Новая Жизнь. Сага «Исповедь» Книга вторая

Глава 5

Наступила ночь. Эдмунд несколько раз за это время проходил мимо камеры, бросая на меня многозначительные взгляды. Но мы не могли поговорить, кто-то всё время мешал. Сосед продолжал симфонический концерт под руководством… точнее без руководства вообще, но всё же прослеживалась некая периодичность звучания исходящих из плотного тела басов. Сон, судя по всему, у него богатырский, а вот я, при всём желании, не смог бы уснуть.

Где-то в глубине души ещё теплилась надежда, то замедляя, то ускоряя ритм моего беспокойного сердца, дрожью ожидания пробегая по телу.

Эдмунд подошёл, когда все разбрелись, уже была глубокая ночь, даже телефон замолчал, отдыхая от дневной суеты. В отделении, если не считать храпа моего соседа, стояла тишина. Медленно повернулся ключ, открылась, чуть скрипнув, решётчатая дверь, и Эд жестом показал мне идти за ним. Всё это больше походило на сон, нежели на реальность. Я вышел, он закрыл за мной. Сосед резко всхрапнул, мы замерли, мёртвая пауза, свистящий выдох. Лишь свернув за угол, Эдмуд тихо поинтересовался:

– Как ты?

– Нормально, – сердце выдавало чечётку похлеще Фреда Астера.

– Зачем руки за спиной держишь? – хмыкнул мой сопровождающий,

– Уже привык… – шёпотом ответил я.

Мы прошли ещё один длинный коридор и свернули на лестничную площадку, Эдмунд повёл меня вниз к подвальному помещению.

– Прости, что так поздно и в таких условиях, но, по крайней мере, даже если кто-то спохватится, вас здесь вряд ли будут искать.

Найдя нужный ключ, он открыл ещё одну дверь, и я уловил знакомый дух… Угля уже нет, холодные печи закрыты, пахнет сыростью, но запах дыма въелся в стены.

– Это старая кочегарка, её уже давно не используют, теперь работает городское центральное отопление, – он включил свет и провёл меня в следующую за котельной комнату, предназначавшуюся раньше для отдыха кочегару, там была старая душевая кабина, топчан, небольшой столик, возле него сваленные в кучу коробки с каким-то хламом. – Помещение заброшенное, я немного прибрался, но времени особенно не было, прости! Мы тут иногда отсыпаемся после тяжёлой смены… Но сегодня вас никто не потревожит, обещаю.

Всё это напоминало мне кочегарку, где когда-то я работал, хотя, наверное, все они похожи друг на друга.

– Здесь могут быть мыши, не пугайтесь. Эрик, я приду за тобой через три часа, позже все начнут подниматься, если, конечно, не будет происшествий, – он вздохнул и перекрестился. – Я не боюсь за себя, подумаешь, уволят. Главное, чтобы тебе не прибавилось проблем!

– На всё воля Божья!.. – тихо ответил я.

– Здесь чайник, и я принёс кое-что из дома, попей, поешь, я сейчас приведу твою жену, – он вышел.

Я не мог думать о еде в такие минуты, и с трудом держался на ногах от голода и остроты нахлынувших на меня чувств. Через пару минут услышал их голоса:

– Накормите его, он совсем не ест, только хлеб и воду, – голос Эдмунда уже казался родным.

– Я постараюсь! – ответила Наташа взволнованным голосом.

– У вас три часа, – он открыл дверь, пропуская Наташу вперёд.

Туман застелил глаза, я был близок к обмороку. Она бросилась мне навстречу и крепко обняла. Я не видел, как вышел Эдмунд, не слышал уже ничего, кроме пульсации крови в моих висках и её дыхания. Вдыхая аромат любимой женщины, чуть не кричал от боли и счастья одновременно.

– Любимая, прости меня!

– Молчи, Эрик, молчи… – Наташа покрыла поцелуями моё небритое лицо. Потом потащила меня к топчану и мы упали на него. Перед глазами всё поплыло. Жар и пламя охватили меня целиком, я не соображал, что делаю, где нахожусь, во мне проснулся вулкан, источающий лаву, огненными потоками сметая всё на своём пути. Я смотрел на её пылающее лицо, по которому бежали слёзы и капали на меня сверху, острота чувств наполняла нас сладостной горечью, выворачивая души наизнанку. Хотелось умереть, раствориться в ней навсегда, исчезнуть навечно. Наши тела, безмолвные крики душ, слившееся в одно дыханье, – всё в одном пылающем жерле.

– Жена моя… любовь моя!.. – слова терялись, застывая в вечности осколками звёзд. Такие мгновения не забудутся никогда. Я вспомню их перед смертью в тех же красках, с теми же неповторимыми чувствами. Жажда наполниться друг другом перед неизбежной разлукой мучила нас, не давая возможности расслабиться хоть на мгновение. Время безжалостно утекало, и чем меньше его оставалось, тем больнее становилось в груди.

– Вставай! – её голос прозвучал неожиданно твёрдо.

Я посмотрел на Наташу, пытаясь понять, что произошло, мои пальцы ещё скользили по её горячей и влажной коже и поцелуй замер на губах.

– Эрик, ты сейчас же примешь душ, переоденешься, и будешь есть, пока я здесь! – её лицо было настолько серьёзным, что я рассмеялся. Наташа встала, а я любовался ею с единственным желанием – запечатлеть как можно ярче в памяти каждый изгиб её прекрасного тела.

Она достала из сумки чистую одежду и протянула мне, но поймав мой взгляд, выронила всё, что было в руках, и бросилась снова в объятья, забыв про свой ультиматум.

Не разорвать того, что Богом пришито. Никакими решётками не разъединить.

– Любовь моя!..

Снова и снова мы растворялись друг в друге.

– Эрик, умоляю! Послушай, что я говорю!

– Не могу. Ты сильнее меня, любимая…

– Ах, так! – Наташа схватила меня за руку и потянула за собой, затолкнула в душевую кабину, включила воду. Холодный душ вернул мне рассудок, когда пошла горячая вода, тело смогло расслабиться, и я начал трезво понимать, где я, чем рискую и как скоро этот праздник закончится. Когда я вышел, Наташа уже была одета, она накинула на меня махровое полотенце и начала вытирать как маленького.

– О, Боже! Боже мой! – причитала жена, разглядывая мои синяки. – Кто тебя так? За что? Эрик, ты с кем-то подрался? Что это?!

– Дубинка… Ничего страшного, уже проходит, – я совсем забыл о своих побоях и пытался её успокоить, но она целовала мои кровоподтёки и плакала, а я опять думал о том, что заставляю её страдать.

Когда я наконец-то оделся в чистую, хранящую запах родного дома одежду, то почувствовал жуткий, не просто физический, нет, душевный неутолимый голод свободы, жажду вырваться отсюда, жажду быть там, с ними, как прежде, навсегда…

Наташа грела чай и раскладывала на столе еду.

– Я не уйду, пока ты не наешься. Садись, пожалуйста, ты должен поесть! – она смотрела, как я уплетаю котлеты, сдерживая слёзы. Я ощущал её физически как самого себя. Боль наполняла нас обоих до краёв. Время убегало, как сквозь пальцы вода. А я послушно жевал, проталкивая еду горячим чаем. Мы оба молчали. Нам не нужны были слова. Всё понятно и без слов, когда одна душа отражает другую.

«Я буду ждать тебя всегда!..» – думала она.

«Я сделаю всё, чтобы вернуться как можно скорее! – отвечал я. – Ты прощаешь меня?

«Мне не за что тебя прощать. Всегда прощу… чтобы ты ни сделал.»

«Люблю тебя, любил и буду любить вечно.»

«Всё будет хорошо, родной, я верю, Бог не оставит нас. Ты только береги себя!»

«Не переживай за меня… Я скоро вернусь!»

Этот немой диалог продолжался, пока я ел, но желудок уже сжался за это время и я очень быстро почувствовал насыщение. Отодвинув всё в сторону, я посадил Наташу к себе на колени и зарылся лицом в копну её прекрасных волос, запах любимой женщины наполнял блаженством мою душу. Я понимал, что сейчас за мной придут, и я вновь вернусь в проклятую клетку и не увижу её, один Бог знает, сколько ещё времени.

– Расскажи как Эрика, Миша?

– Хорошо. Все ждут твоего возвращения. Все стараются помочь. Почему ты отказываешься есть? Ты ослабнешь, Эрик, тебе нужны силы! Мои передачи они не принимают.

– Не переживай, я справлюсь. Мне всего хватает.

– Ты видел себя в зеркале?

– У тебя тоже очень измученный вид. Постарайся спокойнее всё воспринимать.

– А ты начинай есть! Обещаешь?!

– Я постараюсь.

– Этот человек всё ещё в коме. Александр Васильевич сказал, что он может в таком состоянии находиться годами…

– Не думай об этом. Доверься Богу! Он знает, что делает. Значит, так дано.

– Эрик, любимый мой, когда же этот кошмар закончится?!

– Я не знаю, родная.

Мы ещё крепче прижались друг к другу.

Я видел её бледное заплаканное лицо с тёмными кругами возле глаз и понимал, как трудно ей дались эти дни. Сколько сил я забрал, сколько страданий причинил самому дорогому человеку. Почему мы заставляем страдать тех, кого больше всего любим, становясь их невольными палачами?! Я не мог ничего изменить, ничего уже было не исправить.

Послышались шаги на лестнице. Эд возвращался за мной. Я ещё раз стиснул её в объятьях, ещё раз прикоснулся губами, вдохнул аромат её золотых волос. Сердце заныло в груди. Стук в дверь.

– Я иду! Прости, родная, за всё меня прости!.. – перекрестив жену на прощанье, я вышел в котельную.

– Храни тебя Бог! – донеслось мне вслед, её голос срывался, сдерживая рыдания.

Если бы я оглянулся, то не смог бы уйти.

Перед выходом на лестницу Эд остановился.

– Может, передумаешь? Дверь открыта. Уедете куда-нибудь!.. За меня не беспокойся, я отвечу, – его глаза были наполнены состраданием, он бы сделал это, не было ни малейшего сомнения.

– Я не готов принять такую жертву, Эд. Не готов обречь любимую на скитания в бегах и вечный страх. Нет, Эдмунд, нет! Я допью свою чашу до дна. Не хочу скрываться. Всё будет так, как будет. Пойдём, я не хочу подвергать тебя риску. Ты и так сделал для меня больше, чем мог себе позволить!

Он похлопал меня по плечу:

– Ну, что ж, брат, на нет и суда нет. Тогда, держитесь!

– Что ещё остаётся?!

Мы прошли длинный коридор, и нас встречал всё тот же симфонический храп. У меня было чувство, что сердца в груди больше нет. Оно осталось где-то там, в любимых до боли родных руках.

Глава 6

Опустошение, будто сердце осталось с ней, и в груди у меня дыра. Нет эмоций, нет боли, нет страха. Оцепенение, возможно, потому что не спал, или от переизбытка чувств Господь их на время изъял, чтобы я выдержал разлуку. Ещё ощущаю на себе губы моей жены, её запах, ласку нежных рук, соприкосновение наших тел… Память кожи сильна. Закрыв глаза, просто плыву по течению воспоминаний, это не сон, но кажется, нет сил даже пошевелиться.

Принесли завтрак, гремят тарелками. Принимаю свою порцию и без слов отдаю соседу. Он счастлив, а я всё ещё сыт. Вновь закрываю глаза и, кажется, Наташа рядом, она со мной, во мне, в моей крови… Притворяюсь, что ещё сплю, чтобы продлить, удержать воспоминания. В душе полный покой, не позволю никому украсть моё богатство. Сберегу, сохраню, взлелею.

– Вишневский, пять минут на сборы! – рявкнул сержант так, что я чуть не подпрыгнул.

Вот и всё. Увозят в СИЗО.

– Прощай, сосед! Пусть Бог тебя благословит!

– Мне будет не хватать твоих порций! – улыбнулся он и протянул ко мне через решётку руку, я её с удовольствием пожал.

– Удачи тебе!

Собирать было нечего, кроме нескольких вещей из мелочи, постиранных накануне.

Дверь распахнулась.

– С вещами на выход!

«Ну и голос у этого парня!» – даже мурашки пробежали по телу.

Я вышел из камеры.

– Вещи на пол. Лицом к стене! Руки за голову! – зачем-то ощупал, осмотрел пожитки, бросил их в тряпичный мешок. – Руки, вперёд! – холодный металл сжал запястья, щелчок.

Ещё раз увидел Эдмунда, когда проводили через приёмную, ощутил силу его сострадания, почему-то он задержался… Любопытствующие взгляды на человека в наручниках, большая доска с надписью «их разыскивает полиция» со множеством фотографий, что промелькнули перед глазами. Когда вывели на улицу, я даже зажмурился: белый снег, отражая солнечные лучи, слепит. Вот и зима… Успел несколько раз вдохнуть с упоением морозный свежий воздух, чуть не упал, скользко и непривычно ходить в наручниках. Посадили в машину, двое сопровождающих, все пристегнулись, поехали. Полицейские переговариваются между собой, шутят, всё что происходит сейчас для них – рутина, обычный рабочий день.

Смотрю в окно, на вольную жизнь, на спешащих мимо прохожих, на тех, кто может беспрепятственно идти куда хочет, и сердце ноет в груди, лишенное этой возможности. Что ждёт меня впереди? Сколько ещё продлится это испытание? Неделю, месяц, год или несколько лет? Никто не скажет. Я словно отрезан от мира. Единственная надежда, как у утопающего соломинка, это моя вера и упование на Милосердие Всемогущего Бога.

Проехали по городу мимо церкви, где я так часто молился, мимо парка, в котором мы любим гулять с Наташей; из-за дорожных работ в объезд завернули на улицу, где живёт Виктор, вот и его дом виден немного… Знакомый газетный киоск, продуктовый магазин, где мы часто делаем покупки… Сердце тревожно подскочило в груди, я вывернул шею, пытаясь проводить глазами как можно дольше наш дом, испытав такую острую боль, что хотелось кричать. Калитка закрыта, во дворе стоит моя машина, ничего не изменилось, только выпал снег, и меня нет там, рядом с моими близкими… Представил, как Наташа, утомлённая этой ночью, ещё спит, прижав к себе дочурку.

«Любовь моя, боль моя!.. – я стиснул зубы и сжал кулаки, наручники впились в кожу ещё сильнее. – Из дома уйти несложно, назад вернуться не всегда удаётся…»

Глава 7

Каждый выживает, как может. В камере, несмотря на холод, нечем дышать. Стены давят на голову. Слишком мало места для такого количества людей. Ощущение страха и безысходности висит в воздухе пеленой более густой, чем завеса табачного дыма.

Встретило меня, можно сказать, ласково, восемь душ таких же, как я, подследственных. Из них выделялись сразу шестёрки и тузы, микромир замкнутого пространства со своим, неизвестным мне, уставом. Помещение с двухъярусными кроватями, как в муравейнике, только это не дисциплинированные насекомые, а люди с поломанными судьбами, утомлённые, голодные и злые.

– Кем будешь, мил человек? Каким ветром занесло? – спросил тот, чей голос многое значил, потому что все остальные тут же замолчали.

Я представился, как всегда немногословно, устало подняв глаза, бессонная ночь давала о себе знать.

– Первый раз к нам занесло, вижу, – сказал, проедая меня волчьими глазами мудрого и опытного зверя, вожака стаи. – Рыжий, встань! Уступи место человеку.

Там поселишься! – приказы не обсуждаются.

«Рыжий» встал. Я прошёл к его койке и молча сел. Никто не выразил неудовольствия.

Как выжить? Как себя вести, мне никто не объяснял. Знал бы, где упадёшь, почитал бы чего-нибудь, с людьми бы сведущими поговорил… А так, лишь голая интуиция в школе выживания.

– Подойди! – он откинул свои карты.

Мы встретились взглядом, я не вскочил, как мальчик, я выдержал его взгляд, лишь потом, не выражая никаких эмоций, поднялся и подошёл к нему. Я стоял возле небольшого стола, за которым сидел он и ещё двое игравших, в кружках чёрный чай, в буквальном смысле, чёрный. Лица были разные, но все из бывалых. Мой сосед с татуировками сюда бы неплохо вписался.

– Мне сообщили о тебе, но я хочу услышать, что ты сам скажешь… Сыграем?

– Не играю я. Нельзя мне.

– Что, так азартен? – глаза сверкнули холодной искрой, как нож, поймавший луч света.

– Я – священник.

Кто-то заржал, но осёкся, не поддержанный никем.

– «Священник», говоришь? Наверно, теперь уже бывший.

– У нас бывших не бывает. Сан остаётся навсегда. Я временно под запретом.

– Что так?

– Женился.

Опять тот же голос засмеялся, но уже тише и несмело.

– Католик?

– Ушёл в православие.

В его глазах пробежала усмешка, и лицо еле заметно скривилось. Я никак не мог определить его возраст, понятно, что за сорок. А может, пятьдесят или даже шестьдесят? Сие остаётся загадкой, определению не подлежит. Человек мог так состариться раньше времени, а мог и хорошо сохраниться в равной степени. Но то, что это был авторитет, было видно без всякого сомнения: каждая черта на его лице говорила о большом жизненном опыте, несгибаемом характере человека, который держит своё слово и, если надо, убьёт, не колеблясь.

– … Крепка ж твоя вера, ничего не скажешь!

– Бог – один, религий много.

– Это ты верно сказал. Жалеешь, что сделал? – многозначительная пауза.

Я понял, о чём он.

– Жалею, что не руками.

Он знал моё дело от и до, я это понял, потому не утруждал себя подробностями, это ни к чему.

– Отдыхай, а то свалишься! – он посмотрел на меня, и по губам проскользнуло подобие улыбки. – Ещё будет время, поговорим.

Я благодарно кивнул, не спеша повернулся: важно показать характер, но не задеть. Внутри всё похолодело под воздействием его пронзительного взгляда. Нужно быть осторожным, но не трусливым. Кажется, нам есть о чём поговорить…

Лёг на отведённое мне место, закрыл глаза, мысленно воззвал к Богу, обращаясь за мудростью. И, незаметно для себя, провалился в глубокий сон.

Солнечная поляна, залитая светом и жёлтыми цветами… среди них сидит девочка возрастом чуть постарше Эрики с ярко-огненными волосами и плетёт венок из ромашек и одуванчиков. Вглядываюсь в её черты и понимаю, что она мне до боли знакома, но не могу вспомнить, кто же это такая. Её удивительно чистые зелёно-карие глаза смотрят на меня по-взрослому, с огромной нежностью и любовью. На девочке белое платье, оно яркое, как снег, приходится жмуриться, когда смотрю на неё. И вдруг она заговорила совсем взрослым голосом: «Всё будет хорошо, добрый отец!», я тут же проснулся. На губах застыло имя: «Агнешка!»

Горит дежурный свет, в камере все уже спят. Сколько времени прошло, понять невозможно. Вот это я поспал!.. Кто-то посапывает, кто-то противно скрипит зубами.

Сон ушёл, яркий, ослепительный, но осталось ощущение тревоги, я не знаю, с чем оно связано. Агнешка приободрила меня, а я вдруг разволновался. Интересно, почему она приснилась мне такой маленькой? Возможно это возраст её во Христе? Я ведь не так давно покрестил её… Словно тонкая игла пронзила сердце, и тоска наполнила душу. Всё же мы неразрывно связанны с нею… Вспомнилась её неподражаемая красота, теперь эта роза растёт в саду самого Бога, а значит в безопасности и благодати.

«Агнешка, моя дорогая Агнешка, не печалься, дитя! Мы ещё обязательно с тобою встретимся!»

«Всё будет хорошо, – звучит обнадёживающе, – добрый отец,» – только она называет меня так. Доброта – вот, главное, что должно присутствовать в каждом священнике… А святых нет на Земле. Святость – это дар свыше.

Глава 8

Утро. Камера оживает. Муравейник начинает шевелиться, прикуривая, чертыхаясь, как один нездоровый, обречённый, больной организм, источая скверный запах.

В таких условиях трудно предстать перед Богом и вознести Ему благодарение. И всё же я это сделал не потому, что это нужно Богу, а мне самому. Я уходил в себя и искал среди всего этого смрада свет вечный, негасимый, тот, что есть в каждом сердце, живущем на земле, ибо Господь любит каждого созданного им человека.

Внимательно наблюдал за всем происходящим вокруг: как распределяются продукты и вещи, присланные родными, какие отношения складываются между людьми, наблюдал и анализировал, изучая законы этого странного мира, пропитанного насквозь агрессией и страхом. Я ни с кем не шёл на особый контакт, но отвечал всем, кто что-то спрашивал… Эта стратегия выживания была мне знакома ещё со школы. Уже там я сильно отличался от своих сверстников, и с этим приходилось как-то жить. Поэтому, старался быть как можно более незаметным, чтобы иметь возможность погружения в собственные мысли, не вызывая при том оскомину у окружающих. С уважением относился к людям, но ни перед кем не прогибался. Может это и помогло, не знаю, но меня как-то никто особо не «прописывал» и не дёргал по поводу и без повода. Уже через пару дней стало понятно, что в любых условиях можно выжить и человек привыкает ко всему. Не читая проповедей, никого не уча уму-разуму, сам учился, узнавая законы этого «монастыря». Это, конечно, ещё не тюрьма, но существуют какие-то свои базовые правила. Имя мне дали «Сан», видимо, потому что я сказал, «сан даётся навсегда». Некоторые называли священником, я тут такой был один. По имени не звал никто, оно осталось за дверями этого места.

Адвокат приходил несколько раз в неделю, передавал мне новости и сигареты. Они нужны были для сокамерников, деваться было некуда, эта местная валюта помогала выжить. Первую посылку из дома я получил уже на следующий день. И откуда Наташа всё узнала? Тут, наверное, тоже не обошлось без Эдмунда, передача была собрана по всем правилам. Часть продуктов я раздал сразу, что-то оставил себе, чтобы не умереть с голоду.

Постепенно привыкая к распорядку и устройству этого общества, я начинал его лучше понимать. Ничто человеческое им здесь не чуждо. Нечеловеческим оставалось зло, но оно везде отвратительно, даже если и кажется на первый взгляд справедливым.

День прожил, и слава Богу, тут другого измерения нет. Я был всё время начеку. Много слушал, мало говорил, не диктуя своих условий, ведь не ходят в чужой монастырь со своим уставом.

Всё бы было ничего, только однажды привели «новенького» по статье за изнасилование несовершеннолетней и слух об этом облетел всех и вся. Парень сам был восемнадцати лет, только – только оперившийся, объяснял всем, что было по обоюдному согласию, только родители подруги решили всё по-другому. Его всё равно решили опустить, я обратился к старшему и просил за мальчишку.

– Ты же сам такого обезвредил, священник! Не твоего ума это дело!.. Хочешь вон, грехи ему отпусти, а в наши дела не лезь!

– Я бы не лез, если б знал, что так оно и было, но он говорит правду.

– Откуда тебе знать, провидец?!

– Оттуда же, откуда знаю, что маму свою ты потерял в семь лет от роду. А в день, когда тебе стреляли в грудь, душа твоей матери отвела пулю и та не задела сердце, а только пробила лёгкое. Её душа и сейчас всё время тебя прикрывает. Не заставляй её страдать, не причиняй мальчику несправедливой боли!

Он вскочил со своего козырного места. У меня было чувство, что он раздавит меня как блоху, но на секунду задумавшись, он остановился, потом сел… и, просверливая меня глазами, спросил:

– Может и имя её скажешь?

– Почему б не сказать, её звали Галина. В жизни она занималась шитьём…

– Стоп. Этого никто не знал. Ты откуда знаешь?

– Я не могу объяснить, просто вижу и знаю, что должен помочь этому человеку. Поверь тому, что он говорит, в его словах нет лжи. Кто из нас не любил?

– Здесь никому не верят. Здесь существуют факты. Кто ты такой?

– Ты знаешь, я – священник.

– Что ещё можешь сказать?

– Галина умерла от удара ножом своего пьяного сожителя, и ты видел это.

Он побледнел, все в камере насторожились, стояла напряжённая тишина. Решалась уже не только судьба мальчишки, но и моя собственная.

Видение было безошибочным, перед моими глазами его мать стояла, как живая. Захочет ли он признать правду?

– Ума не приложу, откуда ты всё это узнал, но я докопаюсь до истины! – наконец-то сказал авторитет. – А покуда, оставьте пацана! Но если я узнаю, что ты получил эту информацию от кого-то, ответишь вместе с ним! – он треснул по столу обеими ладонями, словно утверждая свои слова печатями и лёг на кровать, закрыв глаза, показывая всем, что ему больше не хочется ни с кем говорить. В камере все притихли.

Я бесшумно выдохнул, напряжение постепенно отпускало, нервной дрожью пробегая по телу.

«На всё воля Твоя, Господи! Чему быть, того не миновать. Об одном прошу, не оставляй меня в Милосердии Твоём!..»