на память. И как откажешь в удовольствии сфотографироваться, тем более, по большому счёту, ребятишки наши вообще, с моей точки зрения, ничем не избалованы! Поэтому регулярно замирать перед камерой стало частью моей работы, своеобразным ритуалом.
А фотоателье прямо в подвале нашего дома, что, согласитесь, весьма удобно. Спустился ненадолго вниз, улыбнулся в камеру, зато детям столько радости. Получив фотокарточку, побегут показывать своим друзьям-товарищам из другой школы, из соседней юрты, многочисленной родне в городе, сомоне или худоне, не без гордости поясняя: «Манай оросхэлний багш Надежда Николаевна!» И, наверное, приговаривая: «А у вас такой нету! Вот!» Имея в виду то ли фотографию, то ли настоящую русскую учительницу. Весомые аргументы в пользу собственного превосходства!
Приходили целыми классами, с классными руководителями, о чём сообщал посылаемый в квартиру гонец. Небольшими группами одноклассников. Небольшими группами просто друзей. Небольшими группами просто друзей плюс родственников. Небольшими группами просто друзей плюс стайками маленьких братишек-сестрёнок. Эти поднимаются на третий этаж в полном составе, с почтительной осторожностью стуча в учительскую дверь.
Глаза маленьких жителей юрт светятся робким желанием взглянуть хоть одним глазком на неведомую квартирную жизнь русской учительницы. Приглашаю в квартиру, привычно стесняясь нашего скромного жилья. Впервые побывавшим в нашем доме квартира кажется чем-то непривычно-необычным. Но если спросить, где бы они хотели жить, все, не сговариваясь, ответили бы одинаково и дружно: «В юрте! Она родная!» И это неудивительно. Даже в наши дни некоторые жители монгольской столицы, проживающие в квартирах, имеют по соседству, прямо во дворе, ещё один свой дом – родную, любимую, привычную юрту.
Проходят тихо-тихо, говорят шёпотом, скромно присев рядком на самый краешек дивана, словно осторожные птички, готовые в любой момент вспорхнуть. Те, кто постарше, знаками показывают младшим: «Ведите себя смирно, тихо сидите!» Маленькие послушны, нет нужды их уговаривать. Откровенно разглядывать стесняются, но любопытство пересиливает, глазёнки блестят!
Право, я залюбовалась, засмотревшись на такую идиллию. Всё чинно и благородно! Даже осмелилась возмечтать: «Вот бы так всегда, и особенно на уроке!» Тогда ещё при жизни усталая учительница познала бы радости рая. Но на то она и мечта, чтобы чаще просто согревать душу и в очень редких случаях осуществляться. А пока девиз нашей работы – «И вечный бой! Покой нам только снится!»
– Это маленький Ленин? – с почтительностью и не без гордости за свою сообразительность спрашивает один из гостей, указывая жестом в сторону фотографии, с которой взирает с серьёзным, изучающим видом круглолицый малыш со светлыми кудряшками волос.
– Нет! – улыбаюсь я. – Это не Ленин.
Догадываюсь, что детвора видела где-то октябрятскую звёздочку с маленьким Ильичом. С удивлением отмечаю, что внешнее сходство действительно имеется.
Ленина знают все ученики. Как его не знать? С его настойчивого призыва («Учиться, учиться и учиться!») начинается учебник русского языка.
– Это…
Как объяснить, кто такой племянник? С братом и сестрой разобраться легко. С сыном, дочерью и родственниками – уже посложнее: тема «Семья» в учебнике видится глазами ребёнка. А тут какой-то непонятный племянник! Отыскивается более понятный вариант:
– Мальчик сестры!
В ответ дружное покачивание головой и улыбки: «Да-да! Бывают и такие в семье люди! У некоторых из нас тоже есть! Тоже маленькие!»
– Красиво! – не без радостного удовлетворения заключает тихонько одна вежливая гостья.
На мои книжные приобретения смотрят с уважением и восторгом: «Как много! Почти как в школьной библиотеке!» Красочный «Золотой ключик» у самых маленьких вызывает удивление, граничащее с испугом и недоверием. Разглядывая неправдоподобно носатого Буратино, поголовно курносые монголята сомневаются: «Неужели такие носы в жизни встречаются?»
– Это сказка! – шепчет самый сообразительный.
Раздаётся возглас облегчения и смех.
А есть то, к чему хочется непременно прикоснуться руками, а не наблюдать со стороны. Это диковиннее Буратино будет! С тем хотя бы в библиотеке повстречаться возможно. А это в Гоби ты нигде не встретишь – усеянные коричневыми шишечками ветки лиственницы. Той самой, привезённой с Хангая.
Робкое прикосновение. И… шишечка отваливается и падает на пол!
Возглас испуга: «Зачем ты это сделал?» Испугавшись, пятятся к двери. Приходится успокаивать: будет ремонт, красота нуждается в спасении. И это правда: каждая свалившаяся шишечка мною не выбрасывалась, а с помощью канцелярского клея водворялась на место. Даже самое скромное напоминание о красоте Хангая скрашивает пустынное житьё-бытьё и служит живым напоминанием, что мир велик. И где-то есть леса и растут настоящие деревья.
А потом можно отправиться и в фотоателье. И молчаливому фотографу привычно видеть нашу компанию, каждый раз новую.
В понедельник на перемене мне торжественно вручат фотокарточку:
– Багша, монгольский подарок!
Где-то и сейчас в Монголии, в юртах или современных квартирах, в фотоальбомах или старинных шкатулках, во множестве хранятся эти фотографии. И дети моих сильно повзрослевших учеников, показывая их уже своей детворе, должно быть, говорят: «Смотри, Дэлгэртуя, эта учительница из России учила твою бабушку!», «Помнишь, Батболд, дедушка рассказывал тебе про русскую учительницу? Это она. Её звали Надежда Николаевна. По-нашему, Итгэл. Она когда-то жила в нашем городе».
И весьма вероятно, возможен меж ними такой диалог.
– А где она сейчас? Тоже в Сайн-Шанде? – спросит любознательный ребёнок.
– Нет. Она уехала к себе домой, в Россию, – ответит мать.
– А почему она уехала? Она вернётся?
– Нет, дорогой, уже не вернётся! В России её дом. Ведь ты тоже вырастешь, тоже отправишься посмотреть мир, а потом возвратишься в свой родной дом, – ласково обняв, скажет малышу мать.
И при том разговоре я, улыбающаяся со старой фотографии будущему и уже нынешняя, прожившая это будущее, буду незримо с ними. И я вас всех помню! И я не забуду! И так навсегда!
Фотографии, на которых…
Когда-то в тунисской Сахаре я стала свидетелем весьма редкого в том краю явления – дождя. Правда, он был моросящий и отнюдь не долгий. По нашим меркам, и не дождь вовсе, а так… Одно недоразумение с громким названием, напоминание о том, что на нашей планете где-то случаются настоящие, регулярные небесные извержения воды.
Но эти заурядные капли небесной влаги были многими встречены как проявление особой милости божьей, как настоящее событие, достойное того, чтобы его запомнить и изредка вспоминать. Я поняла это, глядя на реакцию и улыбнувшихся погонщиков верблюдов, и, казалось, самих невозмутимых, меланхоличных одногорбых кораблей пустыни, и исхудавших до невозможности, вечно голодных, исстрадавшихся от вечной жажды собак, бродящих в поисках доброго туриста. На милость местного населения никто уже не рассчитывал.
Весёлое оживление произошло и в рядах туристов, утомлённых зноем немилосердно жарко кочегарившего солнца и уже соскучившихся по привычной, родной северной прохладе, не почитаемой за восхитительное благо, ранее по достоинству не оценённое, а лишь запоздало, сейчас, в недолгие дни этого пустынного путешествия.
Мне же захотелось, задрав голову к небу, поймать сухим ртом хотя бы одну капельку, одну росинку прохладной небесной влаги. После некоторых мытарств это удалось, и, сомкнув уставшие от ожидания челюсти, я с некоторой натяжкой посчитала, что дождь всё-таки какой-никакой был.
Свидетелем же дождя в Гоби я ни разу не была и физически не могла им быть по уважительной причине: пребывала в очередном отпуске на родине. А он был. Это я про дождь, конечно, а не про отпуск. Даже не дождь, а настоящий ливень, что впору сказать про разверзшиеся хляби небесные. Но его работу я увидела и смогла оценить масштабы произошедшего события. А всё благодаря любительским фотографиям жителей Южного.
Гоби, как одна из величайших пустынь мира, тоже живое жаловать дождями не спешит. По штату не полагается! Иначе она перестала бы именоваться суровым и предостерегающим словом «пустыня». Но, в отличие от Сахары, на удивление, в ней изредка случаются не просто дожди, а настоящие ливни. Именно они становятся причиной появления временных озёр, топких глинистых местечек, в которых запросто могут увязнуть и погибнуть неосторожные верблюды-бедолаги, ищущие водопоя. А причиной этому гобийская почва, преимущественно вовсе не песчаная, как наивно полагают многие, а плотно слежавшаяся, намертво убитая, упорно отказывающаяся впитывать влагу. Одним словом, все условия для иллюстрации потопа на отдельно взятой территории налицо.
– Ты знаешь, какой ливень тут был без вас! – говорили наперебой знакомые, живописующие произошедшее, сопровождая свой рассказ и активной мимикой, и жестами.
– Да-а? – оставалось лишь подивиться мне, для вежливости округлив в ответ глаза и в знак сочувствия покачав головой. Вроде как я верю!
По правде говоря, ситуация мною была расценена как рассказы рыбаков о небывало успешной рыбалке: улов огромный, но вещественных доказательств нет. Или как художественный приём преувеличения, по-научному называемый гиперболой. Что ж, простим простым людям их маленькие человеческие слабости! Писатели-то этим приёмом тоже пользуются, и ничего! Никому и в голову не придёт объявить их лгунами! В конце концов, многим свойственно гиперболизировать что-то из происходящего с ними в жизни. В однообразной череде нескончаемых будней даже малость способна вырасти до размеров целого события.
И только спустя годы масштабы этого потопа я увидела на старенькой фотографии. Уже не чёрно-белой, а мутно-серой, с лёгкой желтизной, красноречиво говорящей о скоротечности и неумолимости времени. И убедилась: в словах людей не было и намёка на преувеличение.
Фотографии бывают удачные, как комплимент, или менее удачные, как нежеланная правда. Фотографии, в отличие от людей, вообще не врут.
Вот на этой у подъезда родной пятиэтажки почти по колено в воде застыл офицер, предусмотрительно-показательно закатавший повыше штанины брюк. На изумлённом, слегка ошарашенном и при этом торжествующем лице словно написано: «А как вам это понравится? Такое видали? То-то же!»
Во всех подробностях опишут это свидетели произошедшего спустя десятилетия в соцсетях. Спустя долгие годы вновь состоится обсуждение важного «научного» вопроса, связанного с тем, каким неожиданным и необъяснимым показалось очевидцам появление странных простейших организмов, с превеликим удовольствием плавающих в потоках воды и столь же странным, необъяснимым образом исчезнувших без следа после окончательного её поглощения.
В силу информационного голода, внимательнейшим образом изученные некоторой мыслящей и пытливой частью нашего военного городка (а это, как выясняется, были дети и солдатики – вчерашние ребятишки), организмы были признаны безвредными и неопасными, но от этого не менее таинственными и интересными. Ушли вновь на годы в тяжёлую, как камень, пустынную землю, чтобы вновь неожиданно при случае объявиться? Чем же они живы? Одна из малых загадок Гоби у тебя под ногами!
А сколько их, более странных, иногда даже страшных, упорно хранит безмолвная пустыня до сих пор. Один обросший массой легенд олгой-орхой чего только стоит!
Утверждалось, что западным учёным, исследователям Гоби, удалось сфотографировать это опасное существо, якобы обитающее в южной, самой жаркой части Гоби, появляющееся в самый разгар летней жары и способное убивать жертву на расстоянии плевком своего смертоносного яда.
Но мир так и не увидел этих фотографий. А раз так, мы не верим искателям научных сенсаций. А даже и будь фото… Кто докажет, что червяк тот самый, опасный? Я бы поверила лишь Ефремову! Но тот, много на этот счёт беседовавший с местным населением, олгой-орхоя ни разу так и не увидел, зато обнаружил кое-что посерьёзнее.
Не поверила я и фотографиям с рогатым черепом древнего человека и человекоподобного исполина – «атланта», обнаруженных при раскопках опять же зарубежными исследователями Гоби. Заявления одного соотечественника о
спящих великанах Тибета, последних особях-гигантах (тоже, может, читали?), также вызвало у меня лишь грустную улыбку. Однако не по причине того, что их осталось до обидного мало, что они так крепко спят, что никак не могут (или не хотят?) проснуться – от настойчивого желания автора даже не наивно гиперболизировать факты, а любой ценой произвести мировую научную сенсацию. На меньшее явно не согласен!
У наших же доморощенных сайн-шандинских «исследователей»-добровольцев из Южного всё было по-честному, по-настоящему!
Чёрные горы
Пришла пора майских праздников, о наступлении которых в нашей стране говорит появление множества людей с саженцами, рассадой и лопатами. По устоявшейся традиции, пошагав на демонстрации, большая часть населения России в переполненных автобусах, электричках или на велосипеде устремляется в эту пору на дачи и огороды.
Только нам, живущим в Гоби, не дано соблюдать непреложный закон. Один только вид человека с лопатой наполнил бы сердца хозяев-монголов тревогой и самыми дурными предчувствиями: это к беде, здесь не принято тревожить землю. А на природу тянет!
И друзья пригласили Камалянов на шашлык, ибо слово «барбекю» было ещё нашим согражданам неведомо и по этой причине не ласкало слух изысканностью своего звучания. Военный комендант вокзала, именуемый в своём узком кругу просто Аликом, хирург по фамилии Сигал, в ту пору не вызывавшей никаких иных культурных ассоциаций, да его жена, прозванная нами Сигнальшей, и мы, камаляне, – вот вся компания, двинувшаяся на природу, плотно разместившись в уазике. Выбор у нас невелик: едем в сторону Чёрных гор.
Выходя из дома и направляясь на работу или, что гораздо приятнее, в Южный, хорошо смотреть в сторону гор. По-монгольски это Хараул, что в переводе означает Чёрные горы. С юго-восточной стороны тянутся они по линии горизонта темной полосой, слегка оживляя однообразную картину незатейливого сайн-шандинского ландшафта. Кажется, что они недалеко, в каких-нибудь пяти – десяти километрах. Но это впечатление обманчиво: все двадцать-двадцать пять.
Если быть абсолютно точными, никакие они не чёрные, а тёмно-серые, потому и несколько контрастирующие с желтовато-серой, слегка неровной полупустыней, лишённой всякой растительности.
Я ожидала остановку вблизи гор, но с разочарованием отметила, что до них ещё ехать и ехать. Пустыня любит морочить путнику голову: то миражами, то иллюзией приближения к реальному объекту, в то время как до него ехать и ехать! Вот и мы, притормозив, осматриваемся и выгружаемся меж небольших возвышений: здесь не будет беспокоить ветерок.
Шашлык – дело мужчин, особенно если они родом с Кавказа. Наша же работа нетрудна: помня, что мы всего лишь женщины, сидеть и украшать собою невзрачное прилегающее пространство. У кого на сколько хватит обаяния и лени. Приказ сидеть и ни за что не хвататься не вызывает даже слабого сопротивления. Остаётся лишь присесть на стульчики и медитировать после напряжённой рабочей недели, которыми так славится всякий конец учебного года. В блаженной расслабленности сладко жмуриться от невообразимо волнующего и искушающего запаха горячего мяса и специй.
Оказывается, пробовать пищу можно не только на вкус, но и на запах, внимательно изучая витающий в воздухе волшебный аромат. Не скупясь на эпитеты, нахваливать хлопочущих мужчин и при этом желательно бросать в их сторону временами вдохновляющий и восхищённый взгляд, главным образом на Алика. У него, оставившего дома жену Эмму, сегодня что-то вроде бенефиса. Не подаёт вида, но чувствуется, что старается изо всех сил. Наверно, как Сусанна, загадал счастье детей!
Я заметила, что не так много людей, которые по-настоящему умеют радоваться жизни, а не притворяться и довольствоваться суррогатом этого чувства. Может, иным это от рождения не дано и надо этому, как и многому другому, учиться? Как бы то ни было, Алика сам господь бог или родители (что, с моей точки зрения, почти одно и то же) наделили этой самой способностью сполна, через край. У него несомненный талант чувствовать самоценность каждого прожитого дня, находить радость в каждом проживаемом моменте и разделять её с друзьями, ведь разделённая радость словно удваивается.
Между тем главный по оптимизму и по совместительству главный человек железнодорожного вокзала, смекнув, что настаёт момент его звёздного часа под номером один, извлекает из мешка несколько банок тушёнки, но отнюдь не для того, чтобы накормить ею голодных женщин. Вовсе нет! Тушёнка уже порядком поднадоела, как когда-то бедняге Верещагину чёрная икра. Тоже не можем смотреть на неё, проклятую! Вот если бы поменяться с киношным таможенником! Махнуться, как говорят!
Вновь повод лишний раз убедиться, как наскучивает любое однообразие, в том числе пищевое. Но «для замыслов каких-то непонятных» всё же тушёнку привезли. Значит, для чего-то и это надо. Приоткрыв тайком один глаз, лениво наблюдаю за дальнейшим развитием действия.
Оказывается, в программу нашего пикника входила ещё стрельба из пистолета. Вершина под названием Эмма уже давно и навсегда покорена, причём, по всей видимости, не с помощью стрельбы из пистолета, а каким-то иным, щадящим способом, более соответствующим мирному ходу событий. А сколько их, этих вершин, в жизни ещё осталось! Не сосчитать! Вы наверняка сейчас про дам подумали? И напрасно сузили круг интересов нашего друга! Я же предупредила, что он необычен, с какой стороны ни присматривайся.
На лету пробитая банка, брызнув в обе стороны буроватым мясным салютом, шлёпнулась на землю. За ней последовала и вторая. А потом наступил черёд летающих тарелок. Кстати, в Гоби и теми, про какие вы сейчас подумали, тоже никого не удивишь: в семидесятые они, по правде говоря, даже порядком поднадоели местным жителям. Повстречались раз и два. Поглядели. Но не каждый же раз! Согласитесь, что аратам-скотоводам как-то привычнее в компании с хоть и испуганными, но родными лошадьми и верблюдами, а не с непонятно какими-то инопланетянами из сверкающих металлических сфер!