Еретик. Книга 3

«Ничтожество, обманщик, предатель», – шептал Вивьену голос собственной совести, и он не мог ничего сделать, чтобы заглушить его. Ноги при этом продолжали вести его к лесной тропе, и сердце при мысли о предстоящем объяснении с Элизой, начинало колотиться втрое чаще. Вивьен знал, что обязан явиться к ней – этот визит он отчего-то считал настоящим судом и осознавал, что сегодня увидит Элизу в последний раз. После того, что было на площади, она, надо думать, проникнется к нему одним единственным чувством – отвращением. И больше никогда не захочет его видеть. Сердце Вивьена болезненно сжималось от мысли об этом, и еще хуже ему становилось оттого, что схожее чувство он испытывал к себе сам.

И все же он должен был прийти к Элизе и поговорить с нею. Хотя бы для того, чтобы предупредить ее об опасности: де Борд мог прознать о том, что сжег не ту сестру, и снова начать охоту на ведьму, к которой ходят горожане за лекарствами. Элизе нужно было покинуть Руан – хотя бы на время, пока деятельный архиепископ Амбрена не уберется восвояси.

Слабый тревожный голосок, звучащий из самого сердца, упрямо умолял Вивьена не ходить к Элизе самостоятельно, а попросить об этом Ренара. Возможно – понимал он – это наглый и беспринципный голос надежды на то, что все еще можно исправить, что Элиза может рано или поздно выслушать его и даже понять. Однако Вивьен знал, что ни в коем случае не позволил бы себе послушаться этого голоса. Он должен был поговорить с Элизой сам. Должен был появиться перед ней и выслушать ее справедливый упрек, не рассчитывая ни на какую терпимость.

«А я ведь знал, что так будет», – сокрушенно подумал Вивьен. – «Знал, что настанет время, когда Элиза не в силах будет проявить понимание к тому, что я делаю. Но я понятия не имел, что это произойдет так».

Подходя к лесной тропе, Вивьен мысленно готовился к тому, что должен сказать. Он понимал, что Элиза слышала, как ее погибшую сестру назвали ее именем. Возможно, она поняла, какую опасность это сулит ей самой, поэтому долго уговаривать ее покинуть Руан не придется. Она обладала удивительной чертой: чувства не заглушали в ней голоса разума – в этом Вивьен убедился еще по ее рассказу о том, что произошло в Кантелё. Стоило лишь надеяться, что и в этот раз холодный разум не изменит ей.

Сегодня вечером лесная тропа казалась особенно холодной и недружественной. Вивьен ежился от каждого шороха листвы, словно чувствуя, что лес, который Элиза считала своим храмом, гонит из-под своих древесных сводов чужака, посмевшего осквернить его своим присутствием после смерти Рени.

Дом Элизы показался вдали, и Вивьен вдруг замер. Сердце застучало, как бешеное, норовя выскочить из груди: он увидел Элизу. Держа при себе дорожную суму, она заперла дом на тяжелый замок и убрала ключ в висящий на поясе мешочек. Двигалась она немного резче обычного – явно была напряжена и решительна.

Вивьен понял, что уже некоторое время не может сделать ни вдоха. Как, ради всего святого, он будет смотреть ей в глаза? Как вымолвит хоть слово?

«Она ведь и сама решила уйти. Я мог бы просто не мешать и…»

– Нет, – прошептал Вивьен вслух, пресекая трусливую мысль. Он сжал руки в кулаки и попытался сдвинуться с места, но после пары шагов ноги словно вросли в землю, кровь отлила от лица, изображение перед глазами чуть поплыло.

«Возьми себя в руки, чертов трус! Хотя бы здесь поведи себя достойно!» – приказал он себе и титаническим усилием воли сделал шаг в сторону Элизы.

Она заметила его и застыла.

Что было в ее взгляде? Недоумение? Горе? Ненависть? Гнев? Вивьен понятия не имел, что именно сейчас видит в Элизе. Она молчала, продолжая прожигать его взглядом насквозь. Вивьен снова замер, не решаясь приблизиться. Плечи его невольно опустились под грузом вины. Смотреть на Элизу было невыносимо, и он стыдливо уставился в землю.

– Знаю, меня ты сейчас хочешь видеть меньше всего, – осмелился заговорить он, и голос его звучал надтреснуто, как у старика. Элиза молчала, продолжая обжигать его глазами, – но я должен был прийти.

Она ничего не сказала. Так много раз Вивьен Колер сталкивался на допросах с людьми, не желавшими с ним говорить, но впервые от чьего-то молчания он почувствовал дрожь. Воистину, собраться с мыслями было непросто, но он заставил себя держаться невозмутимо, насколько возможно.

– Вижу, ты уходишь…

Еще несколько тяжелых мгновений Элиза молчала. Вивьен чувствовал на себе ее взгляд и не знал, куда из-под него деться.

– Да, – холодно проговорила Элиза, – ухожу.

Снова повисло молчание, которое не решался нарушить ни один из них. При этом Элиза не гнала его прочь, не проявляла никаких чувств, и Вивьен совершенно не понимал, чего ждать.

– И далеко?

И снова – долгая, тягучая, болезненная пауза.

– Есть несколько мыслей по этому поводу. Но было бы недальновидно рассказывать об этом инквизитору, – отозвалась она, и в голосе ее зазвучала сталь.

– Вот как, – только и сумел произнести Вивьен.

Элиза еще несколько мгновений стояла молча, затем заговорила вновь – холодным шипящим голосом:

– Мы оба знаем, что я должна покинуть город, – сказала она. – Если только ты не пришел для того, чтобы арестовать меня. В этом случае у меня, конечно, ничего не выйдет.

Вивьен ощутил, как что-то больно кольнуло его в грудь.

«Арестовать? Боже…»

– Нет, – едва слышно отозвался он, покачав головой. – Нет, я не для этого пришел. Я лишь хотел убедиться, что ты… что ты поступишь разумно. Тебе действительно нужно покинуть город. Здесь небезопасно, пока в нашем отделении находится архиепископ де Борд. Это он… арестовал Рени.

Вивьен надеялся, что она – с присущим ей любопытством – отметит незнакомое имя, пусть даже холодно, но поинтересуется этим человеком, и тогда появится возможность объяснить ей всю ситуацию и добиться понимания. Но Элиза этого не сделала. Она понятия не имела, кто такой де Борд, но она хорошо знала, кто стал палачом для ее сестры.

– А ты ее казнил, – произнесла Элиза.

Эти слова прозвучали, словно из могилы – от них веяло смертельным холодом, а где-то на заднем плане слышался неоспоримый приговор: виновен.

– Зачем? – спросила она, и сквозь мороз ее тона проклюнулись нотки ее истинных чувств: непонимания, горя, боли, бессилия.

Вивьен сглотнул тяжелый подступивший к горлу ком.

– У меня не было выбора, – надтреснуто произнес он. Элиза округлила глаза от возмущения, готовясь возразить, но он продолжил: – Таков был приказ епископа. Прямой приказ. Я не имел права ослушаться.

– Не имел права ослушаться? – переспросила она, недоверчиво приподняв брови. – Столько раз тебе было плевать на приказы, а тут вдруг – «не имел права ослушаться»?

– Боже… – выдохнул Вивьен, осознав, каким своевольным видела его Элиза все эти годы и какой обманчивый собственный образ он взрастил в ее разуме. Он покачал головой. – Нет, Элиза, не на приказы. Лишь на некоторые правила. – Он чуть подался вперед и заговорил с большим жаром, надеясь донести до нее свою мысль: – Послушай, каким бы своевольным я тебе ни казался, ты должна понять, что я все еще скован рамками инквизиции. Ради всего святого, как ты можешь считать, что я был в силах ослушаться, если я даже уничтожение книг не мог остановить – что говорить о человеке!

– Ты сравниваешь мою сестру с книгами? – прошипела она.

Он поджал губы и покачал головой.

– Нет. Нет, я лишь пытаюсь дать тебе понять, что я не всесилен. Я самонадеян, да, но всесильность… мне этого не дано. Есть слишком много вещей, на которые я не могу повлиять. И когда человеку выносят приговор, мое слово ничего не стоит. Тогда я вынужден подчиняться приказам, какими бы они ни были.

Она упрямо покачала головой.

– Как же ты тогда мог обещать мне, что вернешь ее домой? Ты ведь дал мне слово, Вивьен, ты сказал, что сделаешь это, чего бы тебе это ни стоило! Ты говорил, что стража не станет останавливать тебя, напомнил, что ты инквизитор, что тебе ничего не сделают, что ваш, – она припомнила имя, – Лоран даже не заметит пропажи узницы. Как ты мог говорить все это, если в итоге…

Он перебил ее, с жаром воскликнув:

– Элиза, я сделал все, что мог! Поверь мне, прошу тебя!

– Как? – Голос ее постепенно повышался. Казалось, она теряла самообладание. – Как я могу тебе поверить? Я ведь лично видела, как ты выводишь людей из тюрьмы! Ты ведь вывел из нее меня! И тебе за это ничего не сделали!

– Ситуация была иной…

– Ну, разумеется.

В голосе ее зазвучала желчь. Вивьен вздохнул. Ему с трудом удавалось не реагировать остро на ее обличительные выкрики, он сохранял терпеливость и призывал себя сносить любые упреки, лишь бы появился шанс донести до нее свою позицию.

– Послушай, сейчас все действительно обстоит иначе. Наше отделение подверглось суровой проверке, и демонстрировать любую вольность стало слишком опасно, она пресекается на корню.

– То есть, ты просто решил не рисковать и проявил покорность? – страдальчески усмехнулась Элиза, не дав ему договорить.

– Нет! Я делал все, что было в моих силах. Но я не знал, что сейчас дела обстоят так скверно, – покачал головой Вивьен. – Я нашел Рени в камере и попытался ее оттуда вывести, но меня обнаружил Лоран и не позволил этого сделать. Будь ситуация другой, он бы действительно не обратил на пропажу Рени такого пристального внимания, но сейчас время напряженное, и Лоран следит за всеми, как коршун, лишь бы мы не натворили бед. Поняв, что я собираюсь сделать, он пришел в бешенство. Назначил меня палачом и запер в келье, откуда я никак не мог связаться с тобой или что-либо изменить.

Элиза жалобно всхлипнула. История Вивьена казалась ей правдивой, однако одна деталь продолжала мучить ее: никогда прежде на казнях она не видела, чтобы приговоренного сжигал инквизитор – это всегда были палачи.

– Но почему… – она перевела дух, стараясь подавить слезы, – почему они заставили тебя?

Вивьен стыдливо опустил глаза, понимая, как прозвучат его слова. Он и рад был бы придумать какую угодно ложь, но ему не приходило на ум ни одного варианта. К тому же он откуда-то знал, что ложь Элиза почует.

– Епископ счел это единственным возможным способом для меня, – он виновато пожевал губу, – доказать свою верность делу инквизиции.

Глаза Элизы округлились от возмущения и ужаса. Вивьен поморщился: вслух эти слова звучали еще хуже, чем у него в голове. Он мог лишь представить, каким ударом они стали для Элизы.

– Что?! Доказать верность делу? И ты согласился на это?! – воскликнула она.

– Элиза, говорю же, у меня не было выбора! – Он подался вперед, на этот раз не остановившись, когда она отшатнулась. Теперь их разделяла всего пара шагов. – Против Рени были слишком серьезные обвинения в колдовстве: двое палачей из допросной комнаты слегли с какой-то хворью, и де Борд обвинил в этом Рени!

Теперь Элиза не выдержала и задохнулась собственным рыданием. Только тогда Вивьен осознал, что сказал – он говорил о допросе, как о чем-то обыденном, совершенно не подумав о том, как для Элизы будут звучать слова о палачах, пытавших ее сестру.

– Элиза, я… – Он поджал губы, понимая, какую ошибку совершил. – Элиза, мне так жаль…

Он снова сделал к ней шаг, но она решительно шагнула прочь.

– Не приближайся! – воскликнула она. Слезы ручьем заструились по ее щекам. – От тебя же до сих пор пахнет ее костром! Ты так спокойно рассказываешь мне о том, что два живодера, пытавших мою сестру, слегли, и это должно оправдать в моих глазах тот страшный приговор, который вы ей вынесли?! Рени была невиннее любого другого человека в этом мире! Что за людьми нужно быть, чтобы поступить так – с ней?

Вивьен заставил себя совладать с чувством вины, которое затопило его душу.

– Я знаю, – хрипло отозвался он. – И я знаю, что это бесчеловечно, но… прошу, Элиза, пойми, стечение обстоятельств выставило Рени в таком свете, что я никак не мог защитить ее от приговора старшего инквизитора и если бы я…

– Замолчи, Вивьен! – воскликнула Элиза. – Мне тошно все это слушать! Тошно слышать то, с каким преклонением ты говоришь об инквизиции! О том, как ты доказывал ей верность, о том, каким способом ты согласился это сделать! А ведь я верила тебе когда-то, верила, что хотя бы некоторые инквизиторы могут желать мира и нести его!

Вивьен вновь ощутил болезненный укол в грудь.

– Элиза, – тихо заговорил он, – когда меня застали за попыткой освободить Рени, она сама попросила меня исполнить приказ. Она не хотела, чтобы ты… – он поджал губы, – она сказала, что не хочет, чтобы нас казнили обоих.

Элиза обожгла его раскрасневшимися от слез глазами.

– О, тебе было очень удобно пойти у нее на поводу, разве нет? – прорычала она.

Вивьен прерывисто вздохнул, чувствуя, что и сам начинает вскипать от гнева. Почему она так рассуждает? Да, его роль на Sermo Generalis была чудовищна, но он ведь не выбирал этого! И неужели эта роль сумела затмить собой все хорошее, что он делал прежде?

– Не говори так, – попросил он. В его голосе странным образом сочеталось предупреждение, мольба и возмущение.

– Отчего же нет? – ядовито и обличительно воскликнула Элиза, смаргивая слезы. – Я видела, как легко ты обходил любые правила, тебя не пугало, что после придется держать ответ перед этим вашим Лораном. Но когда ты сталкиваешься с делом, чуть серьезнее, чем украсть у него сутану, чтобы привести меня на свой постоялый двор, ты, видимо, резко перестаешь быть таким смелым.

Вивьен округлил глаза, не поверив собственным ушам. Неужели все, что он говорил до этого, просто прошло мимо?

– Черт побери, Элиза, как ты можешь так рассуждать?! Я ведь убил в допросной комнате того, кто оклеветал тебя!

– Да, – цинично хмыкнула она. – Убил. Ты инквизитор, для тебя убить, видимо, гораздо проще, чем спасти.

Эти слова прозвучали колко и болезненно. Вивьен горько улыбнулся. Тонкая струна, на которой держалось его терпение, лопнула после этого обвинения. Его слова теперь звучали так же едко, как слова Элизы:

– Ну прости, что я – не графский отпрыск, который может безнаказанно творить все, что ему заблагорассудится. Ты же только такое сумасбродство можешь оценить по достоинству.

В глазах Элизы взметнулась резкая и возмущенная обида. Забыв обо всем, она подалась вперед и нанесла Вивьену хлесткий удар по щеке, заставивший его резко повернуть голову набок.

– Не смей! – воскликнула она и оборвалась на полуслове, ошеломленно уставившись на него.

Казалось, лишь теперь она поняла, что сделала.

Тем временем что-то темное, что всегда замолкало, оказываясь рядом с Элизой, вдруг взметнулось в душе Вивьена ураганным ветром, и он так явно почувствовал, каково отождествлять себя со словом «colére». Придержав горящую щеку, он лишь взглянул на Элизу, и на этот раз она шагнула назад от испуга. Никогда – никогда прежде! – он не смотрел на нее так.

Элиза мгновенно пожалела о том, что сказала, но уже не могла забрать свои слова назад: под взглядом Вивьена Колера – таким чужеродно злым и испепеляющим – она буквально потеряла дар речи.

– Ты знала, кто я с самого начала, – произнес он, и тихая угроза в его голосе пугала еще больше.

Элиза молчала. Она не знала, что может сказать, ведь он был прав в этом. В ней все еще горела обида на его слова о Гийоме де’Кантелё, она ведь никогда не думала сравнивать их между собой. Втайне она искренне боялась, что, услышав эту историю, Вивьен приревнует и когда-нибудь припомнит ей эту трагедию – когда она меньше всего будет этого ожидать. Видимо, опасения эти мучили Элизу не зря.

– Уходи, – тихо произнес Вивьен, обжегши ее холодом и не дав ей опомниться. Элиза ахнула. Это слово прозвучало как приказ, и какой-то противоречивый дух – должно быть, вскормленный в ней с самого детства – капризно посоветовал ей воспротивиться. Она уже набрала воздуха в грудь, чтобы что-то сказать, однако следующие слова Вивьена заставили ее опасливо замолчать: – Уходи, пока я не арестовал тебя и не вернул туда, где тебя нашел.

Элиза почувствовала, что бледнеет от этих слов, но не позволила себе потерять лицо. Скрывая свое опасение, она впилась руками в лямку дорожной сумы и, держась на небольшом расстоянии от Вивьена, заспешила прочь.

Он не оборачивался ей вслед. Вытянувшись по росту и почти не дыша, он стоял, глядя в чащу леса, в противоположную сторону от той, куда двигалась Элиза. В теле его был напряжен каждый мускул.

Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем ему удалось выйти из этого оцепенения. Отдаляющиеся шаги Элизы по лесной тропе давно смолки, а на поляну опустилась чернильная темнота.

И вдруг со стороны тропы, ведущей к городу, вновь послышались чьи-то шаги.

Элиза?

Вивьен резко обернулся, не представляя, как станет реагировать, если Элиза появится перед ним снова, однако сердце его резко забилось чаще.

Через мгновение на поляне показалась фигура в подпоясанной черным кожаным ремнем монашеской сутане с мечом наперевес.

– Ренар… – тихо произнес Вивьен.

Казалось, друг только теперь сумел обнаружить его в темноте. Он стоял, держась за ветку близстоящего дерева, и оглядывал поляну, словно в растерянности.

– Вив? Ты здесь? – Он пошел на звук голоса друга и покачал головой. – Так и думал, что найду тебя тут. Что, черт возьми, случилось утром? Я думал, что… – Ренар осекся на полуслове, сумев разглядеть будто бы вмиг постаревшее лицо Вивьена. Он оглядел поляну вновь, и взгляд его замер на домике лесной травницы: теперь на двери висел большой замок, которого Ренар прежде никогда не видел. Он сразу же понял, что тут произошло. – Она ушла?

Вивьен сумел лишь кивнуть.

Ренар недовольно цокнул языком.

– Что ж, это, – он чуть помедлил, – правильно с ее стороны. Этот Гийом де Борд говорил с тобой? Жуткий тип! У меня от него мороз по коже. С него бы сталось отыскать Элизу – я так понял, ее он сначала и искал. – Он вновь прервался, понимая, что Вивьену нелегко говорить об этом.

Ренар тяжело вздохнул.

– Ладно. Послушай, нам лучше и самим уйти отсюда. Поговорим у меня дома, хорошо? Хочешь или нет, тебе придется обстоятельно рассказать мне, что произошло. Ведь еще вчера, когда мы попрощались, ничто не предвещало такого исхода.

Вивьен горько поморщился, но ничего не сказал, однако понимал, что скоро ему придется заговорить. Ренар заслуживает знать правду. И он – единственный, кто сможет понять и принять ее.

– Переночуешь тоже у меня, – явно не предполагая никаких возражений, сказал Ренар. – Могу поспать на полу, а тебе уступить свою койку, если хочешь.

Вивьен покачал головой. Что-то внутри него усмехнулось в ответ на жертвенность, с которой Ренар вынес свое предложение, но на лице эта усмешка никак не отразилась.

– Сомневаюсь, что смогу уснуть этой ночью, мой друг, так что не стану лишать тебя возможности поспать в более комфортных условиях. Мне не впервой спать на полу.

Ренар пожал плечами. Предлагать дважды он не стал.

– Как скажешь.

Впрочем, он и сам не рассчитывал сегодня на спокойный сон – догадывался, что это будет ночь долгого и тяжелого разговора. Но он знал, что его нужно было провести.

«Кто бы мог подумать вчера, что все обернется так печально? Возможно, нам стоило задержаться в чертовом Лонгвилле? Хотя бы на день», – думал Ренар, и мысль эта отчего-то вызывала в нем непривычную щемящую тоску. – «Хотя бы на день…»

‡ 17 ‡

Дарнеталь, Франция

Год 1361 от Рождества Христова

Небольшой городок Дарнеталь располагался близ Руана с восточной стороны.

Около тринадцати лет назад, когда в окрестности пришла чума, она существенно проредила население города: многие люди погибли, часть предпочла спастись от болезни бегством, и Дарнеталь почти опустел. Однако прошло время, и он, как и большинство французских территорий, показал свою удивительную живучесть, пламенную волю к возрождению и неиссякаемую энергию. Население понемногу восстанавливалось: рождались дети, приходили жители из других городов, возвращались из былых отлучек беглецы, оставались после долгих странствий путники. Городок понемногу начинал дышать новой жизнью и дружелюбно открывал свои двери странникам из разных земель.

Кроме простых деревянных домов, пары постоялых дворов и заложенного фундамента церкви, посмотреть пришлому путнику здесь было толком не на что, однако тут можно было найти спокойствие и уют, коего не доставало порой другим уголкам страны.

Именно сюда долгие странствия привели неприметного путешественника в грубой темно-коричневой рубахе и изношенных матерчатых штанах. В его дорожной суме – в самом низу, под скромными пожитками, – лежала накидка, которую обыкновенно носили прокаженные. Если бы кто-то увидел ее, у него наверняка возникло бы множество тревожных вопросов. Однако путешественник всем своим видом вызывал доверие, так что у людей не возникало намерения лезть в его дела. Он представился Даниэлем из Клюни и заплатил за комнату на постоялом дворе, намереваясь пробыть здесь всего несколько дней.

Он обладал удивительно развитой интуицией: всегда знал, сколько времени провести на людях, чтобы не привлечь лишнего внимания. Всегда знал, как и с кем разговаривать, сколько нужно рассказать, чтобы не оставить вопросов. Всегда знал, как выглядеть, чтобы вызванный интерес не превышал допустимую грань. Даже будучи чужаком – а значит, предметом повышенного интереса, – он умудрялся оставаться почти невидимым для любопытных глаз. Люди общались с ним, но уже к исходу дня забывали об этом. А если и помнили, то не могли передать ни одну существенную подробность его жизни, хотя каждый был уверен, что Даниэль из Клюни что-то рассказывал.

Сам того не зная, он тренировал навык скрываться на самом виду всю жизнь и к этому моменту достиг совершенства в своем искусстве. Он даже мог бы похвастать этим, если б имел такую привычку.

Даниэль из Клюни… Клод из Каркассона… Дидьен-Плотник… Жан-Пьер из Руана… Фредерик из Кана… сколько имен он уже называл людям в местах своих остановок? Сколько раз лгал насчет себя? Когда в последний раз он слышал даже из собственных уст свое настоящее имя?

Ансель Асье.

Иногда он повторял его про себя, лежа в темноте под звездами, на жесткой кушетке на постоялом дворе или в давшем ему приют монастыре. Мысленно произнося собственное имя, Ансель невольно морщился, словно само сочетание звуков причиняло ему боль. На этом имени было слишком много дурных отпечатков. Человеческая кровь… предательство веры… нарушение поста… угрозы, ложь и неподдельная, истинная вина. Если б Ансель только мог, он был бы рад потерять память, но прошлое при каждом удобном случае напоминало ему о себе, и иногда эти удары были особенно болезненны для него.

Чаще всего самые неприятные воспоминания просыпались в нем, когда он приближался к Руану и останавливался в его окрестностях. Он знал, что ему опасно находиться вблизи этого города слишком долго, и все же не мог отказать себе в том, чтобы с завидной периодичностью возвращаться и проверять, как идут дела. Он не до конца понимал, что именно проверяет, хотя сомнений в том, к кому он пытается оказаться ближе, у него не было. Среди всех ныне живущих людей лишь один все еще давал ему надежду. Ансель понял это в передвижном лагере под Каном, в аббатстве Святого Стефана. Там, прячась под капюшоном накидки прокаженного, Ансель с замиранием сердца наблюдал, как Вивьен Колер поднимает с земли черную книгу в кожаном переплете и уносит ее с собой.

Эта книга была сокровищем. Последней нитью, связывающей Анселя с его верой с момента трагедии в Нижнем Городе Каркассона. Эта книга помогла многим людям по Франции понять, какое истинное учение проповедовал Иисус. Со дня своего побега Ансель Асье не забывал о долге перед погибшими единоверцами и нес свет веры людям. Он был осторожен: в основном его деятельность разворачивалась вдали от отделений инквизиции, и его ученики могли исповедовать истинное учение Христа в относительной безопасности. Единственная страшная трагедия постигла его в Кантелё.

«Гийом», – часто с тоской взывал Ансель, закрывая глаза в ночи.

Не было ни дня, когда бы он не вспоминал последний взгляд своего убитого ученика. Просыпаясь от мучительных кошмаров, Ансель до сих пор ощущал кровь на своих руках. Казалось, это проклятье невозможно смыть…

Ансель знал, что выбрал лучший исход. Только так можно было навсегда спасти ученика от бренности мира и от коварных лап инквизиции. Но тогда, в день своей смерти, Гийом не выглядел спасенным. Он выглядел удивленным, преданным, беззащитным, а во взгляде его стояли боль и недоумение, навсегда отпечатавшиеся в памяти Анселя. Ночами он молился за Гийома де’Кантелё и просил ангела его души не оставлять своего павшего учителя в трудный час и помогать находить свет по жизни. Он молился душе Гийома и в тот день, когда решился расстаться со своей священной реликвией…

Книга была для него по ценности равна Святому Граалю, она помогала ему соблюдать праведный путь и надеяться на милость Господню. Но с каждым днем Ансель все отчетливее понимал, что недостоин даже держать ее в руках после всего, что натворил. Поэтому он перестал открывать ее, храня молитвы добрых христиан в своей памяти. Оставаясь наедине с собой, он продолжал повторять обеты, которые давал в день становления «старшим сыном», однако вскоре ему начало казаться, что слова эти обжигают ему уста, и, дабы более не оскорблять Бога, Ансель Асье замолчал.

Странствия отнимали у него много сил. После побега из Кантелё он старался не задерживаться надолго ни на одном месте и, казалось, исходил пешком всю Францию, не осмеливаясь покинуть ее и удалиться в другие земли. Руан каким-то образом сумел привязать его к себе. Этот город не позволил бы ему уйти безвозвратно. Поначалу это тяготило Анселя, но в какой-то момент он смирился и со своим руанским поводком, и с тем, что ему предстоит странствовать по стране всю оставшуюся жизнь.

Много раз в трапезных залах, где он оказывался, не находилось еды, соответствовавшей его строгому посту. В первые годы своих странствий Ансель смиренно принимал выпавшие на его долю испытания и отказывался принимать пищу, неположенную доброму христианину. Но однажды поздней осенью, вымокнув под проливным дождем и с трудом добравшись до постоялого двора, он понял, что попросту погибнет, если не поест. В тот день впервые его греховное бренное тело взяло верх над волей духа, и он позволил себе мясо. Ансель полагал, что один его вид на тарелке вызовет отвращение, однако – утомленный несколькими днями голода – он жадно налетел на принесенную порцию и съел все без остатка. В тот вечер Ансель удивленно смотрел на пустую посуду и понимал, что никогда прежде не пробовал ничего вкуснее. Хотя сам вкус мяса и показался ему непривычным, это греховное блюдо сумело быстро утолить голод и придать сил. Ансель мгновенно почувствовал себя лучше и понял, что способен на дальнейшие странствия. В тот день он впервые нарушил свой строгий пост и был шокирован тем, с какой легкостью это сделал. Тот вечер переломил еще один столп его веры. Священная книга, по которой он раньше позволял себе учить добрых христиан, теперь стала отягощать его дорожную суму. Он знал, что более не имеет никакого права называться совершенным и уже никогда не сможет получить истинного утешения.

Черная одежда, которая прежде являлась его отличительной чертой, теперь стала для него новым поводом чувствовать свою греховность, и вскоре, скопив небольшое количество денег скромными случайными заработками, он сменил ее на более простую и неприметную.

Теперь он позволял себе лгать, чтобы быть незаметным. Запутывал следы. Пропадал из-под самого носа агентов инквизиции, рассказывая разные истории о городах, в которых не рождался, и о людях, которых не встречал. Ложь удивительно легко вплелась в его повседневную жизнь, опустив его в собственных глазах до уровня неисправимого грешника.

«Кто бы мог подумать, что я так изменюсь», – с горечью вздыхал он, но не переставал потворствовать этим изменениям ради того, чтобы выжить.

Он много раз спрашивал себя, зачем теперь живет, но не находил ответа. И вот однажды Господь снизошел до него и позволил ему обрести надежду на то, что частичка его веры попадет в руки достойного человека. Его последнего живого друга.

Теперь он знал, что именно желание справиться о делах Вивьена Колера неизменно влекло его в окрестности Руана. Это же желание привело Анселя сюда и теперь.

В Дарнетале, живя на постоялом дворе, Ансель каждый вечер перед заходом солнца спускался в таверну, где собиралась добрая половина населения городка. Он делал скромный заказ и тихо сидел, внимательно прислушиваясь к тому, о чем говорят люди вокруг, толком не зная, какие вести ожидал услышать. Возможно, он ждал некоего знака свыше? У него не было ответа на этот вопрос.

И вот пару дней тому назад в Дарнетале заговорили о крайне необычной казни на главной площади Руана. Заезжий торговец поведал, будто некий чужеземный высокопоставленный церковник зачитывал вместо представителей светской власти обвинительный приговор рыжей ведьме, а в исполнение этот приговор приводил молодой черноволосый инквизитор. Такое событие было из ряда вон выходящим, ведь обыкновенно приговор зачитывали представители светской власти, а в исполнение его неизменно приводил палач.

Ансель не осмелился сразу расспросить торговца, кого казнили в Руане и как держался при этом темноволосый инквизитор. В том, кто именно выступил в роли палача, Ансель не сомневался ни на минуту, и он представлял себе, каким тяжким испытанием это должно было стать для Вивьена с его-то желанием спасать жизни, а не отнимать их.

Всю ночь Ансель не мог сомкнуть глаз: разум снова и снова возвращался к Вивьену. Каково ему было приводить в исполнение казнь? Без сомнения, тяжело. Но, вероятно, теперь он куда лучше понимал своего беглого учителя…

До самого рассвета Ансель тихо просил Господа дать Вивьену сил пережить это.

На следующий день он прошелся по городу, предлагая горожанам свою помощь по хозяйству в обмен на любое скромное вознаграждение, и до вечера заменял захворавшего помощника в гончарной лавке. Когда же начало смеркаться, заработав несколько монет, Ансель направился обратно, на постоялый двор, где надеялся подробнее расспросить торговца о той казни.

Однако торговец, как выяснилось, уехал поутру – у него не было цели останавливаться в Дарнетале надолго. Со скорбью Ансель понял, что упустил свой шанс разузнать больше. Что же делать? Ехать в Руан? Слишком опасно. Выходить на связь с Вивьеном было и того рискованнее для них обоих.

– Ты меня слышал? – вдруг спросил кто-то, и Ансель едва не вздрогнул от неожиданности. Пожалуй, впервые за время странствий он так глубоко погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как к нему кто-то подошел. Более прочего его удивило, что обратилась к нему женщина. Посмотрев на нее, он на миг изумленно округлил глаза: ее платье отличалось от платьев простых селянок излишней откровенностью, а взгляд был начисто лишен робости. Она с интересом разглядывала Анселя, и в уголках ее пухлых губ играла легкая улыбка. Каштановые волосы, поблескивая в освещении трактира, казались чуть рыжеватыми, и Ансель невольно вернулся мыслями к той ведьме, которую пришлось сжигать Вивьену. При этом незнакомка напоминала ему кого-то еще… но он не мог понять, кого именно.