Ты покорно потёрся мордочкой о бинт. Кажется, тебе стыдно. Ещё бы! Ведь вчера у ветеринара ты со всей дури лягнул меня своими лапищами! Знаешь, Зая, абьюза в семье я не потерплю.
**
Вечером я шагнула во мрак квартиры, и меня обдало режущим холодом. Неужели я не закрыла окно?
Дверь в комнату была распахнута настежь и зловеще поскрипывала. Меня пробил озноб.
– Зая! – я бросила сумку и крикнула во тьму. – Где ты, Зая?
Щёлкнула выключателем, подскочила к окну, захлопнула ставни. Осмотрелась. Снова распахнула окно и высунулась по пояс.
– Зая! – морозный ветер полоснул по щекам, я запрыгнула на подоконник и, держась за раму, вгляделась в черноту асфальта. Внизу просигналила машина, закутанный прохожий приостановился на секунду и, натянув капюшон, просеменил мимо. Я сощурилась: кирпичики тротуарной плитки, забитые урны, канализационные люки с пятнами испражнений на крышках. Везде что-то дёргалось и белело: сигареты зажигались и гасли, плевки поблёскивали и замерзали, полиэтиленовый пакетик летал по автотрассе. Голова закружилась. Я отшатнулась от окна и закрыла ставни.
– Зая! – я выбежала в коридор, метнулась в ванную, выскочила в кухню. Глянула в ящики, холодильник, мусорный бак. Кинулась назад в комнату, залезла под стол, отшвырнула пуф, разбросала стулья…
– Где ты, Зая? – прошептала я, стоя перед смятой подушкой. – Прости меня!
Щёки мои горели. От ужаса и вины.
Я упала на кровать и зарыдала.
– Я просто забыла, Зая… – хрипела я в пододеяльник, захлёбываясь слезами и слизью. – Просто забыла, прости…
Я с силой ударила себя кулаком по лбу и закашлялась.
Вдруг откуда-то снизу донёсся шорох. Я замерла и посмотрела на пол.
Из-под кровати показались уши.
– Зая! – я села на паркет и вытащила тебя из укрытия. – Прости меня, Зая!
Я сгребла тебя в объятия и поцеловала. Ты уткнулся носом мне в шарф и свернулся калачиком – тяжёлый, взъерошенный, тёплый, мой. Мой Зая.
– Ты же не пытался покончить с собой, правда? Ты же не бросишь меня, Зая? Я так тебя люблю! – шептала я в ухо, баюкая тебя, как ребёнка.
Я легла на пол, прямо в пальто и ботинках. Ты сопел за пазухой. Я слышала гулкое биение сердца. Твоего или моего – не знаю.
Тускло светила лампа, за окном скрежетали шины, уютно грела батарея. Между ресницами затанцевали тени, и я закрыла глаза.
Проснулась я оттого, что ты чихал. Значит, всё-таки простудился.
Я села, опершись о кровать. Минутная стрелка дрогнула и задержалась на четверти первого. Огни за окном гасли и гасли… Мой маленький бог из фонарей сегодня был одноглазым.
На красном войлоке пальто серели комки пыли. По моей ноге полз шустрый жучок-кожеед. Я стряхнула его на паркет и погладила тебя по спинке. Ты тихонечко заурчал.
**
В субботу мы гуляли в Сосновке. Мои резиновые сапожки хлюпали по болотной слякоти, голые деревья беспомощно тянулись в белое небо. Ты пыхтел у меня под курткой, изредка высовывая мордочку и нюхая сырой воздух. Уже в четыре закат высветил верхушки сосен – таким же белым, как небо, унылым сиянием. Ты был под стать всей этой тоске – сонный, облезлый, неопределённого цвета, странной судьбы, ты затерялся бы среди этой тихой серости, как росточек чего-то путного среди плесени в горшке.
– Это не случайная метафора, Зая! – я щёлкнула тебя по носу перчаткой, и, кажется, ты улыбнулся. – Всё, что ты выращивал на подоконнике, кануло в Лету.
Ты любопытно повернул на меня морду и расширил свои тёмные глазищи.
– Да, Зая! Лучок мы с тобой слопали, а всё остальное… Я даже не знаю, что это было. Но сейчас там плесень и мошки. Ты уж прости, но землю я выкину…
Я не стала говорить, что забыла поливать твою рассаду. А когда вспомнила, бахнула в неё полбутыли воды за раз.
Мне очень не нравится, как изменилась наша жизнь. И дело даже не в том, что теперь мне приходится по вечерам плестись в супермаркет и тащить домой тяжеленные сумки. Хотя кого я обманываю? Именно в этом. А ещё в том, что я пляшу на кухне до девяти вечера, чтобы сварганить себе что-то посытнее яичницы, а тебе настрогать корнеплодов и вычесать шерсть. Потом вымыть – руки, расчёску, посуду, плиту, пол, снова руки.
– Мне тебя не хватает, Зая! – я присела на корточки у какого-то корявого куста и посадила тебя на гнилую бурую листву. Ты скукожился и посмотрел на меня недоумённо. Я принялась ломать сухие ветки и складывать их в рюкзак. Твой огромный походный рюкзак цвета хаки, который придавливал меня, как панцирь. – Я так скучаю по тебе, Зая! Помнишь, как мы гуляли тут весной… Какое солнышко светило! Пахло так сладко! Я скучаю…
Я взглянула на тебя. Ты мелко трясся.
– Зая, тебе холодно? – я, правда, удивилась. – У тебя же шерсть!
Я опрокинула рюкзак и положила тебя внутрь, на ветки. Твои круглые влажные глаза беспомощно блеснули из темноты.
– А ты по себе скучаешь, Зая? – я продолжила ломать сучья. – По коже, по росту, по голосу? М-м? Или уже привык? – я швырнула в рюкзак ещё веток и, похоже, хлестнула тебя по морде. Что-то дёрнулось во тьме. – Прости… Может, ты мечтаешь о капучино с корицей? Или о свиных ушках в кляре? Наверное, ты хочешь позадротить в свои стрелялки…
Вчера я чистила компьютер и не смогла удалить ярлык с твоей игрой! Я даже закинула его в корзину, а потом вдруг разрыдалась от пустоты на рабочем столе. Нажала «восстановление». Почему-то этот нелепый зелёный гоблин на лазурном небе «Виндоус» меня успокаивает.
– Ты стал очень много спать, Зая! Так нельзя! Мы почти не общаемся… – я сделала несколько шагов по палой листве, чтобы поднять сосновую ветку. Вдруг почва чавкнула, и моя правая нога увязла по щиколотку. – Чёрт! – примерно так выругалась я и сильным рывком вытащила сапог из трясины. Хрупкое равновесие было утрачено. Надо мной прохохотали чёрные кроны, белый закат перевернулся вверх тормашками, и я шлёпнулась на задницу.
Какого чёрта, ну в самом деле? Джинсы были в мокрой грязи, по голубой куртке протянулась серая оторочка, в загаженном сапоге хлюпала вода. Я не материлась, я скулила.
Вытирая запачканные ладони влажной салфеткой, я вспомнила прошлую весну, Зая. Я тогда так же шагнула в неизвестность, поскользнулась, но ты, большой и надёжный, поймал меня своими ручищами. Мы смеялись и чистили мой ботинок. Нам хватило всего двух салфеток!
Я смяла пустую грязную пачку и брезгливо сунула её в карман. Небо из белого стало пепельным. Ты копошился в рюкзаке и, кажется, уже грыз ветку. Пора было уходить.
**
Ты заболел! А я наивно полагала, что твой чих пройдёт сам собой. Не надо было в лес тащиться…
Ты стал горячее, глазки опять слезятся, нос весь в соплях и кашель. Раньше ты бы проглотил таблетку парацетамола и заказал кучу том ямов с доставкой. Запил бы всё стопкой и заснул под двумя одеялами с влажным полотенцем на лбу. А в четыре утра вскочил бы с кровати, бодрый, потный, и прыгнул за компьютер. Я бы проснулась от клацанья клавиш и боролась с желанием запулить в тебя подушкой. Или залить соком клавиатуру. Но вспомнив, что сегодня выходной, я бы, тихо ворча, поплелась ставить чайник и включать ночник. Чтобы, разлепив веки, полистать в уюте какую-нибудь дребедень под громыхание ливня по кровле. Всё было так понятно…
Я полночи провела на «кроличьих» форумах… В восемь утра я уже покупала в аптеке шалфей, вазелиновое масло и перекись водорода. Очереди не было, рассеянная провизорша подошла только через пять минут после звяканья музыки ветра. Беленькая такая, улыбчивая. Зевала так мило. Знаешь, даже уходить оттуда не хотелось. Там было так светло и чистенько! И пахло мятой и всякими эвкалиптами. А за дверью – не музыка ветра, вот МЧС опять предупредило о шторме. Я натянула капюшон и под косой снегодождь пошлёпала по блестящему тротуару. Мокрые комки падали на плитку, сбиваясь в мутную кашу. В лужах плавали окурки. Ветер залетал за воротник. Я двигалась по инерции, надеясь не навернуться. А дома был ты…
Я закрутила тебя в пелёнку, вытерла нос ваткой с перекисью, закапала в ноздри вазелинового масла. К глазкам я снова приложила тампоны в чае. Ты не шелохнулся. Так и лежал маленькой ушастой мумией. Я распарила шалфей, как мне посоветовали, и расставила вокруг тебя ванночки для ингаляций. Резко запахло медициной. Горечью, тревогой и болезнью. Ты тяжело засопел, зачихал. Я зажгла свечи. Просто так. Чтобы вспомнить чувство уюта. Думаю, примерно так выглядело заклание в Древней Греции.
Я уселась с книжкой в кресло – как любила: с ногами, с чаем, с Бетховеном в наушниках – но всё время поднимала на тебя глаза. Ты не двигался. Совсем. А вдруг ты умер? Что тогда я буду делать? У меня даже нет лопаты, чтобы вырыть могилу. Да и земля сейчас уже промёрзла. Мой взгляд скользнул по сетке с мусорными пакетами. Чёрные, плотные, сто двадцать литров.
Помнишь, как мы с тобой вышли с такими на городской субботник? Весна уже звенела, я выстукивала каблучками по сухому солнечному асфальту, мы безудержно маялись дурью. И внезапно решили «благоустроить территорию»… Какой-то активист выдал нам инструмент и большие пупырчатые перчатки. Ты сгребал листву в кучи, а я, визжа от «невыносимой лёгкости бытия», скакала по палисаднику с этими чёрными мешками и кидала в них обёртки от чипсов, сигаретные пачки, бутылки… А потом я плюхалась на гору листьев и делала очередное неуклюжее селфи. Иногда ты снимал с моих волос гусеницу или жучка, тогда я вопила и трясла шевелюрой, как в пляске святого Витта. А ещё эта листва жутко воняла – прелостью и собачьим дерьмом…