– С женой, – хмыкнул Йозеф.
– Нет, не пойдет, – Джеронимо отверг гипотезу. – Твоя жена ведь землянка. Вспомни всех инопланетян, с кем имел дело. Кто тебя ненавидит?
– Многие, должно быть, – медленно проговорил Йозеф. Кого он только не потрепал: и чфеварцы, и даже эасцы… Может, и из шитанн кто-то затаил злобу: в каждом патруле ведь ругались и слов не выбирали. Голова болела, как и всегда в последнее время, мысли крутились вяло, и озарение настигло не сразу: – Ен Пиран!
– Рассказывай, – велел кардинал. – Почему ты подумал о нем?
– Он меня действительно ненавидит. Истово, до скрипа зубовного. Я для него – кость в горле. Чтобы от меня избавиться, он на все пошел бы, – Йозеф сглотнул. – Я сейчас вспомнил, ваше высокопреосвященство. Когда мы встретились у Нлакиса, он был изумлен, что я жив. Так и сказал: «Почему ты еще жив?» Сказал, что заплатил за мою жизнь… О Господи! – его обдало холодным потом, он титаническим усилием оторвался от подушки. – Он же…
– Он обязательно понесет заслуженную кару, – твердо пообещал кардинал. – Не беспокойся сейчас об этом.
Голова вновь опустилась на подушку.
– Значит, из-за этого ублюдка я здесь мучаюсь… Боже, как мне плохо, и конца не видно! И все из-за него, да?
Натта вздохнул.
– Мы можем избавить тебя от страданий в два дня. Если устал от них, только скажи.
– Я устал, – выдавил Йозеф. – Я бесконечно устал. Но я не хочу умирать, даже если это станет избавлением! У меня еще есть дела в этом мире. Скажите, сколько мне еще предстоит здесь?..
– Не знаю, сын мой. Враг силен.
Йозеф судорожно вздохнул, но ничего не сказал.
– Храни тебя Господь, – Джеронимо, перекрестив лежащего, поднялся с табурета.
– Моя дочь, – прошептал капитан. – Как она?
– Хелена в больнице. Состояние стабилизировалось, хотя до выздоровления далеко. Ее навещают монахини. И еще одна женщина… Я сперва полагал, это ее мать, но Хелена зовет ее на «вы» и по отчеству.
Йозеф кивнул.
– А мой корабль?
Натта укоризненно покачал головой. Не о корабле надо думать, о душе!
– В целости и сохранности. И в надежных руках. И это, – он поднял ладонь, предупреждая дальнейшие расспросы, – все, что тебе пока следует знать.
Подразделение Аддарекха собиралось на тренировку. Новое начальство само собой, а расписание тренировок никто не отменял. Тем более для недавно организованного спецотряда.
– Болтают, новый кэп – сущий дракон, – переговаривались бойцы, надевая тренировочные костюмы.
– Не то слово. От него даже другие капитаны волками воют.
– Господи, нам-то за что этакое счастье?
– Ха! Мы же – бунтовщики. Капитана Гржельчика поддержали, накостыляли группе захвата.
– Пипец нам, ребята. Говорят, у адмирала Шварца на прошлом месте службы даже повара строем ходили и честь отдавали.
– Как он этого добился, интересно?
– Тебе интересно? Мне так и не знать бы об этом до пенсии!
Аддарекх порылся в органайзере, нашел фразу «прекратить разговоры» и старательно выговорил:
– Хорош пердеть, жопа отвалится.
Бойцы уставились на командира, онемев. Естественно, разговорчики смолкли, и Аддарекх, до сих пор не вполне уверенный, успокоился: команда действует, Вилис не обманул.
Именно этот момент выбрал Хайнрих Шварц, последовательно знакомившийся с кораблем, чтобы зайти в тренировочный зал. Аддарекх, среагировав на адмиральскую звезду, гаркнул:
– Жопу в горсть и не срать!
И снова подействовало. Бойцы застыли, словно столбики проглотили, в глазах плескалось недоумение пополам с ужасом: вот сейчас он и настанет, тот самый ожидаемый пипец.
Хайнрих тоже замер. Проговорил про себя волшебную фразу и запомнил. Надо как-нибудь использовать. Он внимательно посмотрел на лейтенанта, потом на его подчиненных. Увиденное ему понравилось – в первый раз на этом корабле он наблюдал должным образом вышколенных солдат. Похоже, секрет в нетрадиционной лексике командира.
Тем временем белохвостый шитанн подобрался и отрапортовал:
– Здравствуй, жопа, новый год! Докладывает лейтенант Аддарекх Кенцца, – быстро заглянул в органайзер, нашел «подразделение в полном составе построено» и снова вытянулся: – Жопы в ряд у нас стоят!
Кто-то из бойцов чуть слышно застонал, не выходя из стойки «смирно». Но Хайнрих не услышал нарушителя устава. Он согнулся, громко заржав.
– Жопы расслабить, можно срать, – скомандовал Аддарекх, вызвав новый взрыв хохота у страшного и ужасного герра Шварца.
– Ну, здорово, хрен моржовый, – Хайнрих разогнулся, смахивая слезы с глаз. – И вы, бляха, – он взглянул на солдат и фыркнул, не удержавшись, – примите соболезнования. Вольно! А, вы уже… Лейтенант Аддарекх Кенцца! Примите благодарность за отличное несение службы и дисциплину личного состава.
Что на это ответить, Аддарекх не знал. В органайзере таких слов не было.
– Адмирал Шварц, разрешите обратиться, – вякнул бледно-зеленый Стефан. – Сержант Зелински, – он незаметно поежился. – Адмирал, наш лейтенант вообще-то по-английски не понимает. И до сегодняшнего дня не говорил, – добавил он сокрушенно.
Грозный герр Шварц хмыкнул. Лыба не сходила с лица. Удивительно, но выходка лейтенанта, кажется, подняла ему настроение. Он повернулся к Аддарекху и повторил по-хантски все, что сказал.
– Готов служить… – шитанн запнулся. Он привык отвечать «Готов служить родине», но эту привычку следовало забыть. – Служу Земле.
– Вот кстати, с чего ты служишь Земле? – полюбопытствовал Хайнрих. Он уже встречался с Аддарекхом, когда «Ийон» прибуксировал к станции пострадавшие крейсеры, но в ту пору вампир был человеком Гржельчика и не слишком интересовал коменданта.
– Разве это не естественно? – Аддарекх сделал морду кирпичом. С точки зрения Хайнриха, это было абсолютно противоестественно, но он решил дослушать аргументы. – Я – гражданин Земли, подданный японского императора.
– Япона мать, – вырвалось у Шварца. – Ну вот как это, а? – он припомнил, что зверообразный второй пилот упоминал японца с каким-то ехидством.
– Паспорт показать? – осведомился Аддарекх.
– На хрена мне твой паспорт? – проворчал Хайнрих. – Я не чиновник, не с бумажками работаю, а с людьми. Хочешь быть японцем – будь, хрен с тобой. Только кимоно не носи, тебе не пойдет.
Аддарекх не знал, что такое кимоно, но на всякий случай решил не уточнять.
Хайнрих повернулся к двери. В последний момент решил попробовать:
– Жопу в горсть! О, – удовлетворенно кивнул он, обозревая десантников, – работает. Вольно, молодцы. Как это?.. Можете срать.
После ухода Шварца несколько секунд стояла тишина. Потом кто-то неуверенно произнес:
– А он, в принципе, ничего.
– Да, нормальный чувак.
– Благодарность вампиру выразил, поди ты. За нас, между прочим!
– Аддарекх, – Стефан первый перенес фокус внимания с нового командира корабля на лейтенанта, ввергнувшего подчиненных в ступор. Без посторонних бойцы, помнившие командира еще дистрофической тушкой, были с ним на «ты». – А кто тебя словам таким научил?
– Что-то не так? – забеспокоился Аддарекх.
– Понимаешь, – помялся Стефан, – «жопа» вообще-то означает «задница»…
У Фархада в Академии были приятели-младшекурсники. И, разумеется, по вечерам, когда у тех кончались занятия, он пропадал вместе с ними. Почему бы нет? Пока корабль на Земле, пилотские вахты отменены. Вот и бродил юноша с курсантами, свободными от домашних заданий, по кабакам и дискотекам, пользуясь неизменным успехом – в кои-то веки! – не из-за маминой фамилии, а благодаря настоящим нашивкам пилота и увлекательным рассказам о боях и буднях в космосе. Бывшие однокашники слушали с завистью, приводили новичков-первокуров с ним познакомиться – как же, знаменитость! Девчонки с факультета связи и навигации крутились вокруг, восхищенно заглядывали в глаза, приглашали на белый танец. В первый день Федотыч заворчал, что неуемный разгул погубит хорошего мальчика, а мать обвинит в этом старших товарищей. Но мальчик, вопреки опасениям старшего товарища, спиртного не пил и с девушками общался аккуратно и умеренно, и пилоты свыклись с тем, что Принц возвращается поздним утром – чего уж там, дело молодое.
Вот и нынче уже давно засветлел запоздалый ноябрьский рассвет, минул час «пик» на улицах Ебурга, а курсанты успели отучиться целую пару, когда Фархад в распахнутой куртке неторопливо вышел к бетонной площадке, где расположился, будто в импровизированном космопорту, «Ийон Тихий». Настроение у молодого человека было, в контраст унылому серому небу, приподнятое. Не в последнюю очередь благодаря девчонке-третьекурснице, смотревшей мимо него всю учебу, а теперь вдруг резко переменившей свое мнение о «маменькином сынке».
Фархад бросил взгляд на корабль, да так и застыл. Вокруг крейсера были возведены леса. По ним ползали люди с ведрами краски и валиками на телескопических ручках. Многих из них Фархад узнал: свободные от дежурств десантники, рабочие… Нет спора, ремонт крейсеру нужен, но не перекрашивать же его силами десантников?
Приближаясь, Фархад внимательно приглядывался к тому, что делают маляры. Пользуясь гигантскими трафаретами, на бортах выводили надписи. Из уже готовых Фархад различил «Остановки по требованию» и «Передаем за билеты!» На другом борту красовался рисунок: кошка с квадратными глазами и утюг, а под этим подпись: «Погладь животное, скотина!» На кормовом модуле изображали что-то еще, под лозунгом «Он смотрит на тебя, как на фекалии». Кто – он, пока оставалось непонятным.
Юноша рассмеялся. Что за юморист объявился на «Ийоне»? А самое любопытное, как этому юмористу удалось подвигнуть такую кучу народа на реализацию своих замыслов? Вилис, может, и не прочь был начертать на каждом стабилизаторе по анекдоту, но их и слушать по пятому разу никто не хотел, не то что тратить свое время на ерунду.
Бабаев курил трубку у трапа, у его ног лежала дохлая мышь. Довольный собой Мрланк тронул лапой ботинок Фархада – мол, и ты глянь, какой я молодец. Фархад одобрил, почесал кота за ухом. Тот взял мышь в зубы и поволок куда-то с глаз долой – слопает, наверное.
– Что тут за вернисаж, господин Бабаев? – полюбопытствовал Фархад, кивая на маляров.
Пилот усмехнулся в бороду.
– Ты, пацан, как всегда, самое интересное пропустил. Гуляете много, ваше высочество! Пока ты там девчонок охмурял, у нас тут новый капитан объявился, чтоб ему…
Фархад посерьезнел. Он и не думал, что Гржельчик вернется. От всей души желая капитану лучшей судьбы из тех немногих, что еще возможны, наивным он не был. Корабль не останется без хозяина.
– И как? – осторожно спросил он.
– Сам не видишь? – Бабаев указал трубкой на Бадму и Стефана, что, высунув языки, малевали букву «А» в слове «скотина». – Герр Шварц считает, что наш крейсер недостаточно впечатляет врага, и велел привести его к виду, который полагает достойным боевого корабля. Раздал эскизы, и…
Бабаев не стал рассказывать, как адмирал Шварц собрал весь личный состав и произнес прочувствованную речь, наполовину состоящую из слов и выражений, неупотребительных в пристойном обществе. Из этой речи стали окончательно понятны два момента. Первое: ничего иного герр Шварц так рьяно не желает, как свалить обратно на земной периметр, которому посвятил всю свою жизнь, ибо, пока он не там, в безопасности Земли он не может быть полностью уверен. В связи с чем капитан Гржельчик очень его обрадует, если передумает помирать и вернется к своим прямым обязанностям. И второе: если кто-то здесь по глупости думает, будто отсутствие капитана Гржельчика есть повод расслабиться, а невеликий стаж совместной службы с герром Шварцем есть повод не то что, упаси Бог, игнорировать его приказы, а хотя бы недостаточно расторопно их выполнять – тот горько об этом пожалеет, будучи незамедлительно подвергнут грубому и извращенному сексуальному насилию с использованием предметов, категорически для этого не предназначенных. Вряд ли стоило цитировать мальчику цветистое описание этого акта, для которого герр Шварц не пожалел слов.
– Это тот самый Шварц, который обороной периметра руководил? – уточнил Фархад. – Так он крутой! Я про него в интернете читал.
Бабай фыркнул. В интернете не прочтешь о тех обещаниях, которые герр Шварц щедро раздает подчиненным, даже на самых разнузданных порносайтах.
– Ты бы заканчивал со своими отлучками, Принц, – посоветовал Бабай. – Адмирал Шварц дисциплину любит. Вот приедет завтра вечером, и всех, кого нынче не застал… Я не верю, конечно, что затрахает в буквальном смысле, но мозги вынесет, это точно.
Стратегическое решение, принятое Хайнрихом, сводилось к тому, чтобы не перебазировать «Ийон Тихий» в Байк-паркинг. Дешевле вызвать на место и ремонтную бригаду, и заправщиков. Он связался с космопортом и, легко преодолев сопротивление администрации, добился, чтобы сделали по его. Мастера и рабочие прибыли в тот же день: начальство Байк-паркинга превзошло себя и совершило все, чтобы Шварц поскорее от него отстал.
Раздав руководящие указания по ремонту и оформлению крейсера, Хайнрих отправился в аэропорт. Родители не простят ему, если узнают, что он был на Земле и не заехал. А родители – это такие люди, которых не пошлешь. Во-первых, потому что они родители. А во-вторых, Хайнрих сам признавал, что именно от них унаследовал свой редкий дар задалбливать окружающих. Сочетание генов в нем дало несомненный синергетический эффект, но мама с папой по отдельности тоже были хороши, особенно мама. Проще навестить их, чем потом всю жизнь оправдываться, почему ты этого не сделал.
Родители жили в пригороде Инсбрука, в том самом частном доме, где сорок девять лет назад родился Хайнрих. Домик был небольшим: здесь никогда не обитало более трех человек, и Пауль Шварц не видел смысла сооружать пристройки, подобно многодетным соседям. Но выглядел дом солидно и недешево, обставлен был в консервативном стиле. Раньше кованый забор венчала вывеска: «Линда Шварц, логопед». Мама принимала маленьких пациентов на дому, папа – кардиохирург – работал в больнице. Средства на поддержание дома не экономили. Нынче мама обзавелась вставной челюстью и оставила практику, а у папы дрожали руки. Старость – не радость, а родители были именно что стары, единственный ребенок родился, когда Линде было уже под сорок, а Паулю и того больше. Однако дом продолжал стоять крепко и становился даже краше: старики, не привыкшие считать деньги, увлеченно тратили на благоустройство немалую долю жалованья сына.
Хайнрих сунул купюру таксисту в форменной тирольской шапочке и, не забирая сдачу, хлопнул дверцей. Металлические завитушки на заборе блестели в лучах холодного ноябрьского солнца. С самолета он видел заснеженные горные склоны, но в городе снег не лежал еще с той зимы, улицы чистенькие и сухие. Только ветки кустов и деревьев голые, и солнце не хочет греть. Хайнрих не слишком любил приезжать на Землю, когда в родных краях осень, предпочитал весну или лето. Негреющее солнце он и у себя с орбитальной станции каждый день видит – с четырех тысяч гигаметров оно кажется не диском, а звездочкой, разве что ярче остальных. В прошлый раз Хайнрих был на родине в отпуске в апреле.
Толкнув ажурную калитку, он скорчил рожу Боцману. Пес, узнав своего, гавкнул пару раз для порядку и убрался в конуру. Поборов искушение передразнить животину – мама услышит, начнет выговаривать, – Хайнрих поднялся на облицованное гранитом крыльцо и позвонил. Он слышал, как мама внутри, шаркая тапочками, произнесла:
– Кого там черти принесли? – щелкнул замок, и недовольная интонация тут же сменилась восторженным изумлением: – Хайни!
Мама была маленькой и сухонькой. Когда-то она казалась ему полной и высокой; то ли он вырос, то ли она съежилась, не поймешь. Но эта маленькая старушка вцепилась в него с энергией пяти молодых и не выпустила из рук, пока не затискала и не зацеловала со всех сторон.
– Пауль! Смотри, кто к нам приехал! – только после этого она сочла возможным поделиться радостью.
Пришаркал отец, долго тряс ему руку, хлопал по спине и плечам. Наконец, церемония встречи завершилась, его втащили в прихожую, мама повесила в шкаф его плащ, а папа выдал мохнатые тапочки. Пока он переобувался, мама с восторгом пялилась на мундир.
– Хайни, какая красивая звездочка! Почему ты раньше ее не носил?
– Мам, это знак различия, – смущаясь, ответил он. – Звезда адмирала. Меня ж повысили.
– Я всегда говорил, что в конце концов из тебя выйдет толк, – проворчал отец.
– А вот эта? – мама ткнула в мальтийский крест. – Тоже очень миленькая.
– А это мне вручил сам великий магистр мальтийского ордена, – Хайнрих не удержался от хвастовства. – Я теперь рыцарь-командор.
– Ох, Хайни! – мама сложила ладошки с мягким упреком. – Когда же ты повзрослеешь? Все играешь в рыцарей…
– Мам, да я серьезно, – обиделся он. – Я в Рим ездил, в резиденцию мальтийцев. Меня сочли достойным.
Мама капризно поджала губки.
– Нет чтобы сразу домой, к родителям, ты по всяким Римам разъезжаешь!
Хайнрих молча закатил глаза. В силу некоторых непреодолимых причин высказать ей то, что он обязательно вывалил бы на любого другого, предъявившего ему необоснованную претензию, было никак нельзя. Он уже жалел, что сказал о поездке в Рим. И радовался, что не заикнулся о визите к координатору. Служба – для родителей не оправдание.
– Совсем о нас не думаешь, – с укором сказала мама и обернулась к папе за поддержкой.
– Да, – пробурчал тот.
– Мам, пап… ну, я больше не буду, – бороться с этим невозможно, лучше сдаться сразу и добровольно. – Я исправлюсь, честное слово.
– Вот то-то же, – мама стукнула его пальчиком по носу и поволокла к столу. – У нас жареные колбаски. Надеюсь, у тебя хватило ума не перебивать аппетит?
– Я все съем, – клятвенно пообещал он.
Они с папой наворачивали колбаски под пиво, а мама без перерыва болтала, подкладывая гарнир.
– Хайни, как здорово, что ты приехал! Дядя Берти сейчас в Инсбруке, он будет рад с тобой повидаться…
– Мам, я ненадолго, – предупредил он.
– Дорогой, ну о чем ты говоришь? Тебе обязательно надо встретиться с дядей Берти. А с ним Лаура и Ганс. Они приехали на свадьбу Барбары… Кстати, ты тоже должен пойти, вот удачно, что ты приехал!
Хайнрих помнил дядю Берти, маминого младшего двоюродного брата, но кто такие Лаура с Гансом, не имел понятия. Или просто забыл? Еще и Барбара какая-то. О Боже, они потащат его на свадьбу. Они же знают, как он ненавидит все эти свадьбы, крестины, дни рождения…
– Там будут незамужние подруги Барбары, – намекнула мама.
Поэтому он их и ненавидит!
– Ты знаешь, Хайни, мы не думали, что ты приедешь, и не присмотрели для тебя девушку…
Вот счастье-то!
– Но Барбара очень милая, и ее подруги тоже. Образованные, воспитанные девушки из приличных семей. Они тебе понравятся. Дорогой, не гримасничай, матери лучше знать! Ты уже большой мальчик, тебе давно пора завести невесту, а там и…
Он тихо застонал.
– Мам…
– Не спорь! Хайни, тебе уже пятьдесят лет, а ты все еще…
– Мне сорок девять, – поправил он.
– Какая разница? – ну да, попробовал бы он сказать маме, что ей девяносто! Не миновать скандала и покаяния, и весь сыр-бор из-за того, что ей восемьдесят восемь с половиной. – Тебе почти пятьдесят, а ты продолжаешь вести себя, как безответственный мальчишка! – она обернулась к папе.
– Да, – проворчал отец.
– Хайни, тебе что, не нравятся женщины? – мама сделала большие глаза. – Ну, надо как-то преодолеть себя! К твоему возрасту женятся даже убежденные гомосексуалисты.
– Я не гомосексуалист! – взвился он. Да что ж это такое? Черт, надо стереть тот проклятый рисунок. – У меня есть женщина. Я люблю ее, и она меня любит. Всё!
Мама уперла руки в боки, не выпуская полотенца и поварешки.
– Что значит – всё, Хайни? У тебя появилась девушка, а мы с папой ничего не знаем? Пауль! – она топнула ногой.
Отец отвлекся от колбаски и хмуро подтвердил:
– Да.
– Дорогой, ты должен все нам рассказать. Где вы познакомились?
– На орбитальной станции, – честно ответил Хайнрих.
– Боже мой! – воскликнула мама. – Ну откуда на вашей станции взяться приличной девушке? Наверняка какая-нибудь авантюристка или развратница, – она скорбно покачала головой. – Как ее зовут?
– Салима, – сказал он.
И пожалел.
– Хайни! Это не христианское имя.
– Она мусульманка, – признался он.
Мама схватилась за правую сторону груди:
– Боже мой! Хайни, ты сошел с ума? Пауль, ты слышал? Наш сын спутался с мусульманкой! Он не сможет венчаться, он… Боже, о чем я? Хайни, мы с отцом не можем этого позволить! Пауль, ты представляешь? В нашей семье – какая-то мусульманская мигрантка, как пить дать, нищая и вороватая!
– Линда, сердце не там, – неловко поправил отец.
Она тотчас схватилась за грудь слева. Эти сцены были знакомы Хайнриху с детства, но мама до сих пор не запомнила, где должно быть сердце, шестьдесят пять лет замужества за кардиохирургом не помогли.
– Мам, ну прекрати, – попросил Хайнрих. – Ты ее не знаешь, зачем заранее оскорблять? Она вовсе не нищая. Настоящая принцесса, честное слово.
Мама всплеснула руками:
– Хайни, как в твои годы можно быть таким наивным? Посмотри на себя! Ты же не юный Аполлон, бреешь голову, чтобы не замечали лысину. Ты даже на танцы не ходишь, потому что не умеешь танцевать. Торчишь годами в Богом забытой дыре, совсем одичал! Какая принцесса на такое сокровище позарится? Поверь мне, дорогой: она аферистка.
Хайнрих заскрипел зубами.
– Втерлась к тебе в доверие, – продолжала мама, – потом просочится в нашу семью, унаследует наш дом… Пауль?
Отец кашлянул.
– Линда, послушай меня. Какая, по большому счету, разница? Нам бы радоваться, что мальчику приглянулась хоть какая-то девка. Мусульманка, не мусульманка, аферистка, не аферистка… Пусть быстрее женится на ней и заделает ребенка, не откладывая! Вот что важно.
Мама фыркнула. Однако Хайнрих по своему опыту знал: отец молчун и почти всегда поддакивает матери, но если уж выскажет особое мнение, будет держаться за него до конца, проще убить, чем переубедить. Мама его любит и в конце концов с ним согласится.
– И верно, дорогой, – проговорила она менее нетерпимо. – Женись уже на ком хочешь, только поскорее. Хайни, нам нужны внуки! У всех наших соседей есть внуки, и не по одному. Только мы, как неприкаянные… – она всхлипнула и утерла слезу полотенцем.
Хайнрих закусил губу. Он очень хотел бы жениться на Салиме, даже вопреки родительской воле, если бы так повернулось. Но о внуках для мамы с папой он как-то не думал. Он вовсе не видел свое жизненное призвание в том, чтобы становиться отцом. Нет – и не надо. Но, кажется, родителям сильно не понравится, если он скажет им, что его девушка не рвется продолжить их род. Сейчас прямо, все бросит и начнет им внуков рожать, одного за другим, ага.
Лучше бы он вообще не заводил этот разговор. Все равно он не может сказать родителям самого главного. Пока Салима официально не объявила его женихом, он не позволит себе прямым текстом трепаться об их отношениях, давая поводы для всевозможных пересудов. А может, и не объявит никогда. Вот же засада!
Дьёрдь Галаци вылез из такси, придерживая полы сутаны, чтобы не запачкаться о мокрый порожек и заляпанный ледяной слякотью кузов. Время для возвращения на «Ийон Тихий» он выбрал крайне неудачное: сверху падал не то дождь со снегом, не то снег с дождем, а у курсантов Академии как раз был перерыв, и они, невзирая на пакостную погоду, высыпали поглазеть на корабль и поприставать к настоящим космическим волкам. Дьёрдь торопливо миновал молодежь, благословляя всех без разбору и молясь, чтобы никто не зацепил его расспросами, каково оно там, в космосе. Он и так чувствовал себя выпотрошенным.
Кардинал Джеронимо Натта вызвал его к себе в Байк-паркинг и устроил форменный допрос с пристрастием. Выспрашивал до мельчайших подробностей все, что происходило на «Ийоне Тихом» с того самого момента, как епископ Галаци ступил на его борт: и кто что кому говорил, и кто как выглядел, и что он по каждому поводу мыслил и предпринимал. Кардинал был холоден и сердит, его речь так и сочилась недовольством, и Дьёрдь уже думал, что судьба ему закончить карьеру в каком-нибудь дальнем монастыре, выпрашивая у Господа помилование за невольные грехи. Однако – обошлось. Репрессий не последовало, хотя резюме кардинала было малоприятным:
– Вы слабы и несовершенны, Галаци. Ваше счастье в том, что вы это сознаете и не грешите самонадеянностью. Во времена расцвета Церкви вы не поднялись бы выше приходского священника, но ныне я вынужден дорожить теми, кто честно служит Богу всеми своими силами и умениями, как бы они ни были ничтожны. Вы останетесь на своем месте, Галаци.
У епископа вырвался непроизвольный вздох облегчения, и кардинал Натта поморщился, прежде чем продолжить:
– Вы останетесь, ибо вреда и неправильности я в ваших действиях не нахожу. Вы исполняли свой долг в той мере, в какой это было для вас посильно. Вы заметили вмешательство сатаны, пускай всего лишь по косвенным признакам, вы незамедлительно доложили мне, и не ваша вина в том, что не удалось вовремя достучаться до главнокомандующего. Вы смогли несколько облегчить душу капитана Гржельчика, вы отвратили его от суицида… Малая капля, легшая в чашу света, может стать решающей, когда весы колеблются. Вот почему я не смещаю вас и не назначаю наказания… надеюсь, вам понятно, за что?
– Да, ваше высокопреосвященство, – склонил голову Дьёрдь. – Я не справился с ситуацией в целом, чего требовал мой высокий сан.
– Помните об этом, Галаци. Половина наших епископов немощны и неумелы, таковы реалии современности. Но нам необходима сильная Церковь, и недостаток мощи следует восполнить избытком веры, рвения и здравого размышления. Постарайтесь не разочаровать меня, епископ. Это в ваших же интересах.
Кардинал отпустил его взмахом руки. Сутана на спине Дьёрдя насквозь промокла от пота, сердце бешено стучало. Всю дорогу до Ебурга он не расставался с четками и привел-таки дух в надлежащее состояние покоя, но до сих пор чувствовал себя выжатым, как лимон в чае.
И тем не менее, выйдя к тренировочному полю Академии, Дьёрдь почувствовал себя так, словно почву окончательно выбили из-под ног. На какой-то миг ему показалось, будто корабль, стоящий посреди бетонной площадки, подменили. Бог так не шутит, значит… Он с замиранием сердца пригляделся, и его слегка отпустило. Все же это был «Ийон Тихий», просто расписанный до неузнаваемости невразумительными сентенциями по-хантски и странными картиночками. Одна из картинок изображала верхнюю половину сурового мужчины в красной кардинальской шапочке и мантии, вокруг шапочки сиял золотистый нимб, а мужчина оч-чень недобро грозил пальцем неизвестному собеседнику. Несмотря на немного карикатурный стиль, в нем легко узнавался Джеронимо Натта. Подпись под картинкой гласила: «Бог с нами, пенис с вами». Хорошо, что не наоборот. Дьёрдю стало вдруг интересно: одобрил бы кардинал эту живопись? С одной стороны, шокирующе и где-то даже кощунственно. С другой – идеологически верно.
Передернувшись – то ли от специфического впечатления, то ли от общей промозглости воздуха, – он поднялся по трапу. На верхней площадке курил сигарету вампир, ничуть не страдая от холода, ветра и сыплющейся с неба дряни, в отличие от попрятавшихся землян.
– Грешная привычка, – осуждающе заметил Дьёрдь.
Шитанн пожал плечами.
– Это не привычка. Ребята угостили, почему не попробовать?
– Все так поначалу говорят, – проворчал епископ. – А потом оглянуться не успеешь, как затянет, и свернешь на дорогу в геенну огненную.
– Тебе-то что, церковник? – прищурился Аддарекх. – Я ж, по-твоему, и так адская нечисть.
– Нечисть нечисти рознь, – нейтрально промолвил Дьёрдь, не вступая в дискуссию, и сменил тему, от греха подальше: – Охота тебе торчать в этой сырости, словно нарочно созданной Господом, дабы люди дома сидели?
Он снова пожал плечами.
– Нормальная погода. У меня дома как раз такая погода обычно и есть. Там, где когда-то был мой дом, – он помрачнел.
Кардинал с неодобрением отнесся к тому, что на «Ийоне» теперь служит вампир, но ни о каких санкциях не распорядился. Отпустить ситуацию, и все. Однако он не мог не понимать, что Дьёрдь уже в этой ситуации по уши. Епископ знал, что шитанн отрекся от родины, и знал, что его на это толкнуло. Хуже того, забывшись, он дал вампиру утешение. Коготок увяз – всей птичке пропасть. Но кардинал не лишил его сана и не осудил, даже за это. Новый враг нынче был для Церкви важнее старого, с тысячелетним стажем. И Дьёрдь колебался, не будучи твердо уверен в своей линии. Должен ли он, как официальный представитель Церкви, встать на ее позиции и не сходить с них, будучи стоек к искушениям? Но Аддарекх – член экипажа «Ийона», он сражался за него, он оброс связями, у него тут женщина, друзья, приятели, они поят его кровью… Проклясть их всех заодно – посеять на крейсере недовольство и рознь, вбить в корабельное братство клин, в конечном счете своими руками открыть дорогу тьме, которая всегда готова хлынуть в любую щель. Да и чисто по-человечески вампир не казался засланцем ада. Вон, кот к нему ластится. Если шитанн сотворил и не Бог, то, пребывая в этом мире, грешат они не более иных Божьих рас и страдают не менее. Поговорив несколько раз с Аддарекхом, епископ стал это отчетливо понимать.
Утраченный дом был для Аддарекха больной темой, и Дьёрдь поспешил свернуть с нее.
– А что такое с кораблем, вампир? Зачем его этак размалевали? Я чуть умом не повредился.
Шитанн хмыкнул.
– Зачем да почему – не мое маленькое дело, поп. У крейсера объявился капитан, а у капитана на борту, как известно, власть абсолютная. Он приказал – мы сделали.
– Капитан? – невольно заинтересовался Дьёрдь. – Что за капитан?
– Хайнрих Шварц. Он на периметре сидел, когда «Ийон» швартовал там пострадавших от шнурогрызок.
Дьёрдь перекрестился и символически обозначил сплевывание через плечо – плевать по-настоящему на корабле и вблизи оного не годится, негигиенично. Эти шнурогрызки – уж точно не от Господа.
– Как он к нам-то попал? – удивился епископ. – Где станция периметра, и где ГС-крейсер!
Вампир опять пожал плечами – любимый жест.
– Личное решение координатора.
Дьёрдь почти не помнил Шварца, у орбитальной станции они стояли недолго, поводов знакомиться с комендантом не было.
– И как он? – осторожно осведомился Дьёрдь.
Шитанн ухмыльнулся.
– Нравом крут и бездельников не терпит. Христианин – тебя ведь это больше всего волнует, церковник? Член какого-то вашего воинствующего ордена, будь он неладен.
– Следи за словами, вампир, – строго напомнил епископ. – Как ты, любопытно, будешь уживаться с адептом воинствующего ордена, да еще с твоим-то вольным языком? Гржельчик сквозь пальцы смотрел, а этот погонит прочь с корабля, и вся недолга.