Неожиданно ряд домов обрывается, впереди сереет высокий забор. Тупик, что ли? Да твою ж мать, неужели я заблудился? Где же улица Куйбышева? Подхожу ближе – параллельно забору в обе стороны тянется ряд убогих домов-развалюшек. Похоже, это и есть она – Куйбышева. Это даже не дыра – дырища прям, задница мира. Сворачиваю налево и тащусь по узенькому тротуару между домами и забором. Блин, здесь даже на тачке не проехать, пешком едва пройдёшь. Ну и райончик – жесть. В натуре жестянка. Темнота, блин, ноги бы не переломать – единственный на всю округу фонарь остался где-то позади, на Пролетарке.
Оп-па, опять ряженые. Встали на дороге, хрен пройдёшь. Девка какая-то, в рубашке длинной – белеет в темноте, как саван. И патлы чёрные развесила. На Самару из «Звонка» похожа, прям вылитая. Не, крошка, смерть с косой – круче смотрелась, зуб даю.
– Иди со мной…
Чего? Это она мне? Смотрит, глазищи вылупила. И шкет мелкий рядом, лет двенадцати на вид, а одет тоже в хрень какую-то до пяток, как и девка. Артисты, блин.
– Пойдём… – это шкет, в рукав куртки вцепился, тянет в сторону.
Э нет, вы чего, охренели? Я не по этим делам. Отцепись, придурок. Отталкиваю девку и мелкого, бреду дальше. По спине холод, как смотрит кто. Оборачиваюсь. Точно – стоят на том же месте. Глаза в темноте светятся зелёным. Я на них таращусь, они на меня. Молчат, только глаза как у кошек ночью. Чё за хрень такая? Линзы, что ли, специальные? По ходу. Блин, но очково как-то сделалось.
Ногу скрутило судорогой. Да пошли вы, придурки, не до ваших приколов. Надо срочно вмазаться, уже еле ковыляю. Ни хрена не видно, в окнах темень, как будто здесь уже и не живёт никто. Ну да, Сиплый же говорил – под снос. Так, а эти ночные, блин, мотыльки откуда вылезли? Поворачиваю голову назад – нет никого. Это у меня, в натуре, глюки? Да где там этот тридцать первый дом? Тротуар становится ещё уже, кое-где вплотную примыкает к подъездам. Сиплый базарил про газончик какой-то. Здесь их нет совсем…
Бетонные плиты забора сменяются сеткой-рабицей. За ней виднеются еле различимые в темноте кресты и памятники. Кладбище, мать твою! Да уж, тем, кто здесь жил раньше, не позавидуешь. Как там, в анекдоте? – «Жил напротив кладбища, теперь живу напротив дома». Я фыркаю и мелко трясусь от смеха, не могу остановиться. Или это меня от страха трусит? Лучше не смотреть направо – от вида надгробий что-то мелко дрожит и сжимается внутри, хочется то ли заорать, то ли истерически заржать во всё горло. Но я почему-то не могу отвести взгляд, и таращусь на мрачный кладбищенский пейзаж. Он странным образом меняется, дальние могилы расплываются и скрываются в серой пелене, как будто закрашенные невидимой кистью. Туман. Он подползает ближе, скрывая под собой всё новые памятники, клочьями плывёт по воздуху. Блин, в таком тумане я точно не найду тридцать первый дом. Надо шевелить батонами, а я стою здесь, разинув рот, как дурак на именинах. С трудом отвожу взгляд от лениво ползущего тумана и топаю дальше.
Тротуар становится шире, а дома сдвигаются влево, давая место аккуратным палисадникам с цветочными клумбами из автомобильных шин. На светлом фасаде следующего дома темнеет здоровенная цифра тридцать один. Наверное, Сиплый «пометил» краской из баллончика. Ага, вот забор и ёлка. Нашёл! Бережно укладываю драгоценный пакетик во внутренний карман и застёгиваю на молнию. Тут до меня доходит самая главная подляна – «баяна» нет! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Как же я не подумал раньше! Без баяна не вштырит. Чего делать-то? Меня бросает в жар, а внутри холод собачий, даже зубы застучали. Блин, господи, боже, я обещаю, даю честное слово, завтра же пойду к сестре, сдамся на больничку – куда угодно! Но сегодня мне надо вмазаться, просто необходимо. Глаза уже привыкли к темноте, и я замечаю чёрный проём подъездной двери. Странно, Сиплый базарил, что всё заколочено. Да по фиг. Так-то зачётное местечко. Сто пудов там можно найти баян.