Как назло, телевизор выдаёт лишь одну-единственную программу на русском, притом и ту что-то плохо показывает. К счастью, меня озаряет: «Экономика должна быть экономной!»
– А что это значит? – не унимается не в меру любознательная Оюна. Вдруг Гамбожаву дарге потребуется объяснение?
Мне, не экономисту, даже сама мысль кажется абсурдной. При плавке стали недоложить железной руды или при этом сократить потребление электроэнергии, тем самым достигнув вожделенной конечной цели – экономии??? Но, простите, не станет ли сие нарушением технологического процесса? Что-то недоступное моему пониманию. Что вообще лучше быть экономными в жизни, это даже мы с Риммой поняли. А в сфере экономики и в масштабах целой страны? Я не академик Абалкин!
А может, она меня проверяет на верность идеям марксизма-ленинизма, не будучи уверена в моей политической стойкости? Тоже нет! Я тот ещё работник идеологического фронта! Работающий практически в одиночку! И я придумываю правдоподобное объяснение чьей-то неправдоподобной глупости. И это уже мой очередной маленький успех в политике.
Но Оюна – это особый случай. Другую такую больше не довелось повстречать. Только черты лица выдают в ней некоторую монголку: небольшого роста, курносая, с узкими глазками на круглом кукольном фарфоровом личике. Всё остальное, в том числе короткая стрижка, как у советских людей: Оюна окончила советскую школу нашего военного городка. Отсюда свободный русский, мышление и поведение, по-моему, тоже соответствующее.
Её очень беспокоит производимое на советских людей впечатление. Она демонстрирует безукоризненные манеры в общении, тщательно следит за своей внешностью, стремясь не отстать от моды. И, живя в утопающем в пыли Сайн-Шанде, старательно оберегает обувь от здешней земли. Ей импонирует общество мужчин: она радостно вспыхивает, выслушивая комплименты нашего мёдоисточающего Дон Жуана – Игоря Шестокаса.
Ах, почему я не мужчина? Мне бы гораздо легче работалось! И не только в Монголии! Мужчинам в школе, по большому счёту, очень многое прощается, их берегут и лелеют: они для школы словно редкий дивный цветок, который нужно всячески оберегать и самим фактом наличия которого можно гордиться как достопримечательностью.
«Ах, почему мне не встретился советский кавалер?! Жизнь бы сложилась ярче!» – возможно, так мысленно рассуждала монгольская дива, довольствуясь монгольским мезальянсом. Супруг Дашцо – очень худой мужчина, маленького росточка, с некрасивым лицом – руководил ревсомольским движением в Сайн-Шанде и был верхом её возможностей. А человек-то, кстати, он был хороший!
Чем Оуна стала заниматься после возвращения наших военных частей на Родину, кого на сей раз очаровывать, это мне неизвестно. Прекрасный русский, увы, уже не нужен. Скорее всего, она быстренько перескочила на английский. Вспомнив уроки советской школы, стала, наверно, с радостной улыбкой встречать уже специалистов из Западной Европы, Японии или Китая – всех стран, проявляющих интерес к добыче природных ископаемых, которыми так богата Гоби?
Знаете, что бы я сказала, если бы вновь довелось повстречать милую Оюну? После приветливого «Как поживаете?» на полном серьёзе сообщила бы, что до сих пор являюсь членом общества монголо-советской дружбы, по-прежнему ни от чего не отказываясь. И это чистейшая правда! Вот, не поверите, уже и книгу пишу, прославляя эту самую нерушимую дружбу. На всё пойду ради настоящего друга.
А как с этим обстоит дело у тебя, дорогая Оюна? «Монголо-китайская» или «монголо-американская дружба», согласись, как-то не звучит. А вот «взаимовыгодное сотрудничество» – в самый раз! Значит, всё же не дружба, а выгода? Но, к сожалению, так повсюду!
Но даже в письмах из Монголии об Оюне нет ни слова. Вот, кстати, о письмах и почте …
«Мой адрес не дом и не улица»
Скажите, а знаете ли вы, что такое «монгол шуудан»?
Если для вас это некогда известный музыкальный коллектив, значит, вы когда-то по молодости увлекались поп-музыкой и понимаете, что за столь странным для русского уха названием группы – всего лишь стремление российских ребят выглядеть оригинальнее. Их опасения были не напрасны: сейчас этих музыкантов мало кто вспомнит. Одного лишь странного названия недостаточно, чтобы удержать интерес к себе.
Если же для вас ответ – «почта Монголии», то, вероятно, вы или ваши близкие были в этой стране. Поэтому мы поймём друг друга с полуслова.
Эта почта запомнилась мне не столько яркими, красочными марками, печатавшимися в странах соцлагеря, сколько ситуациями, забыть которые не сможешь при всём желании.
А у вас не имеется своего варианта ответа? Я сожалею и советую хотя бы прочесть эту историю.
Итак, живу и работаю я в Монгольской Народной Республике, сокращённо – МНР. В перерывах между уроками пишу на родину письма и жду ответов. А в это время родная страна распевает:
Мой адрес не дом и не улица.
Мой адрес – Советский Союз.
Всем понятно, что это художественное преувеличение. Если бы я сообщила родственникам и друзьям адрес: БНМАУ, Куликова Н.Н. – письмо меня едва ли отыскало. Это почти как « на деревню дедушке». Добавление же « орос хэлний багш» увеличивало шансы, если бы послание переправили в Министерство народного образования. Но кому это надо?
Вот мой тогдашний адрес:
БНМАУ, Дорноговь аймаг,
Сайн-Шанд хот,
8-жилийн дунд сургуль,
орос хэлний багш Куликова Н.Н.
Что означает:
МНР, Восточно-Гобийский аймак,
город Сайн-Шанд,
восьмилетняя средняя школа
учителю русского языка Куликовой Н.Н.
По такому адресу ко мне приходила официальная корреспонденция из Улан-Батора.
Как видите, мой адрес был точно «не дом и не улица». Этого не может иметь юрта, однако и улицы в нашем городе тоже не имели названий, и у домов многоэтажной части не было нумерации. Даже не припомню, был ли указан номер квартиры на двери.
Кто где живёт, все и так прекрасно знали. Последний подъезд, третий этаж, дверь прямо – это к нам. А просто номер квартиры – это банально.
Зато есть ли у дома, в котором вы живёте, своё название, отличающее его ото всех в округе? Нет? Я сожалею, ведь это так скучно и неинтересно.
Проживали мы в доме, который в народе назывался дарговским, потому что в нём обосновались первые лица аймачного руководства. Этот четырёхэтажный кирпичный дом, ещё в шестидесятые годы построенный советскими строителями, знало всё городское население.
«Дом, который построил…»
Нет, не Джек, конечно! Иван? Или Василий? А всё-таки кто? Мне совершенно невообразимым образом удалось узнать ответ и на этот вопрос. А история эта такова.
Позади один год после возвращения на Родину. Я работаю в одной из школ Электростали. На классный час к моим ученикам приглашён гость – заслуженный строитель. Если не ошибаюсь, по фамилии Измайлов.
Поведав о своей трудной, но такой необходимой профессии, не встретил уважаемый человек ожидаемого огонька в глазах шестиклашек. «Скука! Никакой романтики!» – решили те дружно, не сговариваясь. Не ведали, видимо, что не с такими сонными и апатичными лицами их родители получали долгожданный, заветный ордер на отдельную квартиру в домах, построенных бригадой именно этого заслуженно уважаемого человека.
Признаться, и мне после возвращения с непривычки долгое время казались какими-то странными, апатичными лица у большинства наших учеников: какие-то скучающие, безмерно уставшие, много на своём веку повидавшие и во всём глубоко разочаровавшиеся люди. С чего бы это?
Это явно контрастировало с живой, подвижной мимикой любопытной монгольской детворы, моментально реагирующей на всё новое. Те дети съедят вас глазами, подойдут с плохо скрываемым желанием рассмотреть получше, пожать руку, чтобы потом смущённо улыбнуться от нечаянной радости. И в их удивлённых и восторженных, по-азиатски узких, но сейчас широко раскрытых глазах вы сможете увидеть своё отражение. Да, наши против монгольских по живости и любознательности просто старички!
«Смелее! Жмите на газ!» – мысленно скомандовала я гостю, понимая, как тому непросто.
Когда строитель начал перечислять страны, в которых довелось трудиться, аудитория слегка оживилась. Но лицо сидящего напротив Алексея Косарева по-прежнему осталось равнодушно-непроницаемым. И, как назло, гость уставился взором именно на этого мальчишку, сверяясь с его реакцией.
Казалось, в этот момент заслуженный строитель искренне пожалел о том, что он не заслуженный артист или хотя бы просто артист ТЮЗа, способный на долгие сорок пять минут завладеть вниманием скучающей детворы. Мне было искренне жаль неутомимого труженика, попавшего в сложную ситуацию: «Да, это не стройка. Это посложнее будет!»
– Ещё я, ребята, в Монголии трудился, – словно последний аргумент, выдохнул измученный строитель.
– Ну и что? – не изменившись в лице, отбил мяч непробиваемый Лёха. – Надежда Николаевна тоже там работала.
А самодовольный взгляд словно говорил: «Зря стараешься, дядя, нас ничем не прошибёшь. И не такое слышали!» И Лёша широко, во весь рот, зевнул.
Между тем реакция гостя моментальная. Не на наглый зевок, а слово «Монголия». И на оживившемся лице уже читается удивлённо-радостный вопрос:
– Да? А где?
– В Сайн-Шанде, – отвечаю гостю не без гордости.
– О-о-о!!! – из приглашённого вырывается возглас то ли недоверия, то ли восхищения. – И я в Сайн-Шанде! В конце шестидесятых…
Теперь за диалогом взрослых стали следить, как за игрой в пинг-понг: вопрос гостя – поворот в его сторону, мой ответ – разворот с разинутыми ртами в противоположную. Не предвещавшая вначале особенного интереса встреча уже сопровождалась активной мимикой, жестикуляцией и отдельными междометиями.
– Я год назад оттуда.
Гость, оживившись и забыв про важность своей миссии в отдельно взятой школе:
– Как там дела? Стоит ли дарговский четырёхэтажный?
– Стоит родимый. Я, кстати, именно в нём и жила.
– Это я… То есть мы с нашими ребятами строили.
– А я в нём как раз и жила! Получается, что вы его и для меня построили. Спасибо!
– Это надо же! Как мир тесен!
Вопросы, ответы…
– А Вы знали, что ракетчики там, в пустыне, испытывали какое-то новое оружие? – произнёс под конец мой «земляк» с видом заговорщика, выдающего по большому секрету страшную тайну, которая может стоить жизни, по крайней мере, одному из двух. Своеобразный жест полнейшего доверия человеку.
Спасибо, товарищ, за столь высокое доверие, но я должна разочаровать, поэтому со свойственной мне учительской въедливостью вношу поправку, разрушая тем самым страшную легенду, долгие годы в муках хранимую и, вполне возможно, дававшую не раз повод для самых страшных догадок и предположений (почему-то в вероятность плохого верится всем и сразу!):
– Да нет же! Никакие это не ракеты и не испытание нового вооружения!
– А что же тогда?
На лице гостя одновременно читается и любопытство, и недоверие. Трудно людям расставаться со « страшными тайнами». Чем страшнее она, тем и труднее.
Пришлось объяснить, что так работала станция ракетного зондирования атмосферы, осуществляя пуски этими самыми ракетными комплексами. А данные передавались в Гидрометцентр и обсерватории. И всего-то! Вот так недостаток информации способен породить самые нелепые и опасные слухи.
Из удивлённого гостя вырывается возглас облегчения:
– Ух! А мы-то думали…
Время пронеслось стремительно, вприпрыжку, как ученики в раздевалку после уроков. И вот уже звонок! Такой развязки классного часа не мог никто и предугадать. Встретились подчёркнуто официально, а расстались, словно земляки!
Вот и получается, что обычное еженедельное мероприятие прошло с большей пользой, чем можно было предположить. И для взрослых – в первую очередь!
Даже гордый вождь краснокожих, Лёха Косарев, под конец смотрел на гостя иначе: милостиво признал-таки за своего. Раз они с Надеждой Николаевной свои, из одного рода-племени!
А кто построил дом, в котором живу сейчас, я не знаю. И это, признаться, мне не важно.
«А для тебя, родная, есть почта полевая».
Хочешь получать письма чаще – не ленись отвечать на послания, пиши, даже если нет никаких новостей, не тяни с отправкой и, конечно, запасись заранее, ещё в Союзе, внушительной стопкой конвертов. Эти правила были легко усвоены.
Но письма на Родину я отправляла не монгольской, а исключительно советской военной полевой почтой. Напомню: в пяти минутах ходьбы от дома располагалась одна из частей мотопехотного полка.
Военная почта работала быстрее, и это было существенное преимущество. Её небольшое деревянное строение примыкало к зданию продуктового военторга. Сначала заходишь на почту, поинтересуешься, нет ли писем, а уж потом за продуктами.
Солдаты, несущие службу, всех нас хорошо знали и поэтому разрешали получить письма на всю группу специалистов. Заходишь и уже с порога понимаешь: тебя сегодня ждёт письмо. Или, напротив, слышишь: «Нет, вам не пишут».
Иногда на конверте имелась печать – отметка о том, что корреспонденция прошла перлюстрацию. Неприятно, но пережить можно: мои близкие – политически благонадёжные люди, вдобавок не пользующиеся ненормативной лексикой.
Однако на втором году работы меня ждало серьёзное испытание: письма не приходили в течение полугода. А ведь я не переставала писать. « Не могут же все разом забыть о моём существовании», – рассуждала я про себя. А на сердце было тревожно от глухой тишины и необъяснимости происходящего.
А тут ещё, как нарочно, встретился монгольский специалист, проживающий в нашем же доме. «Надежда багша, это Вам была телеграмма из Союза? Исполуправление её получило. Кто-то из близких умер, говорят». Стараясь не показать волнения, отвечаю: «Это какая-то ошибка. Этого не может быть».
Разгадка странного молчания наступила, как обычно, с запозданием, по приезде в Москву. Письма писались регулярно, в них иногда прятали десять рублей. Так поступали многие: в то время советский рубль пользовался необычайным спросом именно в Монголии. В них нуждались и многочисленные студенты, обучавшиеся в Советском Союзе, и для наших солдат они были не лишними.
Рассуждали мои посылающие так: «Сумма небольшая. Если и пропадёт что-то, не очень-то и жалко. А дойдут – накупит себе книг. Их там так много, что порой зарплаты не хватает». Так что первые «переводы» я получала. А потом их стали получать другие, кому нужнее. Видимо, вы поняли кто?
Я слышала и о возможных издержках в работе монгольской почты. Поговаривали, что срочная телеграмма с сообщением о прибытии в Москву могла не дойти до адресата или прийти с большим запозданием, а остаться на вокзале одному с целой кучей огромных коробок было равносильно катастрофе.
Может, и был такой случай только однажды. С кем-то. Когда-то. Но запомнился именно он. Справедливости ради скажу, что встречать меня приезжали всегда вовремя. Срочная телеграмма за пять дней нашего пути приходила всё-таки раньше нашего прибытия. Но, как в хорошем детективе, интрига сохранялась до самого конца путешествия – до Ярославского вокзала.
Спасибо тебе за помощь, монгольская почта, хотя ты временами была неторопливая, как все монголы! И не обижайся на меня: российскую все до сих пор за то же ругают.
Итак, мы старались по возможности страховаться. А ситуации могли возникнуть разные – всё предусмотреть невозможно. Например, прибыли из отпуска в Улан-Батор, на завтрашний день планируется возвращение в Сайн-Шанд. Так и должно быть, однако на деле всё может сложиться иначе.
Вдруг (это слово далее будет встречаться довольно часто!) приходит срочная информация: «Специалисты Восточно-Гобийского аймака, получите билеты. Вы отправляетесь к месту работы сегодня».
До отправления час, но вещи в гостинице в беспорядке, частично распакованы и не собраны. Не готовы мы к такому повороту, но надо успеть. Во что бы то ни стало. Так в суматохе сборов я лишилась своего лучшего платья, в котором собиралась предстать перед учениками на праздничной линейке первого сентября.
На поезд успеваем, полпути приходим в себя. С первой задачей справились! А что же дальше? Была ли отправлена кем-то телеграмма о нашем возвращении? Даже если и была, нет полной уверенности в том, что она успеет вовремя. Отсюда и волнение, встретят ли нас ночью на вокзале.
Специалистам из Чойра проще: поезд прибывает пораньше, в светлое время суток, да и школа, в которой они работают и живут (повезло же людям!), находится поблизости от вокзала. Даже без машины можно вдвоём обойтись. Помогаем выгрузиться, прощаемся с коллегами до очередного возвращения на Родину.
В вагоне уже немноголюдно. Несколько часов борьбы со сном и усталостью. И вот она, конечная станция – Сайн-Шанд.
Всё разом приходит в движение. Оказавшись на улице, наблюдаем за тем, как народ бойко бросает свои вещи в поджидающие машины и уезжает кто куда в непроглядную темноту.
Внезапно приходит понимание, что телеграммы не было. Для полноты картины добавлю, что городской транспорт здесь отсутствует не сегодня, а вообще. Наступает момент, когда мне надо мобилизоваться. Обегаю площадку вокзала. С надеждой обращаюсь к группе советских военных: «Ребята, в Южный не подвезёте?» В ответ: «Нет, в Северный едем!» Или ещё какое-нибудь название. Но смысл понятен: «там хорошо, но мне туда не надо».
И вот тут-то вижу машину родной полевой почты. Доставленный из Улан-Батора груз солдатики оперативно разложили, и водитель готов нажать на газ. Ещё миг – и мы с Риммой, окружённые кучей коробок, останемся одни в темноте безлюдной ночи на улице, а кажется, что одни на всей земле.
– По-до-жди-те!» – кричу испуганно и жалобно, но это звучит как «Помогите! Спасите!»
Не ко времени вспоминая эпизод одной советской кинокомедии, представляю, как уморительно это может выглядеть со стороны. Водитель с недоумённо-удивлённым видом высунулся из кабины, всё понял. И вот оно, спасение! Вот уж, действительно, «для тебя, родная, есть почта полевая»!
И вот мы у дарговского дома. Выпрыгиваем из кузова на родную сайн-шандинскую землю, выгружаемся, благодаря ребят и чувствуя в этот миг, что любишь их сильнее, чем родную мать.
В этом месте следовало бы выдохнуть и поставить точку в наших приключениях. Но не тут-то было. Если вытащить всего лишь один кирпичик из стопки, обрушится всё сооружение. Вот и пошла цепная реакция.
Вдруг выясняется, что и здесь нас сегодня тоже не ждали. А ключи от квартиры остались у соседа, который не первый день в полевой экспедиции. Всё это мрачно докладывает разбуженный среди ночи один из соседей – строителей. Нам стелют на полу. Отказавшись от чая, уставшие и голодные, мы ложимся спать: завтра (не исключено, что уже сегодня) необходимо появиться на работе.
Наивные, мы полагали, что проблема исчерпана. Но существуют и другие, не менее запоминающиеся. История, и без того малоприятная, имела неожиданное продолжение спустя несколько месяцев.
О Надежде Николаевне № 2 и любви к поэзии
Этот рассказ не имеет прямого отношения к литературе. Однако и начнётся, и закончится он именно с неё. И вот почему.
Есть люди, одно вспоминание о которых доставляет радость и удовольствие. Это я вновь про Леонида Павловича Кременцова. Много связанного с ним хранит память. Например, ситуацию на экзамене по русской литературе второй половины девятнадцатого века.
Открывает преподаватель мою зачётку, словно видя меня впервые, и, читая, хитровато улыбается:
– Значит, Надежда Николаевна будете? Редкое, на мой взгляд, сочетание! Не находите?
– Да, – отвечаю, не понимая, к чему это человек клонит.
Ассоциации у меня есть, и самые что ни на есть положительные. Только про то ли хочет услышать кумир нашего курса? Не стану же я рассказывать, что была у меня когда-то в школе любимая учительница истории – Надежда Николаевна Карасёва? Об этом с радостью потолковал бы со мной, не считаясь со временем, «студент пятьдесят третьего курса» – профессор Асосков. А Кременцов?
А Леонид Павлович в радостном предвкушении встречи с истинным знатоком литературы с ходу предлагает задание:
– А ну-ка, назовите-ка мне, уважаемая, автора одноимённого произведения!
Презирающая любое вранье, я честно признаюсь, что пока, к своему стыду, не располагаю подобной информацией, но пообещаю найти ответ и в скором времени уже в читальном зале слово своё сдержу: тот рассказ написал Всеволод Гаршин.
Умел же человек легко и непринуждённо подогревать наши познавательные интересы! А та «Надежда Николаевна», не имеющая прямого отношения к предмету экзамена, ничуть не помешала мне заполучить оценку «отлично». И с тех пор ни одна Надежда Николаевна мне как-то больше в жизни не встречалась, потому и не мешала жить. А уж Надеждам Николаевнам я, со своей стороны, и подавно никак не мешала. И вдруг…
Пришла беда! Если быть абсолютно точной, не пришла, а приехала. Как и все, на поезде, не подозревавшем, кого везёт. Беда эта имела конкретное местоположение. За стеной соседней квартиры. И звали беду … Надеждой Николаевной!
К соседям-строителям, у которых мы с Риммой, как вы помните, не попав в квартиру, попросились переночевать, спустя какое-то время приедут жёны. В Сайн-Шанде ведь как обычно было? Сначала мужья обживаются, потом остальные домочадцы прибывают и начинают весьма вольно интерпретировать, по-простому выражаясь, перетирать информацию.
Скучающая женщина – самая опасная из женщин. Заявляю это со всей ответственностью. Эту истину я усвоила именно в Монголии. От избытка свободного времени и нескончаемой череды однообразных дней люди начинают совершать такое, чего и сами от себя не ожидали!
Так, Надежда Николаевна, в недавнем прошлом начальник отдела кадров, не изменив профессиональным привычкам, приступила к привычным обязанностям по работе с этими самыми кадрами. На добровольной основе! Без оплаты труда! Однако об этом факте не знал никто, даже муж героини.
Остальные же женщины (не экономисты и даже не бухгалтеры!) неожиданно ни с того ни с сего ударились в несложные математические расчёты, из которых следовал крайне простой и неприятный вывод. Кто на пару месяцев, а кто и на целые годы (ужас!) – все, как одна, были старше своих избранников. Странно, что только сейчас всех осенило! Но неожиданное открытие заставило напряжённо размышлять и устремлять недоверчивый взор в сторону учительской квартиры. Молодые всегда ходят в соперницах!
Мы же тем временем, наивные и беспечные, развлекались интересными наблюдениями со своей стороны.
Наблюдение первое: жёны наших специалистов, желавшие трудиться, после непродолжительных поисков находили себе работу в советском военном городке, в то время как большинство жён военнослужащих на законном основании бездельничало дома, видя причину законной скуки своего существования в отсутствии той самой работы. А, может, самоотверженное домашнее ожидание своего личного защитника Отчества они почитали за высокую миссию, назначенную им самой судьбой? Потому и была сильна наша армия? Не могу судить об этом.
Наблюдение второе: у неработающих женщин несколько иные интересы, в некоторой степени отличные от интересов женщин-тружениц.
Наблюдение третье: понятие верности у женщин разнится с подобным представлением противоположного пола и зависит от многих факторов: стажа семейной жизни, наличием горького опыта, наказов мудрой мамы и степени развития воображения. Список бесконечен.
Но я продолжу делиться наблюдениями.
Наблюдение четвёртое: женщины с лёгкостью простят мужу измену Родине, но никак не себе! И мысль о том, что мужья по-прежнему верные ленинцы, никак ревнивых жён утешить не может.
Наблюдение пятое: в готовность мужа к измене верят абсолютно все, но неодинаково интенсивно. Некоторые робко и стыдливо скрывают. И правильно делают!
Наблюдение шестое: все верящие в измену делятся на две группы. Первые настойчиво ищут подтверждений морального падения, а если не находят, то призывают на помощь воображение и, получив её, успокаиваются, с печально-усталым удовлетворением отмечая: «И на этот раз я была права!» Вторые, напротив, будучи уверенными в факте грехопадения, желают всем показать, что его не было.
К чему я это, читатель? Да к тому, что Надежда Николаевна не работала! «Не к добру это!» – провидчески заявила я подруге и оказалась на редкость прозорлива.
И последнее добавление: наша соседка плюс ко всему относилась к первой группе, то есть ищущим и находящим. Таким бы месторождения полезных ископаемых искать: всё какая-то польза людям была.
Запоздалое понимание этого пришло в момент неожиданного сообщения о возвращении Надежды обратно в Союз: и климат Гоби не подошёл, и ревность извела. От услышанного мы враз «похорошели» обе: от удивления у Риммы необычайно округлились привычно маленькие глаза, у меня же привычно круглое лицо от неожиданности вдруг странно вытянулось.
С женой Саши Никифорова понятно: человек действительно за годы командировки подустал.
С супругой жизнелюба и весельчака Грицмана тоже: астматик в Гоби сродни самоубийце. До самого дома в родной Белоруссии её будет сопровождать медсестра. Но чтобы так… Подобного в наших рядах ещё не было.
Так и возвратилась вскоре Надежда Николаевна в родной украинский город со сладким названием Изюм. Только послевкусие от такого короткого и странного соседства осталось неприятным. Нехорошее это чувство – ревность. Вредное. Но жизнь показывает: если есть возможность посмеяться над ситуацией, она уже просто смешна и ничуть не страшна. И, решив так, мы стали напрягать своё воображение. И получилось у нас следующее.
Возможно, вечерний диалог приехавшей Надежды с супругом Николаем выглядел так. Надежда, прижимаясь к родному мужниному плечу:
– Как ты, Коль, без меня тут? Скучал али как?
Николай, разморившись после долгожданного семейного ужина, не поворачиваясь к жене и сыто икая:
– Скучал, Надь!
– А что в глаза-то мы не смотрим? Али правды боимся?
– Какой правды, Надь? Завтра рано на работу! Давай-ка спать!
Надежда в слёзы:
– Вон и зазноба тебя, видать, вспоминает, никак отпустить не желает. Ой, горе мне! Правильно мне про тебя покойница мама сказывала! Кобель ты проклятый!
– ??? Ты что несёшь, Надь? Ты это сейчас серьёзно? Да девчонки у нас даже дров стеснялись попросить!
– А ты почём знаешь, что у них дров не было? Захаживал, значит?
У Николая приключается столбняк от причудливой женской логики.
А если бы Надежда устроилась на работу или (ещё лучше) пошла бы, как Зинаида Кетогазовна Дзитоева, Сусанна Эдуардовна Чобанян и Наталья Шестокене, учительствовать, то диалог мог бы выглядеть иначе.
Ощутивший прилив жизненных сил и самых радостных предчувствий Николай (а это обычно случалось после обстоятельного украинского ужина с борщом), разнежившись, погладил плечо жены, сидящей за конспектами:
– А, Надь?
– Чего тебе, Коль?
Николай подчёркнуто равнодушно:
– Да так! Нахлынуло что-то!
Надежда, с видимой неприязнью убирая руку с плеча, но изо всех сил сохраняя остатки спокойствия, откликается, не выпуская, однако, красную ручку из рук:
– Делать тебе нечего, вот и нахлынуло! Посуду помыл? А мусор вынес? Ой! Бельё-то повесь на верёвку! Фу ты! Из-за тебя чуть ошибку не сделала! Я же говорила тебе столько раз: у меня на носу важное мероприятие!
– Тебе, Надь, какое-то мероприятие дороже родного мужа?! Ну, знаешь, либо ты меня совсем не любишь, либо у тебя кто-то есть!
– Коль, ты в своём уме? Мне и про тебя-то вспомнить некогда! Правильно мама моя покойница говорила: «На таких, как ты, Надька, катаются все кому не лень. Свету белого не видишь!»
– Ошибка, говоришь? Да это я сделал ошибку, женившись тогда на тебе!
У Николая вновь приключается столбняк. На сей раз от внезапно открывшейся истины: жена давно любит не его, а свою работу!
А время между тем неумолимо бежит. Учительницы по-прежнему романы читают, а не крутят.
Несусь с работы. Поднимаю глаза, услышав рядом чьё-то неуверенное обращение:
– Простите! Не подскажете, где тут у них промтоварный?
На «у них» захотелось ответить ошарашивающим, но, по сути, единственно правильным «у нас». Но некогда мне ошарашивать, и без того человек не в своей тарелке, а к таким я сочувственно отношусь.
– Да вот же, прямо идите! – кидаю в ответ недавно приступившему к службе, ещё не успевшему освоиться на новом месте какому-то молоденькому лейтенантику.
Определяется это легко. Магазин-то у нас такой всего один! Его все наши знают. И называется он «Дэлгур».
И, будто из-под земли, довольные, сияющие мои ученицы, словно взявшие в Надоме все призы по меткости стрельбы. Сиянье улыбок. В глазах озорные чёртики скачут. И называется это стрельба глазами. Маленькие любознательные женщины, которым есть до всего дело!
– Багша! Русский офицер гуляешь?
И в заключение истории… Встреча с настоящей подругой и по совместительству замечательной соседкой (случается же в жизни такое чудо!) ожидает нас впереди. И тебя, читатель, кстати, тоже!
С той поры мне привычно делить весь женский пол на три категории: женщины, бабы (слово нехорошее, однако литературное!) и учительницы. И хотя, как и мы, соседка была преподавателем, но, без сомнения, относилась к истинным женщинам. И это значительно расширило моё представление о женщинах вообще, без чего просто не обойтись только пришедшим трудиться в женский коллектив.
А пока самый известный в мире англичанин, в разные времена именуемый то Вильямом, то Уильямом, знаток в делах человеческих, мастер и комедии, и трагедии, неизвестный лишь сидящему на горшке малышу, отстранённо, сквозь холод разделяющих веков и дальних расстояний, упрямо твердит своё:
Уж лучше грешным быть,
Чем грешным слыть.
Напраслина страшнее осужденья.
Понятное дело! Но только незримым другом или старшим братом останется мне рязанский мой сосед, всей России известный как Сергей, а земляками именуемый по-простому, просто Серёжкой. Как родной и близкий человек, изрёкший прочувствованно и понимающе обо всех переживших душевную смуту:
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжёлых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться приветливым и простым –
Самое высшее в мире искусство.
И поэзия лечит прозу жизни.
Спустя годы я покажу на уроке до последнего листочка исписанную тетрадь желтовато-серого цвета, как пустыня Гоби.
– Этой тетради несколько десятков лет, – скажу своим ученикам и добавлю: – я ей очень дорожу.
В глазах слушателей читается неподдельный интерес: что за штука?
– А что в ней?
– В ней стихи!
– Да? – недоверчиво покосится кто-то, ища поддержки своему сомнению у соседей. – И только?
А кто-то даже попытается заглянуть в тетрадь: не шутка ли это?
– Да, только стихи. Самых разных авторов, – отвечу я. – Не верьте тем, кто не любит стихов. Сочувствуйте тем, кто их не понимает.
Здесь же листочки из писем сестры со стихами Цветаевой и Ахматовой. Даже самые большие без сокращений. Как можно? И кто же, сестрёнка, победил в нашем давнем детском споре о физиках и лириках?