Вершина. Сага «Исповедь». Книга четвёртая

Часть 2. Глава 6

– С тобою, правда, всё в порядке? – он ещё раз внимательно посмотрел на меня, осветив пламенем факела моё лицо. – Пока мы наедине, Эрнесто, позволь тебя попросить… – он не решался сказать.

– Ну же, говори, я слушаю!

– Мне очень нужны деньги.

– Сколько?

– Достаточно много, чтобы выкупить одну жизнь.

– Я дам тебе их.

Голоса других воинов, зовущие меня, долетали с разных сторон.

– Он здесь! Всё хорошо! – заорал Амато так, что верхушки деревьев покачнулись.

Наверное, даже разбойники, будь они поблизости, испугались бы, услышав этот голос, и разбежались в разные стороны.

Когда я заглянул в экипаж, то нашёл Патрицию в слезах, дрожащей в объятьях Маркелы.

– Всё хорошо, госпожа, синьор уже здесь! – Маркела целовала её волосы и гладила по голове, как родная мать своё дитя. Они обе просияли, увидев меня.

– Любимый, ты жив!

– Всё хорошо, моё сокровище, я просто залюбовался звёздами и нечаянно заснул.

Мы крепко обнялись.

– Я вся извелась, жизнь моя!..

– Никогда ничего не бойся! Чтобы не случилось, всегда верь в лучшее! Чего вы все переполошились? Всё в порядке: руки-ноги целы, видишь, и голова вроде бы на месте, – я протёр глаза в надежде, что скоро пройдёт моё непонятное ночное виденье, но оно не проходило.

– Ты какой-то не такой, – Патриция вглядывалась в мои черты, – что-то произошло, просто ты не хочешь признаться…

Разве можно обмануть любящую женщину? Она всегда почувствует другую, даже если это дух, не имеющий плоти. Эделина ещё жила во мне, сладостной негой разливаясь по крови, я чувствовал себя так, будто только что вернулся из объятий пылкой любовницы полностью удовлетворённым. Но совесть меня не тревожила, это была совсем другая любовь, случившаяся ещё до Патриции. Ведь приняла же она меня таким, и вышла замуж, зная про связь с колдуньей. В любом случае, Эделина не оставила мне выбора, а значит и вины нет. Огненная душа овладела мной, как болезнь, которая не спрашивает, можно ли войти? А приходит и берёт то, что ей принадлежит.

– Мне не о чем рассказывать, любимая. Я здесь, рядом, и по-прежнему твой…

«Ага, попробовал бы я сказать правду, чтобы с нею стало?!»

– Успокойся и поспи, скоро тронемся в путь.

Я достал из потайного места под сиденьем деньги, спрятанные на случай ограбления, и передал обещанную сумму Амато, не унижая его лишними вопросами. Он благодарно поклонился, вскочил на коня и, не прощаясь, умчался быстрее ветра. Я не знал, вернётся ли он, чью жизнь или смерть ему вздумалось купить, выбор оставался за ним. Те, кто рядом с тобой по доброй воле, не наёмники и не рабы, они – свободные люди и их решения нужно уважать, с ними приходится считаться.

– Куда отправился этот страшный человек? – спросила Патриция.

– Он мне не сказал.

– И ты дал ему денег?

– Я ему по гроб жизни обязан, Амато сделал для нас очень много, и если он счёл, что пришло время расстаться, то так тому и быть. Он – вольный человек! – я замолчал, вдруг стало невыносимо тоскливо, от того, что его рядом нет. Наверное, впервые в жизни я ощутил, что значит настоящий друг. Отпрыски благородных семей, с которыми я провёл юность, умели только совместно развлекаться, но не дали мне и сотой доли того чувства. Брат Лучано был скорее духовным отцом. А Амато делил со мной беды и радости пополам, прикрывал в случае надобности своей грудью, стал незаменим.

«Зачем я его отпустил?!»

– Надеюсь, он больше не вернётся, – голос Патриции подлил масла в огонь.

– Как ты не понимаешь, нет вернее человека, если бы не он, я бы не смог вызволить тебя из плена и укрыть от Деметрио! – наверное, слишком грубо ответил, Патриция тут же вспомнила про своё умение плакать. Она боялась Амато и в чём-то даже была права: он не из тех добрых душ, что дарят другим покой и благодать. Он свиреп и беспощаден, в его душе много тёмных сил, но…

Я вышел из экипажа, оставив её без извинений.

– Густаво, теперь ты будешь за старшего! Собери людей, мы выезжаем.

– Будет сделано, мой синьор!

К утру мы достигли города, известного своими чудесными, целебными источниками. Сюда стекается множество народа, с разных уголков Земли. Амато будет сложно найти нас среди всех этих паломников, но и Деметрио тоже, а значит, есть возможность как следует выспаться и отдохнуть.

– Любимая, не желаешь окунуться в целебные купели? Гроты здесь издавна славятся чудесами.

За время пути мы не сказали друг другу ни слова, и моё предложение Патриция с радостью приняла как попытку примирения.

«Пусть так. Женщине не понять, что значит мужская дружба! Спорить с нею тоже бесполезно, а вот терпения не хватает, ещё и Эделина подбавила в мою душу огня. Я виноват перед ними обеими. Что ж, буду исправляться и проявлю максимум спокойствия и терпимости».

Патриция окунулась в священные воды, невзирая на холод, это делали многие немощные и больные, да и просто те, кто желал укрепить своё здоровье. Говорят, даже чума всегда обходила эти места стороной.

Молитвы слышались отовсюду, причитания отчаявшихся и возгласы надежды, фанатики и богомольцы, говорящие на разных языках, нищие и увечные, всё здесь гудело как пчелиный улей.

Я закутал мокрую Патрицию в тёплый горностаевый плащ и еле вытащил из толпы. Найти свободное место в постоялых дворах тоже оказалось непросто: все они были переполнены. Пришлось размещаться всем в одной комнате. В тесноте, да не в обиде, как говорится. Солдаты предпочли спать на полу, Маркелу пристроили на шкуре заморского зверя, которая спасала нас в пути от холода. А мы с женой спали на постели, рассчитанной разве что на одного постояльца. Так прошла следующая ночь. Несмотря на храп Маркелы и скрежет зубов кого-то из воинов, нам удалось выспаться.

После купания в лечебных водах, Патриция перестала бояться знакомых людей, стала гораздо менее скованна и даже начала понемногу разговаривать с Густаво. Перед отъездом мы посетили местный собор, чтобы возблагодарить Бога за всё и принести наши пожертвования.

В храме светло и необыкновенно красиво. Величественные колонны с воздушными арками, увитыми каменным кружевом, завораживают воображение, бело-голубые тона создают небесную атмосферу, фрески на потолках, расписанные лучшими мастерами прошлого, заглядывают ликами святых прямо в душу. Сюжеты из Евангелия воссозданы, как живые! Пока я любовался ими, Патриция решила исповедоваться.

Я же пребывал в растерянности и не знал, что делать с моею грешною душой. Эделина, Мичелэнджела, Анастисио, это только те жертвы, кого я знал по именам… Так или иначе, именно я стал причиной их безвременной гибели. Покаяться в убийстве священника тоже не мог, ибо случись подобное сегодня – вновь поступил бы так же. Такой груз, казалось, не выдержит ни один исповедник, мне его и нести дальше. Как ни просила, как ни смотрела на меня умоляюще супруга, я не сдвинулся с места.

«Добрый Бог, если Ты есть, помоги моей голубке, пусть исцелится от скорби и страданий душа её! Пусть тот, кого она носит под сердцем, будет Тобою любим и будет здоров. Сохрани друга моего Амато, и если нам не суждено больше свидеться, пошли ему милосердного господина. Мне же отвечать за поступки мои, которым нет прощения… Да будет воля Твоя!»

Часть 2. Глава 7

Ещё два дня пути и накатила смертельная усталость. В какой-то деревушке попросились на постой, все буквально валились с ног, на бедной Патриции не было лица, её рвало целые сутки то ли от беременности, то ли от того, что съела что-то испорченное.

Там мы застряли надолго. Я уже поимённо знал всех детишек хозяина, его прислугу, жену и даже любовницу. Мне всегда было интересно и занимательно наблюдать за течением жизни: будь то гуси, важно шагающие по двору, или люди со своими тайнами и интригами, любовью и ненавистью, низменностью и благородством. Тайны человеческих душ содержат в себе целый мир. Любознательному уму всегда найдётся пища для размышлений.

Я стоял возле дуба, растущего посреди двора, и смотрел, как малышня играет с собакой. Беспородная лохматая псина имела добрый нрав и терпела все детские шалости, носилась за костью под дружный хохот детей, прыгала в речку и даже возила на спине кота.

Прислонившись к вековому стволу, я думал о том, что будет, когда Патриция родит. Не стану ли я мучительно вглядываться в лицо младенца, разыскивая в нём чужие черты или стараясь найти свои? Сомнение удушает, но мне нужно научиться с ним жить, если не удаётся побороть. В кошмарных снах я ещё видел то проклятое подземелье и слышал крики Патриции. Понятно, что отец камня на камне не оставил в крепости Романьези и покарал всех участников тех мучительных событий, но почему-то это не уменьшило моей боли. И тогда я думал об Амато и понимал его адовы муки: его унижали куда больше, и жить с этим стыдом порой невыносимо. Оттого и ведёт он себя соответственно.

Зачем ему понадобились такие деньги? Куда он так торопился, что даже не сказал слова на прощание? Так ли поступают со своими друзьями, или он относится ко мне иначе? Если правда то, в чём он клялся, почему покинул меня?

Вышла Маркела с тазом и, ополоснув его, подозвала меня.

– Господин, плохо ей совсем, надо бы священника позвать…

Я поспешил к больной. Патриция была в полузабытьи, взгляд отрешённый, блуждающий. Взял влажную ладонь, прижал к своему лицу. Она посмотрела и тихо застонала:

– Я умираю, Эрнесто?

– Нет, всё будет хорошо! Я найду тебе врача. Вот увидишь, это временное недомогание, всё пройдёт, – погладил её бледное лицо, покрытое испариной, и вышел, не в силах смотреть, как её снова выворачивает.

Расспросил деревенских, ближайший лекарь живёт далеко, и местные его не жалуют: он всем делает лишь кровопускание. Только этого Патриции сейчас и не хватало!

– Как же вы лечитесь?

– Ходим к знахарке, – полушёпотом сказал старший сын хозяина дома и огляделся вокруг, стараясь, чтобы никто его не услышал. – Люди поговаривают, что она ведьма. Как-то раз местный священник народ собрал, чтобы разобраться с ней, да так и не смог, заколдовала она его, парализованный до сих пор лежит. С тех пор все боятся её, но куда деваться, всё равно тайком ходят, когда прижмёт какая-нибудь хворь.

– Покажешь дорогу?

– Отец узнает, что я рассказал, вылупит!..

– Я буду нем, как рыба.

– Ладно, пойдёмте! – он снял передник для работы, и мы ушли со двора.

– В лесу дорог нет, только тропы, и то малоприметные, труднопроходимые, без меня потеряетесь!

Парень спешил, и я еле поспевал за ним. На вид ему было не больше четырнадцати лет, крепкий и рослый мальчик, с густыми чёрными как смоль волосами.

– Тебя Валентино зовут?

– Да, мой господин.

– Спасибо, что согласился помочь, я тебя отблагодарю и если нужно от отцовского гнева прикрою.

– Благодарю, синьор! Мне искренне жаль Вашу донну. Мамка моя тоже с последним братишкой, ох как намучилась, чуть не померла! Что ж мы, нелюди? Всё понимаем!

– И как ты ориентируешься в этих дебрях?

– С детства я тут, каждый кустик знаю, все тропинки знаю, и с закрытыми глазами, если надо, бабушкину лачугу найду.

– Как ты ворожею назвал?

– Бабкой Филореттой все кличут. А я её люблю, она добрая ко всем, кто к ней с добром: всегда угостит, приголубит. В слухи я не верю, хорошая она. А священник сам виноват, нечего попусту обвинять, вот Бог его и покарал. Мамку мою она с того света вернула. Чтоб мы без неё делали?! Отец бы сразу на этой своей гадине женился, а она, стервоза такая, терпеть нас не может, по миру пустит. Пригрелась змеюка на его груди, и никак от неё не избавиться, – парень даже кулаки сжал от злости, – Простите, не должен я такие срамоты рассказывать Вам, да только сил нет терпеть. Безвольный родитель наш рядом с нею, как телок на привязи.

– Я уже и сам догадался.

– Мамке больше нельзя, ну, вы понимаете, вот он совесть-то и потерял, ни Бога, ни людей не боится, кобелина проклятый, а девка и рада стараться, так и крутится возле него!..

Мы всё шли, а конца и края этому пути не было.

– Думаешь, успеем до темноты вернуться?

– Навряд ли, ох, и задаст мне отец!

– Я с ним поговорю.

– Ладно, что будет, то будет. Бабушка говорит: «Добро дорого стоит, да без него и жить не стоит!»

Старое ветхое сооружение с трудом напоминало человеческое жильё и, казалось, вот-вот рухнет. Он постучал в приоткрытую дверь.

– Заходи, сынок, и гостя зови! – послышался сиплый голос старухи.

Мороз пробежал по коже.

– Валентинко, кого привёл, покажи!

– То постоялец наш, бабушка, жена у синьора захворала сильно.

Старуха даже ко мне не обернулась, так и сидела спиной.

– Вижу, как не видать?! Знатный сокол, не из наших краёв, большая птица… Да ты подойди, не бойся!

– Забыл сказать, – прошептал мне мальчик на ухо, – слепая она.

– Ну-ка, золотой, сбегай-ка на полянку, да орешков нам принеси!

Валентино убежал. Старуха подозвала меня к себе, глаза смотрят, да не видят, неподвижные, как два белёсых камня.

Не успел я и рта раскрыть, как она протянула ко мне руку:

– Наклонись, дай тебя рассмотреть, – корявые пальцы ощупали моё лицо. – Ведьмин ты, весь опалённый. Костёр сжигает только плоть, а дух крепчает. Эко она тебя силой-то наделила! Поди, сам не знаешь, чем ведаешь?!

От её слов мне стало не по себе, а она продолжала:

– Заговоренный ты. Жизнь свою сам оборвёшь. Без вины виноватый!.. – она вздохнула горестно, словно ей стало больно дышать. – Нельзя тебе было жениться, беду ты на неё навёл лютую. Ведь предупреждали же! – вздрогнула и посмотрела невидящими глазами наверх, начала что-то бормотать, только слов уже не разобрать больше было.

Я терпеливо ждал, пытаясь осознать её пророчества.

– Ведьму свою помочь проси! Разжалоби её сердце, пообещай, что захочет взамен, да слезами ей ноги омой, может, и оклемается жена твоя. Ребёнок в ней неживой, – она встала и прошла шаркающей поступью в каморку. Там позвенела какими-то склянками и вышла с одной из них в руке.

– Как неживой?! – до меня только сейчас начали доходить её слова.

– Мертвее не бывает, дашь выпить жене вот это, сразу, как придёшь, вылей в рот до конца, иначе умрёт, коль не очистится.

Прибежал Валентино, держа в подоле рубашки целую кучу авелланы*.

– Забирай себе, малец, братишек с сестрёнками покормишь! – Филоретта потеребила мальчику вихор. – Мне белки ещё принесут.

Валентино поклонился, словно она могла его видеть.

– Приходи на неделе, ягоды сушёные дам! А мне соли щепотку принеси, мало уже осталось.

Парень обнял старушку как родную и горячо поблагодарил.

– Торопитесь, сынки, стемнеет скоро! – она повернулась лицом к окну, но глаза были, как и прежде, неподвижные. – Помни, Эрнесто, что сказала тебе! Силы её на исходе…

Я даже не удивился, что она назвала меня по имени. Эта слепая женщина видела лучше зрячих.

На предложенные мною деньги она засмеялась:

– На кой мне твои золотые?! Оставь мне частичку себя, – не успел я сообразить, что от меня требуется, как она уже накрутила волосинку на палец и вырвала её. – Вот и вся плата. Ступай, да поспеши, не то горе не минует.

Не помню, как возвращались в деревню, если бы не мальчик, точно бы не нашёл пути. «Мертвее не бывает… – звучало в ушах. – Ведьму свою проси…»

*авелланы – большие (крупные) лесные орехи типа фундука в Италии.

Часть 2. Глава 8

Когда мы вернулись, Патриция уже была без сознания, влив в неё содержимое бутылочки, как и сказала старуха, я начал ждать и молиться. Чаще всего в бреду она называла моё имя. Куда и в какие неведомые дали звала меня её душа?

Рвота прекратилась, но начались судороги. Тело вздрагивало и замирало, всем своим видом выражая адскую боль.

– Маркела, выйди! Оставь меня с нею наедине.

– Но мой господин! – она поднесла руки ко рту, закрывая его в испуге, видимо, выглядел я совершенно безумным. – Она ещё может поправиться! Вы же не причините зла нашей голубке?!

– Ты в своём уме, женщина?! Не собираюсь я её убивать, хотя думаю, что именно об этом она сейчас и просит. Я благодарен тебе за преданность госпоже! Но сейчас ты мне не понадобишься. Иди и отдохни, впереди ещё долгая ночь. Если понадобишься, позову! – не терпя возражений, я вывел её и запер дверь.

За окном темно. Несколько свечей тускло горят, мертвенно-бледное лицо Патриции обездвижено, словно она уже умерла.

– Эделина, призываю тебя, приди!

Пламя затрещало, словно на него попала влага.

– Приди ко мне, возлюбленная моя! Это я, – твой Эрнесто, вспомни обо мне!

Хоть я и ожидал её появления, оно всё равно было внезапно и даже напугало меня.

– Ты стала ещё сильнее и ярче прежнего!

– Благодаря тебе, жизнь моя! Наше свидание разожгло во мне огонь любви пуще прежнего.

– Богом молю, помоги ей!

Мы оба посмотрели на измученное лицо Патриции.

– Даже не проси меня об этом! – Эделина вспыхнула голубыми языками пламени так, что свет озарил всё вокруг.

Я опустился перед ней на колени.

– Если моя жизнь что-то значит для тебя, помоги ей!

– Нет! – новая вспышка сильнее прежней. – Ты не представляешь, каких усилий стоит мне ей не навредить! Порвать эту тонкую нить проще, чем слиться с любимым.

– Я понимаю, что прошу тебя о невозможном и причиняю боль, прости меня за это!

Но без неё мне незачем жить… – я достал нож и поднял его вверх, намереваясь вонзить себе в сердце.

– Остановись, безумец!

– Чего же ты испугалась? Сейчас я приду к тебе.

– Нет. Ты придёшь не сюда. Здесь миллионы миров и нам не дадут быть вместе.

– Значит, я нужен тебе живой?

– Да, – тихо ответила она, огонь внутри неё стал тусклее. – Пообещай мне…

– Всё, что захочешь, только спаси её!

Она протянула руку и прикоснулась к моему сердцу. Причём показалось, что она держит его на ладони, прямо в моей груди, бережно и любя, но стоило ей сжать кулак… и я бы упал замертво.

– Клянись, что не забудешь меня, где бы ты ни был, и позволишь быть с тобою рядом всегда!

Нож выпал из моих рук.

– Да будет так. Обещаю, что спасу твою душу, чего бы мне это ни стоило!

Она раздумывала, вспыхивая всеми цветами радуги, при этом рука, державшая моё сердце, светилась ровным золотым цветом.

– Забери моё сердце, делай со мной всё, что хочешь, только верни Патрицию! – этих слов оказалось достаточно.

Она отпустила моё сердце и прильнула к губам, от чего всё во мне ожило и завибрировало, словно пронзённое молнией. Это была столь глубинная связь, что разрушить её не смогла бы и тысяча смертей: сколько бы мы не умирали и не рождались вновь – она во мне, а я в ней на веки вечные.

– Раздень её.

Я порвал рубашку, полностью обнажив тело моей жены, ещё не окрепшее после одних несчастий и уже поражённое другими. Дух Эделины повис над ней. Она медленно передвигала руками, словно поглаживая её живот, но не прикасаясь к нему, мышцы реагировали на каждое её движение волнообразно, то напрягаясь, то расслабляясь вновь. Патриция стонала и изгибалась, приходя в себя, а потом закричала так, что содрогнулись стены, неистово, как раненый зверь, из которого вытаскивают живьём потроха. Кровь хлынула из неё и растеклась по постели, схватки становились всё сильнее и каждая причиняла её невыносимые страдания. Она, как безумная, схватила меня за руку так, что затрещали кости, и с воплем откинулась на кровать.

– Принимай, Эрнесто, – голос Эделины звучал скорбно, – здесь я тебе уже ничем не помогу…

Я вытащил мёртвый плод, появившийся на свет весь в крови, которая не переставала истекать из материнского чрева, перерезал ножом пуповину, разъединил их. Всё казалось бесконечным кошмарным сном, который никак не закончится и уже никогда не забудется.

– Спаси её, умоляю тебя! – слёзы текли по моим щекам, и сердце разрывалось в груди.

Мёртвое крошечное тельце я завернул в простыню и положил на стол. Эделина продолжала воздействовать на внезапно притихшую Патрицию, но уже медленнее и спокойнее, постепенно тая и исчезая на моих глазах. Тело расслабилось, и она открыла глаза.

– Что это было? Что со мной?! – она попыталась приподняться, но не смогла.

– Лежи, родная, всё будет хорошо, я накрыл её одеялом. Сейчас я позову Маркелу и она омоет тебя.

Патриция схватилась за живот и начала ощупывать его.

– Там больше никого нет, – тихо сказал я. – Ты родила мёртвого сына.

Патриция была удивительно спокойна, словно всегда хотела избавиться от этого ненавистного бремени. Даже слезинки не промелькнуло в её глазах.

– Я видела страшный сон… – её голос охрип от криков. – Тут была огненная женщина, ты клялся ей в любви, стоял перед ней на коленях, умоляя меня спасти.

– Это был только сон, любимая. Ты бредила, и тебе померещилось. Здесь нет никого, кроме нас.

– Она целовала тебя, – Патриция дотронулась ледяными пальцами до моих губ и задумчиво провела по ним, – она целовала тебя так, как будто имеет на это право, и ты всецело принадлежишь ей одной… – словно подтверждая собственные слова, она кивнула головой и, устало закрыв глаза, отвернулась.

– Всё пройдёт. Завтра ты поймёшь, что ничего подобного быть не может.

Я поднялся с колен, отворил дверь и позвал Маркелу. Она никуда и не уходила, всё это время стояла рядом и ждала.

– Я здесь, мой синьор! Матерь Божья, бедное дитя!.. – её причитаниям не было конца, а страх в глазах говорил о том, что она всё слышала и даже если не поняла, что именно происходило, всё равно ужасно испугалась.

– Позаботься о госпоже! – я взял на руки завёрнутого в простыню младенца и, шатаясь, покинул комнату.

Растревоженные хозяева с детьми и солдаты грелись у костра во дворе. Густаво подошёл первым, за ним все остальные. Без лишних слов, всё и так было понятно. Молчаливое сочувствие лучше соболезнований и причитаний.

Пока копали могилу, я смотрел на маленькое лицо ещё не сформировавшегося до конца плода. Никогда не думал, что увижу нечто подобное и возьму в руки. Его кожа была почти прозрачной, и сквозь неё виднелись вены и капилляры. Ещё недавно я чувствовал, как он шевелится во чреве моей жены. Мой или нет это сын стало совершенно неважно. Он уже никогда не увидит этот мир. Душа покинула маленькое тело ещё находясь в утробе. Может быть, это и к лучшему, слишком страшен и жесток этот человеческий мир.

Горе переполняло меня, и последние силы были на исходе, но я был не один. Где-то рядом невидимой оставалась та, что скорбела вместе со мной, переживая всё, что чувствую я, и её любви не было конца и края.