У Мирона был Colt's

Тогда-то он и стал ездить к своим должникам, но уже не просто требовал вернуть долг, а настойчиво намекал, как было бы хорошо и им тоже вложиться под проценты, а на самом деле всё, что он хотел, – это забрать их денежки себе. Но никто, кроме Горохова, не захотел связываться с этим сомнительным фондом. Но несмотря на это, Альберт уехал за границу с довольно-таки приличной суммой денег, которых вполне хватило, чтобы начать новую жизнь на прекрасных островах со стройкой молодой филиппиночки. Единственное, о чём он на самом деле очень сильно, прямо аж до слёз, горевал, уезжая из России, так это дети. Но он утешал себя мыслью о том, что ему удастся хорошо устроиться на новом месте, и тогда дети сами запросятся к нему сюда, где океан и вечное лето. ещё потом спасибо ему скажут за то, что он уехал когда-то и не побоялся начать всё заново. И теперь у них есть куда приезжать, хоть на побывку, хоть насовсем…

А Марина? Что Марина? Альберт, с тех пор как у них наладился бизнес и дела пошли в гору, то на ней, как черти покатались, жена стала капризная, требовательная, ещё и Арину этому же научила. Алик больше не мог выносить такое потребительское отношение к себе. А уж эти ее угрозы про развод и про то, как ей сладко будет под другим мужиком, а он останется у разбитого корыта, вообще доводили Щукина до белого каления! Его терпение лопнуло, и он просто сбежал, и Маринку ему ни капли не было жаль…

***

В отличие от друга-предателя, Евгений Горохов за это время, пока Лада гостила у бабушки, наоборот, тешил себя надеждой, что вот она вернётся и его чувства вспыхнут с новой силой. Он размечтался даже, что ее заботливая бабуля раскормит внучку, и она перестанет пугать его своей болезненной худобой. Он так хотел больше никогда не видеть в ее глазах тот ведьмовский зелёный огонёк, который он стал со страхом замечать с некоторых пор.

В постели с ней теперь ему было некомфортно, он не хотел совать свой член в этого Кощея, ему было не просто неприятно физически, он реально боялся жену.

Он так надеялся на то, что вот сейчас она вернётся из Белой Глины прежней, такой, как была до того, как переболела этим опасным вирусом. Если бы Лида была такой изначально, то он бы никогда-никогда! Ни за что на свете не женился бы на ней. Когда они поженились, она была упругая, как кукла из с@кс-шопа. И грудь, и попа, всё как положено. А теперь что? Теперь он вынужден терпеть подле себя какую-то Бабу Ягу!

Горохов уже не знал, какому Богу молиться! Он даже спросил, что-то ли в книге читал, то ли по телику видел, что мечта обязательно сбудется, если визуализировать. И он представлял ту «старую» Лиду, которую любил и хотел до дрожи.

Бывало, что при взгляде на нее им буквально начинал управлять чл@н. Наливаясь страстным желанием так, что всё там у него звенело и яйца лопались от желания. Для него получить @ргазм, даже не касаясь при этом жены, было обычным делом. Он частенько вспоминал тот случай, когда однажды утром в выходной после бурной ночи, что случилось у них вчера, Лида напялила на себя его белую офисную рубашку и также пошла чистить зубы.

Но он тогда отвлек любимую от утренних процедур, посадил на вибрирующую в процессе отжима стиральную машинку и стал с наслаждением смотреть, как она ласкает саму себя руками и проникает в себя пальцами, широко расставив свои умопомрачительно длинные и соблазнительно мясистые ножки так, чтобы он не опустил ничего интересного. И он не пропустил. Тогда у обоих в самый пиковый момент случился такой длительный оргазм, что даже сегодня, когда Горохов это вспомнил, то чувствовал прилив желания. И сладость даже во рту.

Но, увы, визуализация ему не помогла. Вселенная не исполнила его самое заветное желание. Женя подумал, что это, наверное, из-за того, что все его мечты о прежней Лиде всегда заканчивались тем, как они занимаются любовью.

Но как бы там ни было, когда ещё, когда жена шла с бабушкиного двора к машине, чтобы обнять его, Евгения вдруг страшно захотелось бросить ее тут в Белой Глине, а самому уехать навсегда! И чтобы больше никогда не видеть ее и не вспоминать о ней!

Увидев Лиду всё такой же худой, да ещё теперь и загорелой, отчего ее зелёные глаза сделались ещё ярче, Горохов так разочаровался, так обиделся на нее. И на себя за то, что он размечтался, но ничего! Ничегошеньки не сбылось, и на нём повисла эта костлявая ведьма! Он еле-еле сдержался от того, чтобы не оттолкнуть ее и не обматерить, а ещё лучше ударить! О, с каким бы удовольствием он сейчас отвесил бы ей звонкую липкую оплеуху… И плевать, что баба Нина смотрит и счастливый Айко путается у них под ногами, зато он бы хоть душу отвел…

Но он, конечно, этого не сделал, а лишь взглянул, от мысли, что уже сегодня ночью ему придется снова с ней спать. Впервые в жизни он позавидовал импотентам!

И ещё по дороге домой подумал, что надо бы сочинить какую-нибудь железобетонную отмазку, потому что ему требуется время, чтобы подготовиться морально. В голове его даже мелькнула такая мысль: «А что тут придумывать? Просто расскажу ей про всё: и про фонд, и про Алика, и про то, что квартира нам не принадлежит… Так она сама меня потом никогда не захочет! А может, и вообще подаст на развод… Но мне впереди так повезёт…»

Конечно, это была пустая бравада, и на самом деле Горохов ни в чем признаться не собирался и скандала боялся как огня! Он был несказанно рад тому, что Маринка, какой бы сучкой она ни была, но Лиде всё-таки не позвонила.

Ему очень нравилось, что супруга пока что не подозревает о том, что она теперь осталась без жилья. И это, пожалуй, единственное, что теперь по-настоящему устраивало его в Лиде.

После долгой разлуки Горохову пришлось по новой привыкать к Лиде. И теперь она казалась ему ещё страшнее в прямом и переносном смысле. Ее впалые щеки, острые скулы, жилистая шея с острым подвижным кадыком. Ее руки, такие длинные, теперь были худые до такой степени, что сквозь кожу проглядывались кости, как у скелета. То же было и с ногами.

Сама Лида на такие изменения в своей внешности реагировала спокойно. После консультации у врачей, которые сказали, что ее истощение не вредит здоровью, а является лишь побочным следствием тяжелой болезни. Вот если бы она набрала вес тогда, да, девушка бы очень сильно переживала. А потеря веса ее ничуть не расстраивала. Худоба для нее всегда была синонимом красоты. И единственное, из-за чего она действительно расстроилась, так это из-за того, что ей пришлось менять весь гардероб сразу. И теперь даже любимые джинсы и лифчики ей были велики.

Когда-то ему казалось, что его Лида вся сплошь состоит из аромата ландышей и жидкого горячего золота. А теперь ее выпирающие от худобы ребра. И увядшая грудь, которая теперь была как минимум на два размера меньше. А вместо ее роскошной, размером с плюшевый пуфик, з@днице ему предлагалось довольствоваться этой почти по-мужски худой ж@пой.

А что раздражало его даже больше всего остального, так это то, что в лице Лиды появилась какая-то агрессивность. Улыбка ее сделалась какой-то вампирской…

Но деваться Евгению было некуда, и он переживал сам внутренне, но с Лидой никогда своей.

И потекли вроде как обычные дни. Лида сдала своё рукоделие в свадебный салон, чем немало помогла семейному бюджету. Ей удалось выручить тридцать три тысячи, раньше Горохов не так уж и ценил деньги, что зарабатывает жена, но теперь, хоть и сделал безразличный вид, но в душе был ей очень благодарен.

А ещё он благодарил Айко за то, что тот так много времени отнимает у Лиды. Она его то купает, то стрижёт, то шьёт ему новые костюмы. И теперь гораздо меньше пилит его за игры и нежелание устраиваться на работу. Он даже мысленно обозвал себя дураком, когда подумал о том, почему же не догадался подарить ей собачку раньше. Айко за это лето и половину сентября очень хорошо подрос, и теперь по их квартире бегало милое гавкучее облачко… Пёс ронял горшки с цветами, постоянно растаскивал по всему дому тапочки, а однажды каким-то чудом залез в сервант в зале и перебил там все стеклянные бокалы, рюмки и два красивых сервиза, которые дарили Жене на двадцать пять лет, а один из них Гороховы получили на свадьбу. Лида тогда расстроилась до слёз, а Горохов лишь чуть для вида пожурил собачку и произнёс: «На счастье!»

Но счастья не было. Теперь для того, чтобы не работать у Горохова, появилась ещё одна причина. Ведь с квартиры им скоро придётся съезжать. «Так нафига тогда сейчас устраиваться, если я не знаю, где будем жить и вообще что и как?!» – думал он.

Тайком от Лады он взял у своих родителей ещё сто тысяч, что позволило им дотянуть до зимы. А потом судьба вывернула такой финт, что, если бы Горохов заранее всё знал, то ни за что не поверил бы, что такое может случиться в жизни.

Хотя всё начиналось более чем безобидно, и судьба предположительно обернула свой смертельно опасный капкан в розовый бархат счастливого случая…

Хотя она уже давненько не связывалась с индивидуальными заказчицами и сделала своё рукоделие опытом в свадебный салон, но одна из невест видела ее изделия в соцсетях и впилась в рукодельницу мёртвой хваткой. После длительной бомбардировки сообщениями в мессенджере рукодельница все же сдалась и согласилась сделать ей по эксклюзивному эскизу свадебное колье, серьги и браслетик.

Девушка обещала хорошо заплатить, если заказ привезут ей на дом в ее город, который находился не так уж и далеко от Серпухова, поэтому Женя без долгих уговоров согласился смотаться в городишко со смешным и труднопроходимым названием: «Маломздовск»..

Часть 1 Глава 10

Мирон приезжал в родной Маломздовск по нескольку раз в год, в основном на свой день рождения и на Новый год. Задерживаясь там на три, ну максимум на неделю. Но у родителей никогда не начинал все время, уходя спать в дом, дела Сухинина. Отец на него за это не обижался, а на мнение матери и Зойки ему было наплевать. Мирон всегда чувствовал, что мама больше любит его сестру. Крепкая здоровьем пробивная бабища, по его мнению, была больше по сердцу Розе Михайловне, чем он – слабенький чувствительный мальчонка. А ещё его страшно бесили эти выдумки матери про реинкарнацию, про то, что дед Сухинин – сектант. Эти бредни матери он ещё мог хоть как-то терпеть, скрипя сердцем. Но когда она стала утверждать, что отец буквально сошёл с ума из-за работы, на этом терпение Мирона лопнуло окончательно! Он по-прежнему любил отца, и ему казалось абсолютно нормальным, что он человек увлекающийся. А мать, может, и не со зла, а просто в силу своей экспрессивной натуры склонна гиперболизировать любые проблемы, и не только проблемы, а просто даже пустяки. Как, например, то, что отец, увлекшись, может без остановки читать лекции про драгоценные камни и про завод. Но разве его вина в том, что вам это неинтересно? Разве это не показатель того, что вы глупы настолько, что не можете полноценно включиться в беседу, а не профессор чокнулся от своей работы?

Самое гадкое было, что сестра тоже «плясала под ее дудку». Вместо того чтобы вразумить мать, она во всем поддакивала ей, и они словно две паучихи плели паутину всяких несусветных небылиц про отца и Мирона.

Первое время Мирон пытался вмешаться и объяснять им своё видение происходящего, но быстро понял, что в этом нет смысла. Зойка – ядовитая баба, которая ненавидит всех в этом мире, кроме себя. А мать просто скучает, ей нравится придумывать всякое, чтобы делать из своей скучной обыденной жизни, где каждый день похож один на другой, эдакий мексиканский сериал, где она Роза Михайловна – жертва обстоятельств. А лучше злых чар.

Сестру он переубедить даже не пытался. Да что о Зойке вообще говорить? Ещё в детстве они оба решили, что знать друг друга не желают! Во взрослой жизни брату и сестре, если и приходилось когда-то видеться, то всё их общение сводилось к натужному: «Привет-Пока». В двадцать два года Зойка уже получила свой первый миллионный гонорар за картину работы художника Эраста Агинского «Полифория». На этой картине художник изобразил Зойку в огромной бочке с виноградным вином. Но не по горло, а так, что ее огромная грудь с коричневыми затвердевшими с@сками была вся на выкате и являлась центральным фрагментом в картине.

В правой руке она держала большой, почти огромный бокал с тем же вином, в котором купалась. И тянулась к нему губами, отвернувшись от художника и зрителей картины. Да к тому же лицо ее закрывали длинные кудрявые волосы. А вот грудь, грудь была изображена так реалистично и глянцево, что заметно контрастировала со всей остальной картиной. По задумке автора, винная бочка, в которой купалась голая Зоя, стояла в осеннем винограднике, где уже успели убрать весь урожай. И фон, и цвета имели удручающий вид, и даже само вино в бочке было не красное. А какое-то чернильно-фиолетовое. И картинку в целом можно было бы назвать депрессивной. Но Зойкина невообразимо огромная грудь спасала положение. Художник нарисовал эту интимную часть своей пышной модели так, как будто бы лучи осеннего солнца освещают более всего именно это место, отчего Зойкин бюст был аллегорией то ли на яркий маяк в ночи, то ли на путеводную звезду…

Проще говоря, Зойкина красота уже в двадцать два года вовсю спасала мир и стоила сопутствующее… Уже тогда младшей сестре грозила общемировая слава. Отец и мать хоть и были поначалу категорически против, что Зойка стала обнаженной натурщицей, но теперь оболванились от гордости. Мирон такими грандиозными успехами похвастаться не мог, и из всех достижений в свои двадцать четыре на его счету был лишь красный университетский диплом и имущество, которое ему оставил сосед. Земля, сад и старый домишко в сто двадцать квадратов вместе со всем барахлом для такого молодого парня – это тоже уже ого-го. Но всё это не шибко впечатляло родителей, имеющих свой собственный «бриллиантовый» завод.

Поэтому Мирон окончательно потерялся на фоне более успешной сестры. К тому же мать очень переживала из-за дистрофии Мирона, из-за его заикания и комплексовала больше, чем он сам, и поэтому стеснялась сына, даже когда он вырос. Внешность его, по всей видимости, тоже не соответствовала тому, каким бы хотела видеть своего первенца Роза Михайловна. Мирон был очень высокий – два метра тринадцать сантиметров. И худой. Не такой, конечно, совсем уж худенький, каким был в детстве, когда его худоба была болезненной и всем бросалась в глаза. Но теперь он был просто, так сказать, «обезжиренный», хотя и вполне себе жилистый молодой человек. С длинной шеей и очень длинными пальцами. Он любил удлиненные прически, чтобы его худое скуластое лицо казалось более объемным. Ну а так в целом парень как парень. Многие девушки даже находили сексуальную притягательность в его подвижном остром кадыке и влажных губах, готовых в любой момент расплыться в насмешливой ухмылке. Его карие глаза таили в себе какое-то мистическое недобро… Не то чтобы злобу или опасность, но казалось, что этот парень действительно может сглазить или проклясть….

Это очень остро чувствовала его мать. Мирон первое время расстраивался и обижался. Ему казалось, он хотел быть для нее всё таким же ласковым сыном. Но Роза Михайловна так и не смогла простить ему взросления и влияния Ильи Ильина.

Темную силу в Тимофеечкине-младшем чувствовала не только его родная мать, но и другие мамочки. Ещё издалека завидев Мирона, они становились вдруг мрачнее тучи и начинали зазывать греющих детей по домам. Словно дело происходило не в конце девяностых двадцатого века в России, а в городишке Сэлйлеме в США семнадцатого века.

Мирону не было обидно. Он с великим равнодушием относился к мнению людей о себе, да и вообще к общественному мнению по поводу чего бы то ни было. При этом он вовсе не был социофобом. Да и чувства эмпатии было не чуждо Тимофеечкину. Можно даже сказать, что к людям он относился с добром, мог даже помочь, в чём-то. Но очень редко к кому Мирон относился всерьез. В основном люди ему казались мелочными в своей ничтожности и ничтожными в мелочности своей.

Какое бы социальное положение в общении не занимал тот или иной человек, Мирону он казался мелким, словно гном из сказки. Любой, кто вступал с ним в спор или словесную перепалку, натыкался на такое отношение к себе, какое получает от взрослого не в меру болтливый и язвительный ребёнок. Мирон знал, что коллективный интеллект толпы намного ниже интеллекта каждого индивида в отдельности. Но и в разумности каждого человека он очень сильно сомневался, считая окружающих инфантильными. Поэтому и общался со всеми ну не то чтобы свысока, а так сказать, на их уровне.

Это страшно бесило мать. С тех пор как она начала замечать в Мироне нежелание признавать хоть чей-то авторитет, она заладила эту пластинку о том, что Мирона подменили, что это не ее двенадцатилетний сын, а какой-то взрослый человек, реинкарующий в тело ее мальчика.

И что в этом якобы виноват сектант дед Сухинин. Если Роза Михайловна и была в чем-то права, то лишь отчасти. Да, действительно, это Илья Ильич внушил Мирону мысль об умственной отсталости общества, которая, вопреки расхожему мнению, распространяется на все социальные слои и наличие должностей и денег вовсе не является показателем светлого ума и человеческого достоинства. «Но люди не виноваты в том, что глупы и безвольны. Нельзя ненавидеть их за это. Такие люди, как мы с тобой, должны, наоборот, с пониманием и снисхождением относиться к большинству людей. Ты же не ненавидишь голубей или кошек за то, что им не дано понять то, что понимаем мы с тобой, сынок. Вот так и с людьми…» – любил повторять старик. И Мирон разделял его мнение на сто процентов.

Ничьи слова его не могли по-настоящему ранить, но в то же время он всерьез не воспринимал и похвалу людей. Их добрые поступки по отношению к нему или любовь. Когда девушки признавались ему в любви, он лишь подыгрывал им, чтобы получить желаемое. Но сам никогда не влюблялся. Всё это происходило бы так, как если бы маленькая девочка лет десяти-двенадцати вдруг признавалась бы в любви папиному другу. Какие эмоции это вызывает у нормального взрослого мужчины? Мирон считал их привязанность к себе очень милой, забавной, но не несерьезной. Потому что, по его мнению, люди с таким эмоциональным и умственным интеллектом просто в силу своего развития не способны на серьезные чувства. Никого влюбить он не мог по той же причине. Считая, что просто невозможно влюбиться в девушек с таким примитивным мировосприятием, как у его подружек.

Красоту он вообще не понимал. Он мог восхищаться красотой природы, архитектуры, голубей, лошадей. Но красоты людей он не замечал. Все девушки были для него плюс-минус красивые. Даже стройные они или полненькие, особой разницы для него не было. Он мог заметить в красотке недостаток, а в дурнушке изюминку. Он не понимал стандартов женской красоты. Парень никак не мог взять в толк, как красота может быть стандартной? И если ценность какой-то вещи в ее эксклюзивности, то почему с женщинами все наоборот, и если все на свете будут худые, длинноногие и грудастые блондинки, то как же разглядеть в них красоту, если они лишены всякой индивидуальности? Пару раз он пытался поговорить об этом с приятелями-одногруппниками, но те даже не поняли, о чем речь.

Хотя в ранней юности Мирон сильно переживал, что у него нет девушки, и однажды даже решился поговорить на эту тему с Ильёй Ильичём. На что тот повел себя странно: не говоря ни слова, старик ушел в сад, распускающийся у него на заднем дворе сразу после большого и благодаря стараниям Тамары плодородного огорода. Дед ходил для своих лет довольно-таки бодро, но всё же не быстро. И ничего не понимающий мальчик успел уже порядочно заскучать, сидя один в его спальне.

Илья Ильич вернулся назад лишь минут через сорок, держа в руке массивную палку. Он подарил ее Мирону со словами: «Вот, держи, скоро она тебе пригодится…» Ничего не понимающий мальчик взял ветку и, ошарашенный таким подарком, спросил: «Зачем?» – «Скоро у тебя девок будет столько, что придётся вот таким вот дрыном от них отбиваться», – ответил с хитрой усмешкой дед. Тогда пацанчик долго смеялся, и у него на душе стало легче. Но во время учёбы в университете понял, что дед вовсе и не шутил….

От девочек действительно не было отбоя, и парень не знал точно, в чем причина. В том, что он просто повзрослел и перерос период «гадкого лебедя»? Избавился от гнета злой сестры и стал более уверенным в себе, или действительно работает тот амулет, что Сухинин подарил ему? На следующий вечер, когда у них состоялся разговор про девчонок, Мирон уже собрался уходить, прощался с Ильёй Ильичом и с Тамарой и был уже буквально одной ногой за порогом дома, как дед окликнул его: «Постой, Мироша, ты подарок свой забрал?» Мирон понял, что речь идёт о ветке, и пошутил: «Спасибо, дед, думаю, мне ветка не поможет, придётся пистолет покупать, буду в воздух стрелять, если девки уж сильно напирать на меня начнут…» – Я не про палку, – ответил старик и достал из кармана рубашки золотой кулон на чёрной кожаной верёвочке. – Ой, нет, спасибо, дед, я иконы не ношу, – поспешил отказаться паренёк. – Это не икона, – возразил ему Сухинин, – а что это? – спросил парень. И начал с огромным любопытством всматриваться в гравировку на золотой пластине. Там действительно не было изображено никаких ликов, лишь одно слово было написано по-латыни: «Асмодей».

А над надписью, изображая то ли солнце, то ли луну, то ли звезду, блистал тёмным светом чёрный раухтопаз среднего размера. Тимофеечкин знал, что этот камень, его тезка, тоже «Мирон». Соблазнительный парень сразу узнал этот камень, потому что очень хорошо разбирался в камнях. А вот кто такой Асмодей, он не знал, спросил об этом у деда, но тот не ответил, а лишь сказал: «Носи, сынок! И все бабы твои будут…»

Мирон к тому времени уже достаточно давно дружил с дедом и знал, что у него полный дом всяких мистических штук, и потому не удивился. Он отнёсся к подарку серьёзно, но всё же не решился надеть его, боясь, что мать увидит и заберёт. А потом и вовсе крепко забыл про этот медальон. Обнаружил его случайно, когда собирал вещи при переезде из родительского дома. Надел и с тех пор никогда не снимал. И вспомнил слова старика о том, что этот медальон помогает кадрить девчонок лишь после очередной бурной ночи с очередной легкомысленной подружкой…

То, что Мирон так легко забыл про подарок деда Сухинина, его тоже ни капельки не удивило. Он вообще постоянно забывал не только про подарки, и все разговоры, да и сам старик словно ластиком стирался из его головы, столько ему хоть на пятьсот метров отойти от его дома. И всё! Мирон уже не мог вспомнить, о чем они говорили со стариком и что делали. Он знал, что был у него в гостях, а иногда забывал даже и об этом. Тимофеечкин вспомнил про своего престарелого друга лишь спустя пару дней и сильно начинал тосковать, пока опять не сходит к нему в гости. Ну, или вот в такие моменты, как теперь, когда с ним заигрывала самая неприступная и горделивая девчонка из их группы, и у нее был такой вид, как будто она разговаривает не с несуразно высоким, худосочным Мироном, а с каким-нибудь своим кумиром. Она приглашала парня в гости и говорила, что тот может приходить, когда захочет, когда ее папа-генерал будет дома, или когда дома не будет никого… В такие моменты Тимофеечкин с иронией думал: «Работает дедов медальон! Зря я палку не взял, сейчас пригодилась бы…»

Временами в его памяти всплывал разговор с Ильёй Ильичом, когда он, набравшись храбрости, решился спросить, нет ли у него какой-нибудь волшебной штуковины или заговора, чтобы избавить его от заикания. Дед тогда почему-то очень удивился и спросил: «Зачем тебе это надо?» Тут пришла очередь удивляться Мирону, и он ответил: «Ну как зачем? Чтобы разговаривать нормально, чтобы мама не расстраивалась… Ты и так нормально разговариваешь. Я тебя понимаю, и все, кому надо, тоже. Твоё заикание – это твоя метка». – «Какая ещё метка?» – не понял мальчуган, начиная злиться на упрямого старикашку за то, что тот, вместо того чтобы помочь ему, начинает опять городить что-то непонятное. Но упрямый дед настаивал на своём: «Издревле люди со сверхспособностями имели какой-то недуг, ну или земельный физический изъян. У тебя это заикание. Или ты бы хотел горб? Родимое – пятно на всё лицо? Или чтобы одна нога была короче другой? Или сломанную шею, как у меня???» От этих слов у мальчика аж руки вспотели. «Нет уж, спасибо!» – «Ну и хорошо, тогда смирись со своим заиканием и по врачам не езди, а то хуже будет…» Мирон обиделся, конечно, быть заикой ему не хотелось, и он воскликнул со слезами в голосе: «Ну зачем???? Зачем мне быть заикой???? – Вот ты маленький дурачок, вместо того чтобы радоваться, что высшие силы отметили тебя как избранного, ты ещё и возмущаешься». И дед засмеялся.

Тимофеечкин обиделся до глубины души и, уже не сдерживая слёз, начал ругаться с Сухининым, который ещё и ржёт. «Что радоваться?! Да ты что, издеваешься надо мной! Тебе смешно! Между прочим, это из-за тебя! Из-за твоего бардака на чердаке! Из-за крыс! Из-за твоего гроба!» – дед, видя, что его малолетний друг расстроился не на шутку, попытался унять смех и сделал примирительный жест, поднимая обе руки, демонстрируя тем самым, что сдается. «Но не я же это придумал! Так просто положено… Обычные люди очень не любят нас, меченных, и сторонятся, но зато мы любимы высшими силами…» Чаще всего Тимофеечкин вспоминал именно этот разговор в те моменты, когда его начинало раздражать заикание, которое, впрочем, было действительно не таким уж и ярко выраженным. Он говорил понятно и чётко, но с длинными паузами, а ударение звуков в словах скорей звучало так, будто у него постоянно дрожит голос.

Со стороны из-за этого тем, кто его не знает, Мирон казался ещё более слабым, чем он есть на самом деле. Дед Сухинин был чертовски прав, что люди таких не любят и с радостью захотят, подчиняясь древним жестоким инстинктам, «заклювать» своего более слабого сородича. И тогда Мирон мог с чистой совестью наблюдать, как бумеранг зла, подчиняясь законам кармы, с удвоенной силой бьет по своему отправителю…

Находиться рядом с дедом Сухининым Мирону очень нравилось, старик стал для него настоящим кумиром! И всякий раз по дороге из гостей домой он думал, что вечером за ужином поделится с родными теми мудростями и интересными историями, которые поведал ему Илья Ильич. Показывает всем неоплаченные подарки, которые он ему подарил: золотой амулет с чёрным камнем, стоит его надеть, и все девчонки будут твои. Или кожаный прошитый золотом кисет, в котором хранится заговорённый особым загаром семь камней куриного бога, который дарят своему владельцу долголетие и здоровье. Или монетка номиналом в пять копеек, которая вроде как совсем обычная, но стоит её во время сложного экзамена положить себе под правую пятку, и не нужно беспокоиться об оценках! Дневник, а потом и зачётка Мирона благодаря этой заговорённой монеты лопались от пятерок.

Конечно, он был бы просто счастлив рассказать обо всех этих чудесах родным, и тогда мама бы наконец успокоилась и перестала бы считать Сухинина злодеем. И, может, даже вреднючая Зайка, узнав о том, какие магические артефакты есть у него, перестала бы донимать, а зауважала бы и начала бы завидовать.

И что самое интересное, Илья Ильич никогда не запрещал Мирону рассказывать про их разговоры или магические подарки. Но Тимофеечкин сам каким-то неведомым образом просто забывал о них. Лишь в самый нужный момент всплывали в его памяти слова деда или его обереги. А в остальном он жил, как обычно, и не понимал ни про гадание, ни про зеркало, ни даже о том, что дед однажды инициировал его, передав часть своей магической силы…

Хотя казалось бы, такое невозможно забыть, но Мирон действительно не помнил, как однажды, как раз перед тем, как дед пропал без вести, он пришёл к нему вечером и они разговорились.

Тимофеечкин знал, что, если прийти с утра, то Сухинин будет минут сорок, а то и битый час сидеть, глядя в три зеркала одновременно в своём прекрасном трельяже и медитировать над горящими чёрными свечами.

Ему вообще-то всегда нравилось наблюдать за этим процессом, благо Илья Ильич никогда не гнал его из своей спальни во время этого своего утреннего ритуала. Он даже не сердился, если в комнату заходила Тамара. В такие моменты он как будто бы действительно покидал свою телесную оболочку и соединялся то ли с космосом, то ли уходил в другой потусторонний мир, откуда возвращался всегда бодрым и полным сил. А что самое главное, во время этих медитаций он впитывался такой энергией. Такая харизма начинала исходить от него, что он без труда бы мог повести за собой войска на верную гибель. Или заставить многотысячную толпу замереть и внимать каждому его слову.

Если бы сразу после медитаций он входил на площадь и призвал бы горожан к каким-нибудь действиям, то люди были бы счастливы сделать всё, что им говорит этот беззубый старикашка малёхонького росточка, с покалеченной шеей, от которого вечно воняет мочой и таблетками. Но после его утренних медитаций у зеркал всё это прессовало иметь знания. И если бы дед Сухинин захотел, то действительно мог бы создать культ своей личности. И его последователи были бы счастливы одаривать его деньгами и носить на руках в прямом и переносном смысле. И тогда Роза Михайловна оказалась бы права. Но Илья Ильич предпочитал просто сидеть и часами беседовать с ее сыном. Хотя теперь, наверное, Мирон действительно был больше его сыном, чем Тимофеечкиных… Хотя старик не говорил ничего такого напрямую, но и без слов было понятно, что он говорит из мальчика своего приемника.

Мирону в те моменты, когда он это осознал и помнил, с одной стороны, было радостно на душе, а с другой – очень грустно, он не представлял, как будет жить без посиделок с Сухининым. И в душе был очень даже рад, что дед не заговаривает о том, что пора бы ему забрать себе зеркало. Тимофеечкину казалось, что такой разговор будет верным признаком того, что его столетний друг собирается на тот свет, и он хоть и обожал этот магический трельяж, но всё же хотел, чтобы им как можно дольше пользовался сам Сухинин, он мечтал, чтобы дед всегда был жив-здоров.

Но всё же однажды случилось то, что Тимофеечкин и ждал, и очень боялся одновременно. Дед в тот вечер начал этот серьёзный разговор так:

– У тебя ведь сегодня день рождения? Двадцать лет, какой цветущий возраст…

– Нет, не сегодня… А завтра 6 июня…

– 06.06. Красивая дата…

– Да, Зойка, дура, всегда мне завидовала, что у меня две шестёрки и две семёрки… 06.06.1977