У Мирона был Colt's

И почти всё это время Марина, как заезженная пластинка, талдычила про развод и глупо смеялась. Люди от этого чувствовали себя неловко рядом с ней, но Щукина ничего не могла с собой поделать, это была ее защитная реакция.

В свою очередь Альберт продолжал регулярно заниматься в фитнес-клубе, и вожделенные взгляды девчонок свидетельствовали о том, что делает он это не напрасно…

Внимание девушек было приятно, но, так как дальше флирта он никогда не заходил, основной его мотивацией, чтобы поддерживать себя в форме, все-таки была вот такая своеобразная месть жене.

Активный и жизнерадостный Щукин редко когда бывал не в настроении. Оставалось лишь удивляться, как, занимаясь бизнесом и имея доход выше среднего, он не очерствел и по-прежнему остался все тем же «рубахой-парнем».

Вот и в тот день, придя к Гороховым в гости, он приволок с собой четыре огромных пакета со спиртным и вкусняшками.

В квартиру у Гороховых он бывал нечасто. В последний раз они приезжали с Мариной и сыновьями ещё до давненько. И тоже у них был кругом такой бардак, как в бомжатнике. Поэтому сейчас он не мог не заметить такой координатной разницы и аж присвистнул, произнося:

– Офигеть, Горох! Кто у тебя тут такой порядок навёл??? Ты че, другую бабу себе завел? Работящую? Так, может, у тебя ещё и борщ есть?

– Нет, нету… Ни бабы… Ни борща… Это – клининг.

– А… Ну жалко, что нету… И у меня нету, моя тоже не хочет готовить. «Давай закажем! Давай закажем!» А я бы вот знаешь, такого бы домашненького похлебал…

– Ну вот мою Лидочку выпишут – она оклемается, тогда сварит, и приезжайте с Мариной на борщ…

– А?! Да?! Круто… Приедем, обязательно.

За разговорами о домашнем борще мужчины накрывали себе на стол, выкладывая из пакетов полуфабрикаты разной степени готовности, некоторые из блюд требовали разогреть в микроволновке, а другие, по типу разных сыпучих закусок, просто пересылали из пачек по тарелкам. Параллельно разливая холодное пиво в массивные толстостенные бокалы вместительностью в пол-литра.

Когда попойка уже была в самом разгаре, случилось то, чего так боялся Женя Горохов, друг всё-таки заговорил о том, что пришла пора отдавать долг. И причем без всяких там извинительных ремарок, как это было обычно, когда он начинал эту тему с вопросов типа: «Ну, что там с работой?», «Халтурка никакая тебе не подвернулась?» Нет, на этот раз он заявил прямо в лоб:

– Хорошо сидим… Но я вообще-то к тебе по делу приехал…

– Да? По какому?

– Я за долгом приехал…

– За долгом…

– Да, Горох, ты не обижайся, конечно, но я больше ждать не могу… Деньги нужны срочно! Сегодня!

– Сегодня?!

– Да. Сегодня. Ну ладно, могу до завтра до вечера подождать… Но это крайний срок – завтра! Если нет, перезаними, но я больше ждать не могу! Без обид, конечно…

– Да какие обиды, братан! Ты ж и так почти год ждал… А что так срочно? Случилось чего?

– Да нет, слава богу! Я, наоборот, вложиться хочу…

– Вложиться???

– Да… Есть темка одна… Но мне надо так, чтоб Маринка не знала, а то сейчас начнет кудахтать, всю малину мне поперепортит… Вот езжу, долги собираю со всех…

– Понятно… А что за тема-то, секрет фирмы?

– Да нет, почему секрет? Наоборот, можешь и ты подключиться, я могу посодействовать по-братски. Если хочешь…

– Пирамида, что ли, какая-то?

– Ой, да при чем тут пирамида?! Ты прямо как моя Маринка! Ни в чём не разочаровавшись толком. Ничего не успев понять, начинаешь сразу: «Пирамида-пирамида!» Поэтому-то я ей ничего не говорю… И тебе зря сказал!

– Да ладно тебе! Что ты сразу обижаешься?! Ну просто сейчас их столько, этих всяких на@бщиков, развилось, что уже никому не веришь…

– Ты и не верь! Это тебе не церковь, чтоб верить. Но из меня тоже дурака не надо делать! Я тебе что, лошпед какой-то, чтобы на кидал повестись?!

– Да успокойся ты, Альберт! Че ты обижаешься??? Никто тебя за дурака и не считает, я ж просто так ляпнул, не подумавши…

– Там всё серьёзно, только надо срочно вкладываться, потому что потом, сам понимаешь, когда тема расфорсится, уже так жирно не будет… У нас и так, чтобы войти, поручитель нужен. Вот ты у нас бухгалтер башковитый, ты когда-нибудь видел такую пирамиду, для входа в которую поручители нужны???

– Да нет, конечно! Там же наоборот, рефиральные программы всякие, типа «Приведи друга – получи бонус».

– Так, вот и я тебе о том же говорю!

– Так а что все-таки за тема??? Ты ж конкретно так ничего и не сказал…

– Короче… Там дело такое не совсем законное…

– Да ты че?! Ну и нах@я тебе тогда в это впрягаться?! Ты ж сам так радовался, что тебе удалось фирму из серых схем вывести, а тут опять в блудняк какой-то впрягаешься?!

– Ну, Женёк! Ты точно как Маринка! Вас прям спаровать надо! У меня сейчас прям такое ощущение, что я с ней разговариваю….

– Ну а что, я не так сказал?! Ты же сам говоришь, криминал….

– Ну во-первых, про криминал никто и не говорил! Я сказал, не совсем легально, а это большая! Огромная разница! А во-вторых, для нас вкладчиков все риски до предела минимизированы… Рисует тот, кто нашёл лазейку, тот, кто всю эту тему замутил, он рискует, но он и имеет самый жирный кусок! А с нас-то что? Все взятки гладки! Мы ж свои деньги отдаем вроде как лично ему в доверительное управление, а на самом деле это- вклад.

– Какой вклад? Куда?

– В забугорную недвижку, в разные перспективные стартапы в сфере IT и вообще там много чего. Разве направления можно выбрать в зависимости от твоих возможностей, финансовых, разумеется… Я вот, например, в компанию по производству литиевых аккумуляторов вложился, это просто золотая жила, братан! Я тебе отвечаю…

– И чего тут тогда незаконного?! Насколько я знаю, инвестирование у нас не запрещено.

– Так это не у нас! В том-то и фишка! Этот инвестиционный фонд в Сингапуре и нашим законом вообще никак не регулируется, понимаешь?!

– Понимаю, ну пусть даже так, но если это легальный инвестиционный фонд, пусть даже не по нашему законодательству, а иностранному, все равно, в чем тут риск???

– А… вот в этом-то вся и фишка! Что это не просто инвестиционный фонд. Это частный фонд! И принадлежит он одной конкретной сингапурской семье. Вернее, целому влиятельному клану! Ну а так как там того Сингапура, сам знаешь, граблям можно перешибить, не страна, а город-государство, по площади как наш Заичьий Остров. То им строение инверторы вообще и на х@й не нужны!

– Не понял. А зачем тогда вообще фонд создавать?

– Ну как зачем! Это ж тебе не касса взаимопомощи на заводе! Фонд для того, чтобы все инвесторы не свои деньги не просто «на древнюю дедушке» отправляли, а чтобы могли в любой момент запросить отчетность, не сами лично, как частные лица, а как целый фонд. Да и потом, там ведь есть аналитики-профессионалы, которые курируют каждого инвестора, постоянно мониторят ситуацию на рынке, чтобы вкладчики как можно больший процент получили… Или ты что думаешь, богачи сами этим всем заниматься будут?! От компа и от телефона не отходя… Нет, Горох! Там всё серьезно… Там астрономические суммы крутятся! Такие деньги, что не только нам с тобой, а, может, и многим нашим олигархам не снились даже…

– А как же ты тогда туда попал в таком случае???

– А так, вот в этом-то вся и фишка… Один из трейдеров – наш русский парень. Ну как русский, он уже лет пятнадцать там живёт… Он спец в своём деле, парень с мозгами, а ты сам знаешь, умные люди редко бывают бедными…

– Ну да…

– Ой, да не бери в голову, не о тебе речь сейчас… Если бы не этот вирус, и ты бы тоже, как сыр в масле катался бы… От банкротства тоже никто не застрахован… Есть люди, которые и с таких высот, как ты, падали, и ничего… Опять поднимались выше прежнего…

– Ну и что там этот русский парень-то?

– Так вот… Я и горю, он русский, годами где-то примерно как я… Но он уже с самой юности уехал из России. Жил сначала в США. Потом эти сингапурцы к себе перетянули. Ну и он, короче, стал своих русских родичей к этому делу потихоньку подтягивать… И вкладывать уже не хозяйские деньги, а свои и свой родни. Соответственно, и выгоду получают не его хозяева…

– Ни фига себе! Так если кто узнает, они ж голову ему открутят!

– Так я тебе о чем говорю?!

– Но как ни старайся, шило-то в мешке не утаишь! Сказал тестю, чтоб у него нехилая прибавочка к пенсии была… Тесть ляпнул мужикам в гараже, те своим внукам-сынам разболтали… И пошло-поехало! В итоге тут у нас в России свой такой же фонддец организовался, только маленький, совсем крошечный… И теневой…

– Понятно… И что, ты уже выводил оттуда деньги?

– Да.

– И сколько?

– Двадцать лямов с шести…

– Ого, нехило!

– А то!

– И куда потратил?

– Ну как куда! Большую часть обратно вложил, конечно… А остальные Маринка промотала…

– Понятно…

– Сейчас вот ещё хочу вложиться, пока лавочку не прикрыли…

– Ну да… Тоже верно… «Куй железо, не отходя от кассы», как говорится…

– Да… Так ты долг мне отдашь???

– Отдам. Я только недавно компьютер продал… Так что ты как раз вовремя…

– Ну вот видишь… Я как ж@пой чуял!

–Может, ты ещё подождёшь всё-таки???? Пока я на работу не устроюсь, а Альберт??? А то, это последние мои деньги! Я Лиде на лекарства сколько потратил…. На уборку вот…. Сейчас она скоро из больницы выпишется, ей фрукты нужны будет, витамины там всякие….

– Не-е-е, Горох! Даже не уговаривай! Я бы с радостью, но тут такое дело, что нельзя упускать возможность! Ты сам подумай, вот ты мне сколько должен? Триста тысяч! Ещё по соточки мне кореша торчат…. Это уже пол ляма…И ещё у меня на счёту, три лежат, про которые Маринка, НЗ, как говорится – подушка безопасности….

– Так, ты ж говорил, тем от шести миллионов….

– Ну, да от шести, но так я ж восемнадцать вложил недавно, с тех что вывел. И ещё плюс ещё три с половиной докину….

– Это ж е@бануться! Какие деньги….И не страшно тебе???

– А че боится то??? Мне когда я тачками занялся, тоже все твердили: “Альберт, не лезь в этот бизнес! Это опасно!” Короче говоря, “Не влезай – убьёт! Паникёров всегда хватает…А я вот не послушал никого, и вот как видишь до сих пор на плаву держусь, тьфу-тьфу-тьфу! Несмотря на кризис и прочую хрень.

– Да, ты молодец! Своего нигде не упустишь….

– Ну, а ты чего, так и будешь киснуть? Я бы мог за тебя поручиться…

– Да, ты че с ума сошёл что ли? Я ж где говорю, я уже вещи из дома выносить начал…. Компьютер свой любимый продал, сейчас тебе долг отдам. И опять мы с Лидкой будем сидеть – зубы на полку…А ты говоришь шесть лямов! Да, столько стоит вот эта квартира!

– Ну, вот значит деньги у тебя есть…. Они просто не обналиченные…

– Не понял!В каком смысле???

– В том смысле, что ты мог бы кредит взять под залог квартиры. Деньги прокрутишь-вернёшь. Ещё и Лиде на серёжки останутся….

– Ты ей когда последний раз дарил что-то?

– Давно….

– Ну, вот видишь…. А с ними с бабами по-другому, нельзя, не подмажешь-не поедешь…. А уж Лидку твою, и подавно сам Бог велел подарками баловать…. А она у тебя уже сколько сидит в нищете этой…. И надолго ее ещё хватит так?

– Ну, да…ты прав! Ты думаешь, я сам об этом не думаю! Думаю, Алик! Ещё как думаю…. А особенно после этого….

– После чего???

– После болезни….

– А, ну, да…

Оставшийся вечер и ещё почти всю ночь, друзья болтали на разные темы, пили-курили-смеялись, и о деньгах больше не говорили. Но перед самым сном в хмельном мозгу Горохова крутилась навязчивая мысль; “Альберт, прав! Нельзя упускать такую возможность!”

Часть 1 Глава 6

***

Мирон смотрел на Сухинина и не мог понять своих чувств. С одной стороны, ему было до одури страшно, и хотелось бежать. А с другой стороны, мальчишку заворожило это всё; эта наполненная красным светом комната, которая хоть и была захламлена так, будто ее хозяин давно страдает синдромом Плюшкина, но при этом вещи, которыми она была забита, не были похожи на обычный хлам, какой люди складируют на чердаках, в кладовках и на балконах. Тут барахло было в большинстве своем раритетное и сразу видно недешевое: книги и виниловые пластинки, огромные картины и статуэтки разных то ли Нимф, то ли Муз, то ли просто обнаженных женщин и мужчин. Мирон даже в какой-то момент хохотнул, про себя подумав, что дед, наверное, использует эти статуи так же, как другие взрослые мужики используют журналы с откровенными фото.

При этом ему показалось особенно странным, что напротив его гигантской кровати вместо картины с голой женщиной висело изображение плачущего мальчика крупным планом. Голых тётенек он в отцовских книгах по искусству видел великое множество, в музеях, да и у них дома, чего греха таить, отец поразвесил репродукции великих художников, которые рисовали обнаженку, чуть ли не в каждой комнате. Но картин с плачущими детьми у них отродясь не было! Иметь такую картину на самом видном месте у себя в спальне показалось Тимофеечкину странным и страшным. Сюда бы больше подошла ну, русалка какая-нибудь. Или репродукция Рембрандта, но нет, чокнутый дед присобачил себе на стену картину, выполненную в пастыльных тонах, где был нарисован мальчик-блондин лет семи-десяти. Его миловидное личико исказилось гримасой печали, а по лицу текли крупные капли слёз. Мирон не знал, что за художник это нарисовал, но подумал, что ему бы не хотелось, чтобы его нарисовали точно так же. Он снова вспомнил о том, как оконфузился прошлой ночью на чердаке, когда обмочился от страха. И хотя штаны уже давно высохли и на тёмном материале не было видно даже пятна, все же воспоминания о таком позоре больно ранили мальчишку, и он подумал, что хуже, чем быть нарисованным плачущим, может быть только если бы художник нарисовал его об@с@ным. И дед бы повесил такую картину тут у себя напротив кровати.

Эта мысль заставила Тимофеечкина поёжиться, и он съел ещё ложку варенья. Баба Тома принесла ему чай, как и обещала, чашка была из того же сервиза, что уже стояла на подносе, и была обозначена Тамарой как «дедушкина». Мальчик удивился, как она их вообще отличает; обе белые из тонкого фарфора, с витиеватыми, не слишком-то удобными ручками. И что на той, что на другой был выгравирован какой-то странный вензель, то ли руна, то ли какая-то невиданная печать. И вазочка с вареньем, и маслёнка – всё было точно такое же. Только ложечки серебряные и уж слишком вычурные, поэтому столовые приборы не очень-то подходили к основной посуде.

Ни у кого, ни дома, ни в гостях, мальчонка не видел таких сервизов и в очередной раз удивился. Было по качеству и весу понятно, что это всё стоит немалых денег, а на вид и не скажешь, что красивое. Так же, как и варенье. Вроде бы причудливая штука – варенье из ананаса! Но и не сказать, что вкусное. Привкус корицы казался ему мерзким, и он ел без должного удовольствия. Мирон кушал ананасы только консервированные в банках и только по большим праздникам! И до сего дня даже не знал, что на свете существуют «буржуи», которые зажрались до того, чтобы из ананасов варенье варить! И тем более Тимофеечкин не мог представить, что их сосед – дед Сухинин, который больше похож на бомжа и пахнет от него не лучше, что он на самом деле такой сибарит, вся эта обстановка никак не сочеталась с ним. Да и на самих вещах лежала какая-то тяжёлая печать неухоженности, ненужности, потому обстановка в комнате скорей ощущалась как гнетущая, какая бывает в хосписах или больничных палатах.

И поэтому Тимофеечкин был в смятении, никогда ещё в жизни он – сын профессора, директора «бриллиантового завода» не чувствовал себя почти что голодранцем! Ему не было завидно или обидно, просто это чувство было для него новым. Но в то же время везде и кругом чувствовалась какая-то запущенность, неаккуратность. Мама Мирона всегда поддерживала в доме идеальный порядок, и все родительские друзья, в домах которых ему приходилось бывать, тоже.

И поэтому дедова несвежая постель, его мятые, давно нестиранные вещи, пыль и захламлённость, что царила здесь кругом, нагоняли на мальчика тоску и брезнадёгу. Но было в комнате и что-то невиданное, то, что удерживало его здесь до сих пор и не давало сбежать. И это, конечно же, этот невероятный трельяж с чудесными зеркалами!

Он был такой красивый, такой огромный, такой помпезный! Что смотрелся в этой спальне, как Солнце в Геоцентрической системе! Чёрные свечи, те, что дед зажёг у каждого зеркала, минут двадцать назад, осталось уже по половине. В реальности каждая из свечей горела слабенько в этом насыщенном красными тонами свете, их вообще едва ли можно было разглядеть. Но, отражаясь в зеркалах, свет от свечей начинал прямо-таки пламенеть! И внутри зеркал их огоньки набрали такую силу, что казалось, что свечки искрятся, будто бенгальские огни.

Да и дедово лицо, отраженное в зеркале, вдруг лишилось своего безобразия. И вместо отвратительного, уродливого столетнего деда, каким он был в реальности, в зеркале стал похож на восковую статую Будды. Он по-прежнему не мог поднять головы, чтобы посмотреть прямо перед собой. Но выглядел в своём отражении каким-то одухотворённым, неземным.

Тимофеечкину одновременно было и страшно смотреть на Сухинина, застывшего перед зеркалами, но в тот же момент это манило его своей потусторонней необъяснимостью.

Мальчик видел, что глаза деда слепые-белесые, в то же время чувствовалось, что он не просто сидит перед зеркалом, а смотрится в него. Да к тому же пацанчик помнил, что Сухинин читал в тот момент, когда домработница притащила его сюда, дед читал книгу, не мог же он читать, будучи незрячим. Значит, он видит сквозь эту белую пелену, что застила его глаза и Тимофеечкин подумал, каким, наверное, странам кажется мир, если всё время созерцать его словно через тонкий блин или пенку от молока.

Это было необычно и потому страшно, но не мешало мальчику задуматься о том, что он тоже хотел бы сидеть вот так, как дед Сухинин, и смотреться в это прекрасное зеркало, озаренное свечами. «Как хорошо было бы, если бы дед меня тоже научил!» Он забыл то причудливое слово, которое ему сказала Тома. Но в тот момент, когда напрягал мозги, чтобы припомнить, дед словно прочитал его мысли, резко повернулся, обращаясь к мальчику, и произнёс: «Медитировать».

Тимофеечкин аж подпрыгнул от неожиданности и только теперь заметил, что обе свечи догорели дотла.

Старик закрыл створки трельяжа и накрыл его всё той же застиранной тряпкой. Справляться даже с этой задачей, которую не назвать уж архисложной, но деду было нелегко. Все его движения были натужные и заторможенные. Но когда наконец он справился и полностью накрыл свой неземной красоты трельяж, а Мирона накрыла новая волна страха, и он произнёс со слезами в голосе: «Я домой хочу!» – «Иди», – ответил ему дед, шамкая беззубым ртом. Мальчик почувствовал какую-то досаду и даже несправедливость от того, что Сухинин так легко отпускает его. Он-то готовился умолять и угрожать своим влиятельным отцом. Но когда старик ему в ответ ответил так просто и коротко «Иди», он вдруг разрыдался сильнее даже, чем когда Тамара чуть не оторвала ему ухо. Которое, от холодного компресса, который она же и принесла, уже перестало печь и не болело, если до него не дотрагиваться.

Мальчик плакал и сам с удивлением осознавал то, что плачет сейчас от обиды, что дед чуть ли не выгоняет его, отпускает домой, даже не попытавшись уговорить остаться. А ведь баба Тома ему обещала, что, когда дед очнется от своей медитации, то они вместе будут сидеть-пить чай с вареньем, которого в вазочке осталось совсем чуть-чуть. Она говорила, что он понравился деду, а на деле тот абсолютно безразлично сказал: «Иди» и зачем он тогда сидел тут столько времени?! Зачем ел это противное варенье с корицей?! И почему это он должен уходить?!

Тимофеечкин плакал, как побитый, и к своему неудовольствию, заметил, как стал похож на портрет рыдающего мальчика. С той лишь разницей, что он – брюнет, а на картине был нарисован беленький мальчик. К удивлению Мирона, дед не стал его успокаивать, просто сел за тот же столик напротив него и принялся пить чай и вымакивать остатки варенья куском булки, отправляя ее в свой «увядший» беззубый рот. Смотреть, как старик ест, Мирону не было противно, теперь он не испытывал никаких чувств, кроме злобы и обиды, и под наплывом этих эмоций он произнёс: «Нет, я не уйду! Почему я должен уходить? Я что, зря у вас на чердаке всю ночь просидел? Я видел ваше зеркало, и всем про него расскажу, понятно?!» – Дед с присвистом засмеялся и ответил: «Рассказывай!» – Тимофеечкин аж взвинтился весь от того, что старик отвечает ему так односложно и безразлично: «Да? Рассказывать?! А вы думаете, я не догадался, что это зеркало не ваше?! Вы думаете, я не понял, что оно ворованное?!» На этот раз дед засмеялся так, что аж прыснул чаем: «Оно не ворованное. Его нельзя упрекать». – «Ага, рассказывайте сказки кому-то другому! – окончательно перешёл границы приличия мальчик. – С чего это вдруг «нельзя украсть»?! Немцы вон янтарную комнату украсть смогли, и ничего! А тут трельяж небольшой! Да его утащить раз плюнуть!» – «Нет, Мирон, – отвечал ему дед, и у мальчика возникло странное чувство, что он понимает слова старика не от того, что слышит их, когда тот говорит, а просто будто бы они сразу же оказываются у него в мозгу, но он списал эту странность на то, что у него после Тамариной трепки, быть может, повредился слух, что и вызывает такое ложное впечатление телепатии при разговоре с дедом. И только Тимофеечкин хотел посетовать в своих мыслях на то, что вконец покалечился тут у них, стал заикой, да ещё и оглох, как Сухинин ошарашил его фразой: «Это зеркало нельзя украсть. Его можно только получить в дар… Хочешь, тебе подарю?» Мальчик, аж плакать перестал от удивления. И не сам до конца не веря тому, что слышит спросил:

– Как подарите?!

– Просто подарю.

– Бесплатно?!

– Бесплатно

– И не жалко вам?

– Нет, я нежадный. Если тебе понравилось, забирай!

– А вы как же?

– А я старый уже….

– Да! Я хочу! Я заберу, если вам не надо уже….

– Так, я же говорю, забирай! Или ты что думаешь, я шучу?!

– А почему вы Тамаре не подарите?

– Она не просила….

– А сыну?

– А сын в моих подарках давно не нуждается…

– А правда, что он у вас в Кремле работает?

– А правда, что ты в Тамару банкой с краской кинул?

Мальчику от этого вопроса деда стало так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю! Сейчас, когда мальчик наконец-то успокоился и перестал плакать, то почувствовал, что страх, бывший в его душе ещё пару минут назад, куда-то улетучился. Сейчас сидеть рядом со стариком, по-прежнему облачённым в «женскую» ночнушку, Мирону вдруг стало спокойно. Хотя безобразная внешность старика никуда не делась; он по-прежнему был лысым, беззубым и настолько мощным, что казалось, вся кожа с головы и лица сползла и скомкалась в кучу в районе нижней челюсти, теперь напоминая собой огромный бесформенный пельмень из человеческой плоти.

А неправильно сросшиеся шейные позвонки всё так же не давали деду держать голову прямо, и он смотрел на Тимофеечкина боком, как курица. И глаза у него по-прежнему были словно под белым плотным целлофаном, сквозь который проглядывала голубизна. Теперь, вблизи, глаза его казались не просто слепыми, а даже мёртвыми, но страшно уже не было. Наоборот, было спокойно и как-то даже уютно. Дед всё так же вонял своей старческий вонью, и мальчик чувствовал это, но ещё он ощущал, что проникся большой симпатией к Сухинину. Он и сам не мог понять, что вызывает в нём эти чувства, но душа его теперь переполнилась глубочайшим уважением к Илье Ильичу! Тимофеечкин вдруг почувствовал в своём столетнем соседе такую ментальную мощь, будто перед ним сидел товарищ Сталин. Мирон вытер слёзы, выпрямил спину и пригладил чёлку, мысленно ругая себя при этом за то, что прихорашивается, как девчонка. Илья Ильич, видя его замешательство, продолжал добрым голосом:

– Ну ничего… Ничего… Эта вздорная баба получила по заслугам…

– Тамара мне сказала, что я понравился вам…

– А я понравился тебе?

– Мне понравилось ваше зеркало…

– Стоит только захотеть, и оно будет твоё!

– Нет, я не могу, меня мама домой не пустит с таким подарком, она скажет: «Илья Ильич пожилой человек! А ты воспользовался его добротой! Верни немедленно это зеркало!»

– Хм… Насколько я знаю, цыгане знают толк в дорогих красивых вещах… Твоя мать ведь цыганка, верно?

– Да… Но она гадать не умеет…

– А я умею. Хочешь погадаю тебе?

Мирон был готов на что угодно, хоть землю жрать, лишь бы Илья Ильич его не гнал от себя. Лишь бы поговорить с ним ещё немного. И поэтому, конечно же, согласился на гадание.

Дед, кряхтя, принялся шариться на своих захламленных стеллажах и вернулся обратно к столу не раньше чем минут через пятнадцать. В руках он держал жестяную коробку, как из-под «лампансье». Только на ней вместо привычного разноцветного горшка был нарисован какой-то тревожный рисунок, где на лицах многих людей была запечатлена мука от ожидания чего-то ужасного и неизбежного. Эту картину Мирон Тимофеечкин хорошо знал, называлась она «Последний день Помпеи». Знал, что написал ее Карл Брюллов, и поэтому был на сто процентов уверен, что это не та картина, а просто похожая на нее. Также Мирон мог дать голову на отсечение, что Илья Ильич сейчас достанет из этой коробки вовсе не конфеты. И, конечно же, мальчик оказался прав. Дед морщинистыми, сильно трясущимися руками извлёк оттуда какие-то предметы, завёрнутые в тёмно-зелёную шёлковую тряпицу, которая, когда дед развернул её, оказалась достаточно большой, чтобы накрыть ту часть стола, которую Сухинин предварительно освободил от грязной посуды, составила, скопом взгромоздив её на поднос, а поднос, в свою очередь, отодвинул на край, чтоб не мешался.

Он высвободил из тряпки две зелёных толстых свечки, которые, было видно, никто не поджигал. Ещё одну коробочку поменьше, которая напоминала по своему размеру портсигар, но была намного красивей и дороже той, первой, вся узорчатая и золотая. Мирон в который уж раз ахнул от такой красоты. И ему почему-то вспомнился русский император Павел I, которого заговорщики убили, ударив табакеркой в висок. Впечатлительному подростку вдруг привиделся мёртвый император, весь синий от побоев, с открытым ртом, он лежал на месте, где в реальности располагается дедова огромная кровать, с открытым ртом, из которого вывалился распухший от удушья язык. Он лежал в луже собственной крови, вытекшей из виска, напоминая своей прозой раздавленного голубя.

«Кто нами правил? – Павел, Павел!» Вспоминалась мальчику учительница истории Зара Ибрагимовна, которая рассказывала им, что эхо в подземельях Гатчинского Дворца умеет отвечать на этот вопрос. Он вздрогнул, когда ему почудилось, что золотая коробочка Ильи Ильича тоже вся в крови. Заметив это, дед Сухинин неверно истолковал его мысли и спросил:

– Что боишься?

– Нет!

– Может передумаешь ещё?

– Нет, не передумаю!

Сказал Мальчик, как можно более уверенным тоном. И у него засосало под ложечкой в ожидании чего-то необычного и магического….

***

Илья Ильич со свойственной ему стариковской медлительностью и неловкостью прожёг обе свечки, установив их значительное расстояние одну от другой. Чтобы они не падали, он накапал горячего воска прямо на ту самую темно-зеленую скатерть и с условием закрепил свечи на ней. Свечи он поджёг от длинных спичек, которые нашлись здесь же, в коробке с картиной «Пампеи». Спички были длинные и чёрные с золотой серной головкой. Тимофеечкин никогда таких не видел.

Когда наконец-то дошла очередь до золотого портсигара, Мирон аж заерзал на кресле от нетерпения. Ему казалось, что сейчас дед Сухинин извлечет оттуда что-то такое невиданное и магическое, какое он ещё в жизни не видел! И не только он! А вообще такие чудесные артефакты могли иметься разве что у сказочных волшебников, ну и у Ильи Ильича, конечно…

И Сухинин не разочаровал своего гостя, из золотой шкатулки он извлек что-то тоже завёрнутое в темно-зеленую тряпочку, но на этот раз бархатную. Когда дед развернул ее, чтобы расстелить поверх уже устроенной «скатерки», оказалось, что тем была завернута колода карт

Стоит ли говорить, что Мирон видел такие большие карты с яркими рисунками впервые в жизни? Когда принесли тасовать их, стало заметно, что карты не бумажные, а кожаные. И рисунки на них не пропечатанные, а будто нарисованы от руки масляными красками, на некоторых из них виднелись вкрапления из золота, а на некоторых – из чёрного серебра. Но мальчик удивился не только красоте карт, но ещё и тому, с какой ловкостью их перетасовывает Илья Ильич. Ведь мгновенье назад у старика очень сильно тряслись руки, он ел варенье, пил чай, да и вообще всё делал с заметной неловкостью, а тут дрожь в руках исчезала, как небывало, руки стали уверенные, ловкие и даже молодые. Мирон поднимал, что это ему кажется, так же, как и Павел, и то, что Сухинин с ним разговаривает, сразу передавая свои мысли ему в голову. На мгновенье ему показалось странным, что ему так много что мерещится здесь, в гостях у соседа, но потом эта мысль, пропускал, трансформировалась в гордость: «Я – избранный!» – подумал пацанчик, сам не понимая своих мыслей.

Дед мешал карты так долго и они так приятно шуршали, словно морские волны, что мальчик даже чуток задремал, и потому сильно вздрогнул, когда гадатель сказал ему: “Смотри!”

Мальчик встрепенулся, с нескрываемым любопытством глядя, как Илья Ильич начал выкладывать эти красивые картины в виде креста, проценту которого он положил две карты одна на другую тоже крест на крест.

Потом старик задумчиво серьёзно смотрел, на получившийся в него расклад где то, минуты полторы.

Тимофеечкин за это время так изволновался весь, что снова был готов разреветься от нетерпения и таинственности царившей в воздухе. Когда старик наконец начал расшифровывать своё гадание, то мальчик слушал его с тем, же благоговением с каким слушают миссию или пастора. Благо, что Сухинин не стал хоронить интригу, и разорвал без утайки все, что сказали ему карты:

“Вот видишь эта карта называется “Дурак” – это ты сейчас, потому что ты ещё совсем юный и беззаботный.” Мирону страшно не понравилось, что Илья Ильич обозначил его как Дурака. Не понравилось ему и сама карта, изображённый на ней парень, выглядел на фоне остальных рисунков как-то не солидно, Он был одет, то ли как шут, то ли как девчонка, в руке держал белый дурацкий цветок, а увязавшаяся за ним мелкая собачка, почему-то напомнила Мирону, Зойку.

Но особо долго задерживать взгляд на этой карте Мирону, к счастью, не пришлось, потому что Сухинин открыл соседнюю с ней и прокомментировал ее так: «Шестерка Пентаклей – это значит, что ты получишь от судьбы какой-то очень ценный подарок».

У мальчонки не было повода сомневаться в том, что Илья Ильич говорит правду, ведь на карте действительно было изображено трое людей в старинных «ненашинских» одеждах. Двое из них – не пойми кто, то ли мужчины, то ли женщины, – стояли на коленях перед третьим, который был тоже не пойми кого пола, царственно плавающего их монетами. Мирону показалось оскорбительной мысль встать перед кем-то на колени, но Сухинин, будто прочитавший его мысли, произнес с таким недовольным тоном, на какой может решиться лишь строгий родитель, в качестве последнего аргумента перед тем, как выпороть: «Встать на колени перед своей свадьбой никогда не стыдно!» Мальчик сконфузился от своих глупых мыслей и был рад, что дедушка не стал больше заострять на них внимания, а поддержал гадать.