Танина мама, Евгения Евгеньевна, высокая, с кроткими взглядом чёрных глаз, необыкновенно милая женщина, часто заходила к нашим соседям Шахматовым. Помню её синее платье, которое она носила дома, – такое же было у нашей мамы, но она надевала его только по праздникам.
У Евгении Евгеньевны была привычка складывать руки под грудью и потирать локти: болели суставы – видимо, её мучил артрит. Танин папа повёз жену лечиться куда-то на Кавказ. Возвратившись оттуда, она слегла окончательно: врачи, леча суставы, разрушили ей желудок.
Евгения Евгеньевна долго и мучительно умирала голодной смертью.
Летом, исхудавшая как тень, в зимнем пальто с отстёгнутым мехом, она выходила погулять. Пальто было статусным, габардиновым, его обязательным атрибутом был отстёгивающийся воротник из чернобурки, особый шик заключался в том, чтобы лисьи лапки болтались перед её же мордочкой. Такие пальто тёмно-синего цвета шили по единому шаблону, как офицерские шинели, они даже фасоном напоминали шинель: сзади от пояса шла глубокая встречная складка, но без разреза…
Всегда одна, без сопровождения, в пальто, болтающемся на ней, как на вешалке, Евгения Евгеньевна шла по залитой летним солнцем улице ни на кого не глядя, с трудом передвигая худые, как палки, ноги…
Хоронили её без музыки, без ковра, без сочувствующей публики – просто подогнали к подъезду грузовик, застелили днище кузова байковым одеялом, поставили обитый красным сатином закрытый гроб. За гробом быстрым шагом пошли три человека: Таня, её отец и приехавший из Ленинграда Танин старший брат Виталик…
Третий этаж жил обособленно и в нашу компанию не входил – остальные этажи составляли наш дружеский круг. Тамара Макаренко, одноклассница моей сестры, была больше моей подругой, чем Лёлькиной: мы с ней вместе ездили на пляж… Когда на Водной станции она распускала свою тёмно-русую, ниже пояса, волосок к волоску косу, чтобы просушить её на ветру, некоторые особи мужеска полу останавливались с открытыми ртами. Тома пошла в папу сложением, лицом и характером – рослая, крепкая, спокойная…
Папа занимал довольно высокую должность на КМК, всегда выглядел сосредоточенным, погружённым в свои производственные заботы. Всего один лишь раз мы видели его пьяным. Обычно он, поздоровавшись, проходил мимо, а тут остановился, на его широком лице сияла добродушная пьяная улыбка:
-– Молодёжь? Ну здравствуй, молодёжь! Рукавицу потрясёшь – посыплется молодёжь!…
Он немного постоял на площадке, но, не услышав ответа, стал подниматься по лестнице. Это было так неожиданно, что наши остряки-самоучки, которые не привыкли лазить в карман за словом, на этот раз остолбенели, потеряв дар речи. Потом, задним числом, мы много шутили и смеялись, вспоминая эту «рукавицу»…
По сравнению с мужем Томина мама, Татьяна Васильевна, выглядела маленькой, сухонькой женщиной с неизменной приветливой улыбкой на лице. Она не ходила на службу, но представить её в праздности было невозможно: вечные хлопоты по хозяйству. В их квартире, носящей отпечаток минимализма и винтажности, всегда царил идеальный порядок. В гостиной стоял хорошего дерева полированный стол без скатерти, вокруг – венские стулья с гнутыми спинками. В углу – туалетный столик с фигурными ножками (как он мне нравился!), на белой выбитой салфетке – пульверизатор в виде виноградной грозди и чудесный, фарфоровый, сине-красно-золотой китайский болванчик с качающейся головой. Над столиком нависало большое овальное зеркало, перед которым Тамара расчёсывала свои роскошные волосы.
Когда дверь в спальню была приоткрыта, можно было заметить две стоящие по центру, сдвинутые вместе кровати, под каждой лежал прямоугольник вытертого почти до полного облысения ковра. Остаток того же ковра, винно-красного, с узором из виноградной лозы, висел над кроватями. Старинные бра завершали стильный облик спальни. Все эти «артефакты» говорили о какой-то другой, чудесной жизни, которую мы не успели застать.
Татьяна Васильевна вечно хлопотала на кухне: муж, двое взрослых детей – у всех серьёзное отношение к еде.
Я любила смотреть, как ест Тамара, – это было похоже на языческий обряд. Она полностью отдавалась процессу поглощения пищи: смаковала, причмокивала, даже временами чавкала, хотя ела не какой-нибудь там деликатес, а обычную пшённую кашу. Глядя на неё, я понимала, что она ест правильно, получая даже от простой еды максимальное удовольствие…
Однажды Тома пригласила нас с Лёлькой на чай в честь своего дня рождения. Татьяна Васильевна приготовила песочный пирог с курагой. Курага! Мы даже названия такого не слыхали. Урюк – да, знаем, едали, но что такое курага… И вот впервые мы ощущаем во рту её божественный вкус, пьём чай из тонких фарфоровых чашечек, размешиваем сахар старинными серебренными ложечками и чувствуем себя гостями аристократического дома…
Тома, безусловно, была неординарным человеком, открытым, целеустремлённым. Ребята иногда подсмеивались над её откровенностью: она ничего о себе не скрывала. В шестом классе она вдруг заявила, что выйдет замуж только за грузина. Сколько я знала её, она ни разу ни в кого не влюблялась, ни с кем не встречалась – откуда взялся этот грузин? Но уверенность в том, что грузины лучшие из мужчин, была в девочке непоколебима…
Тамара была чужда сентиментальности, не зацикливалась на обидах, не краснела, не смущалась, не плакала, правда, одна мысль иногда тревожила её: а вдруг она не сможет заплакать на похоронах своей мамы… она и об этом говорила.
* * *
Тома хотела поступить на факультет иностранных языков – и поступила. Проучившись полгода, она вдруг поняла, что её призвание – медицина. Причина переориентации заключалась в том, что в пединститутах на первых двух курсах преподавали медицину: готовили медсестёр запаса. Прослушав ряд лекций по медицине, она поняла, что ошиблась с выбором профессии, и решила бросить пед и поступать в мед. Отпустить из рук синицу, погнавшись за журавлём? Ну это же несерьёзно! Все её отговаривали.
«Ну хоть бы кто-нибудь поддержал – все в один голос: «Не поступишь, не поступишь!» – возмущалась Тамара.
Она никого не послушала: проучившись год, бросила иняз и, вопреки прогнозам осторожных людей, поступила в мединститут. Удача любит смелых и решительных! Сколько наших отличников делали попытку за попыткой поступить в мединститут, но так и остались при своих интересах, а она взяла и поступила с первого раза…
Тамара стала педиатром, но, я думаю, из неё бы и хирург прекрасный получился… Вот не знаю, вышла она замуж за грузина или нет…
В моём характере не было таких ценных качеств, как целеустремлённость и решительность. Я была вялой, нерешительной, стеснительной и не знала определённо, чего хочу, поэтому в выпускном классе ближе к концу учебного года на меня навалилась какая-то томительная безнадёга: в голове пусто, денег нет, поддержки ждать не от кого – отец как-то поспешно самоустранился в этот сложный для меня период…
Подала документы в наш пединститут на иняз. Первым экзаменом была история КПСС. Отстояв в коридоре какую-то немыслимую очередь, уже в сумерках июльского дня на подкашивающихся ногах я зашла в аудиторию…. «Триумфальное шествие Советской власти».
-– Абитуриент Перкова, три вам за «Триумфальное»…
Дальше сдавать уже не было смысла – всё равно не пройдёшь по конкурсу.
Ну что, формовщицей на КМК?