Евгений с большим трудом отстоял тогда в ресторане право оплатить хотя бы свой кофе и салат, который съела ассистентка режиссёра Елена. Интересно, что Володька не знал, какое в ресторане имеется мороженое. Напрашивался вывод: товарищ не встречается там с женщинами или его женщины не ели мороженого.
Палашову ещё многое предстояло узнать о Москве.
В первые дни он выбрал для посещения три места: церковь, зоопарк и тренажёрный зал. Недалеко от дома Кирюшиных реставрировали Храм великомученика Димитрия Солунского на Благуше. Чтобы скоротать время до вечера перед встречей с Комиссаровым, туда он и отправился. Это какое-то особое искусство – увидеть храм в перестроенном под плавильный завод драгметаллов здании и снова возвысить колокольню и пять глав. Но работа по восстановлению шла полным ходом. Душа просила присоединиться к рабочим и сделать свой посильный вклад. И пусть не сразу и с некоторым сомнением и недоверием его помощь приняли. Сменив пальто на чью-то маловатую ему по размеру тужурку, он таскал мешки с сухим цементом и помогал замешивать раствор, подтаскивал кирпичи. Занятие это заняло около четырёх часов и подарило приятную физическую усталость и душевное отдохновение. Под конец рабочие вполне воспринимали его как своего. Он вернулся в квартиру и принял душ, сменив запачканные брюки.
В воскресенье он сел в машину и поехал на Пресню в зоопарк. Выбор странный для взрослого мужчины. Бросив машину неподалёку во дворах, он купил билет и вошёл на территорию. Зимой на улице остаётся не так много животных. Многие прячутся в крытые вольеры. Темнота спускается рано. Но всё это не останавливает воскресный поток посетителей. Родители спешат в выходные выгулять своих чад. Пройдя некоторое время вдоль прудов, он свернул к вольерам с волками и лисами и застал их в лучшем виде. Они успели вылинять к зиме и обрасти новыми пушистыми шубами. Вот кому были не страшны холода.
Палашов встал в стороне, чтобы не загораживать малышам обзор, и долго наблюдал с высоты своего роста снующего туда-сюда серого волка. По сути своей, бывший следователь тоже пытался заполнить существование хоть каким-нибудь смыслом. Долго дожидался от того ответного взгляда. И в какой-то миг это произошло. Зверь приостановился и с интересом посмотрел именно на него. Конечно, это был уже не тот самец, которого Палашов видел в детстве, но вот родное в тех глазах улавливалось, будто можно через глаза одного зверя заглянуть в душу всего сообщества. Это как-то могут почувствовать владельцы собак. И волк, добравшись наконец до высокого человека в чёрном пальто вниманием (люди приходили, уходили, а этот чёрный всё стоял и стоял), тоже узнал его, увидел знакомое, своё, в его серых глазах. И чувства отчуждённости и дикости не последовало между ними. Не было и холода или страха. Покой и уверенность, и тепло, словно вернулся домой, – вот какие ощущения придал этот взгляд человеку. Ему даже казалось, очутись они сейчас в одной клетке или рядом на свободе, зверь не причинит ему вреда. Волк одарил его ещё несколькими взглядами прежде, чем Евгений почувствовал, что пора уходить. Даже с животным не хотелось быть назойливым. Назойливыми бывают комары да мухи, а волки могут быть весьма деликатными. В дикой природе волку бы хватило одного раза взглянуть в глаза человеку, после чего он ушёл бы и больше не показывался, хотя мог продолжить тайное наблюдение. Но наблюдать тайно за волком в неволе Палашову было неинтересно. Он нуждался именно в открытом зрительном контакте. Поэтому, получив желаемое, он ушёл. Он побрёл без всякой цели вдоль других вольеров, блуждая глубоко в мыслях. А очнулся он уже перед загоном с лошадьми.
В сёдлах сидели довольно маленькие дети и ловко управлялись с сильными грациозными животными, пуская их идти друг за другом по периметру небольшого, напоминающего печень очертаниями вольера. В середине стоял всего один взрослый и, казалось, являлся главным движущим механизмом этой процессии. Вспомнилась Люба и потянула за собой вереницу болезненных мыслей. Они погнали его дальше, и он придумал себе занятие сравнивать встречающихся на пути животных со знакомыми людьми. Порядком утомившись от мелькания решёток и предвкушая скорое похожее мелькание на работе, он направился к центральному входу Московского зоопарка, чтобы найти машину и уехать домой.
В понедельник он отправился в коллегию адвокатов и подал заявление вместе с документами на прохождение квалификационной комиссии. Секретарь дала ему перечень вопросов, ответами на которые он должен был владеть. Он бегло просмотрел их, но ему мешало и донимало желание пойти к Милиному дому и увидеть её, посмотреть хоть одним глазком. Надо было что-то с этим делать, и он вернулся в район и пустился на поиски тренажёрного зала с грушей. Тамара Васильевна запретила «корёжить потолок своими крючками», поэтому оборудовать тренировочное место в съёмной квартирке не получилось. Нужно было срочно найти другой вариант, и руки чесались найти его побыстрее.
Небольшой зал нашёлся на территории стадиона «Крылья Советов» на проспекте Будённого. Евгений вломился туда в неурочное время, когда там занимались другие люди. Груши и мешки здесь видали виды. Один мужичок начал подкатывать к нему с наставническими целями. Палашову не хотелось сейчас объясняться с людьми и рассказывать о себе, поэтому он просто молча, специально для мужика, стянул футболку, встал в стойку и отдубасил боксёрский мешок серией ударов, после чего у мнимого наставника вопросов не осталось, и тот отвалил. Полчаса он самозабвенно наминал бока мешку. Этого хватило, чтобы вернуть душевное равновесие. Обтираясь полотенцем, он также стремительно покинул зал.
Дома Палашов принял душ и уселся на диван с листами экзаменационных вопросов их изучать. Для пущей уверенности он заглянул в административный, налоговый, семейный и трудовой кодекс. Экзамен состоится не так скоро, как хотелось бы. Нужно было пережить Новый год. Времени на подготовку должно хватить.
С приходом к власти нового президента, по образованию юриста, вопрос о проекте закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» был снова поднят и на данный месяц находился в разработке у Государственной Думы. Жизнь должна меняться к лучшему. Пусть не так быстро, как Палашову бы хотелось. Кто бы что ни говорил и ни думал, он знал одно: управлять огромной страной намного труднее, чем рассуждать об этом, сидя за бутылкой водки на кухне. Постоянно балансировать и удерживаться на месте, на выбранном непростом пути, когда в случае ошибки тебе могут снести башку как свои, так и чужие, – это очень тяжёлый труд. На этом пути могут быть излишки, но, пожалуй, издержек намного больше. И даже если ты что-то и имеешь, может быть, и немало, как за это приходится отдаваться, любить и служить! Труднее всего получить всенародное признание. Особенно от умников, сидящих за бутылкой на кухонной табуретке. И хочется спросить такого «умника»: «Что же ты сидишь здесь пьяный и немощный, если ты такой умный? Что же ты болтаешь вместо того, чтобы делать?» Приходится точить камень потихоньку, как вода, чтобы не прослыть диктатором и злодеем. И что бы ты ни сделал, ты всё равно будешь плохим. Просто потому, что руководишь непомерно огромной страной.
Палашов испытывал со своей стороны чувство благодарности за то, что в стране прекратился бесконтрольный произвол и передел сфер влияний. И в конце туннеля появился хоть какой-то просвет. Но работы ещё предстоит выше крыши. И если каждый на своём месте будет отдаваться, любить и служить, страна заживёт совсем по-другому. Думай каждый о другом, не придётся думать о себе.
VIII
Москва. Июль 2002 года.
«Ванечка! Где он?» – эта мысль вытолкнула Милу из липкого тяжёлого сна. Сердце колотится сильно и с перебоем. Она начала вспоминать, как измученная передала ребёнка Жене. При мысли о любимом тревога отступает и захлёстывает нежность. Она узнаёт персиковую постель, поворачивается к стене. Вот они, её мужчины, сладко сопят. Большой и сильный лежит на спине, а крошечный и беспомощный притих животом на его животе, головушка в сторону на груди, ротик натерял лужицу слюнок возле соска. Женя прижимает Ванечку к себе обеими руками, придерживает за спину. Малютка пригрелся на нём и смог успокоиться и уснуть. Когда Мила засыпала, Женя тихонько пел Ванечке:
Спят, спят мышата, спят ежата.
Медвежата, медвежата и ребята.
Все, все уснули до рассвета…58
А больше она ничего не помнила, потому что уснула сама.
Она тихонько встала, осторожно стянула горячие ладони жениха с ребёнка, взяла карапуза на руки. За окнами уже рассвело. Мила прокралась по коридору в соседнюю комнату, где доверила сыночка детской кроватке.
На кухне призывно жужжал холодильник. Она стащила из тарелки кусочек нарезанного с вечера сыра, запила кипячёной водой. На глаза попались рисунки из блокнота. Женя так и не расстался с ними, никуда не сунул, таскал с квартиры на квартиру и вывешивал каждый раз на холодильник. И всё-таки портрет Олеси здесь был лишним. Она осторожно сняла его и спрятала в сумку, которая сиротливо продолжала стоять в коридоре. Вернувшись в постель, Мила зарылась в одеяло и прижалась спиной к спящему уже на боку Жене.
Через два часа Мила проснулась, сладко потянулась. Где-то в ванной журчала вода, а Жени рядом не наблюдалось. Она полежала спокойно, прислушиваясь к себе. Где-то болело, где-то ныло, но всё тело было истомлено и напоено сладостью. «Изумительно!» Это слово вспыхивало в ней на разные лады. Хотелось поделиться счастьем, и Мила, набросив на себя халатик, отправилась в коридор к тумбочке с телефоном.
– Алло!
– Мама, мамуля, привет! Я так счастлива… Это изумительно… просто изумительно… У меня нет слов.
Мила не узнавала свой голос, похожий сейчас на журчание лесного ручейка.
– Почему ты молчишь?
– Женя жив? – засмеялась Галина Ивановна, и Мила почувствовала, что мама смеётся сквозь слёзы.
– Жив. Жив, конечно. Он сейчас в душе. А Ванечка спит в кроватке. Мы промучились от колик почти всю ночь, но под утро сынка пригрелся на животе у Жени, и они оба уснули.
– Он скоро проголодается и проснётся… А ты хотела ещё папе позвонить.
– Да. Точно. Ты придёшь с Ваней посидеть, пока мы в загс будем ходить?
И заручившись маминым согласием и послав на прощание поцелуй, она сбросила звонок и набрала папе. Он тоже подошёл к телефону быстро, как будто только и ждал, когда дочь позвонит.
– Папочка, привет! Я так счастлива! Я замуж выхожу.
– За юриста первого класса?
Отец старался говорить строго, но Мила чувствовала, что и ему хочется смеяться.
– Да, пап. За него. Мы сейчас в одной квартире. Он меня вчера забрал с Ванечкой. Мы будем вместе жить. Но он хочет встретиться с тобой. До того, как мы в загс пойдём подавать заявление. Ты сегодня сможешь? Нам очень нужно. Завтра загс не работает. Запиши, кстати, номер телефона сюда к нам.
– Пусть приходит ко мне в кафе, – предложил Олег Андреевич, когда записал новый контакт. – Я его помню, подойду к нему.
– А во сколько?
– Вы же спешите. Через час я буду на месте. Так что милости прошу. Ты придёшь с ним?
– Нет. Я с Ваней дома побуду, чтобы вас не стеснять.
– Какую свадьбу ты хочешь?
– Я ещё не думала об этом. Это сейчас настолько неважно…
– Это будут воспоминания на всю жизнь, поэтому лучше чуть поднапрячься и подумать.
– Да, папочка, мы обязательно решим.
На том и попрощались. Олег Андреевич привык улаживать проблемы семьи и по старой привычке хотел взять на себя организацию свадьбы, не задумываясь, что будущий член семьи – тоже мужик, который вполне в состоянии позаботиться об этом сам.
И когда этот самый мужик появился на пороге комнаты, где она снова прилегла на постель, душистый, выбритый, с зачёсанными назад, мокрыми кудрями, она не могла оторвать от него глаз.
– Иди ко мне, – позвал он так, что она тут же вспорхнула и прижалась к нему.
Каждое его прикосновение к ней говорило, какая она любимая и желанная. Но это не помешало, обласкав и впитав её всю, подтолкнуть Милу к ванной.
– А я пока приготовлю завтрак. Чай с молоком?
Она кивнула с улыбкой и исчезла за дверью.
Кафе, куда пришёл Палашов на встречу с Олегом Андреевичем, было довольно уютным: ореховые панели на стенах, картины лазерной гравировки по дереву с изображениями животных, бильярдные столы ближе к широким тонированным окнам, а небольшие столики вдоль стен в окружении массивных деревянных стульев. Посетителей утром в субботний день не наблюдалось, хотя заведение уже открылось для посещения. Евгений занял столик под картиной с совой в дальнем углу зала и, заметив пепельницу на столе, закурил. Впечатлений за прошедшие сутки у него было более, чем достаточно, но отогнать лёгкое волнение не получалось. Не может же отец запретить дочери, единственной и любимой, стать счастливой? И получить отца для ребёнка. Одни же плюсы! И Мила не давала никаких намёков, что он собирается возражать. Откуда тогда это дурацкое волнение, как перед экзаменом? Он же этот главный экзамен в своей жизни сдал вчера, получив согласие Милы.
Скорее всего по сигаретному запаху его нашла официантка. Спросила, что ему принести. Он попросил апельсиновый сок. На улице стояла жара, и всё время хотелось что-нибудь жидкое и прохладное.
Почему Олег Андреевич не идёт? Испытывает его, тоже волнуется, просто чем-то занят? Палашов старался не проявлять нетерпения, но время тянулось, как густой мёд.
Апельсиновый сок принесли в высоком узком стакане с кубиками льда и соломинкой. Стенки его запотели, хотя в помещении работал кондиционер. Евгений затушил сигарету и принялся за сок, растягивая удовольствие. Бросил на полстакане и решил пройтись вдоль бильярдных столов, подсвеченных конусовидными зелёными светильниками. Последний раз играл в курсантские годы, и не был большим знатоком этой игры, но дух её казался ему благородным. В зале стояли столы для американского пула и дальше от входа два больших стола для русского бильярда. Забить шар в лузу в русском бильярде значительно сложнее. Даже в игре русские не ищут лёгких путей. Евгений прикоснулся кончиками пальцев к зелёному сукну стола, и в это время за спиной его раздался голос Олега Андреевича:
– Хотите сыграть?
Палашов повернулся лицом к хозяину, тот протянул ему руку.
– С удовольствием. – Ответил на твёрдое рукопожатие сухой ладони. – Но не сегодня. Пока мне везёт в любви, а, значит, в игре продую.
– Жаль. За игрой беседа была бы более непринуждённой.
– За непринуждённой беседой у меня точно нет никаких шансов на победу.
– Сыграйте как-нибудь с Милой. У неё здорово получается, но не настолько, чтобы сделать вас всухую.
Евгений представил Милу за игрой и предложение показалось ему крайне заманчивым.
– А Галина Ивановна играет?
– Она пробовала несколько раз, но это не её. Становится похожа на деловую гусыню. – Невозможно было не улыбнуться на такое сравнение. – Только не говорите ей, что я так сказал.
– Вы ведь не всегда владели этими кафе? Чем вы занимались до этого?
– Когда-то я проектировал самолёты в «ОКБ Сухого».
– Ого!
– Пойдёмте за столик.
– Пойдёмте. И обращайтесь ко мне на «ты».
– Прости. Я чуть задержался. – Олег Андреевич чуть подтянул вверх летние серые брюки за штанины у бёдер и сел за стол. – Меня отвлекли дела. Мила сказала, что вы спешите. У вас не слишком много свободного времени – работа, ребёнок. Не могу не вспомнить себя в девяностые годы.
Евгений последовал его примеру – сел.
– Я привык к интенсивной работе, поэтому загрузил себя под завязку. Если честно, так ждать легче. Теперь буду искать возможности больше проводить времени с семьёй. Хочу видеть, как малыш сделает первые шаги. Да и общением с Милой хочется сполна насладиться. Хотя опыт нескончаемой болтовни с ней у меня есть. А вот каково нам будет молчать друг с другом?
– О, Мила молчать умеет. По природе своей она не очень-то разговорчива.
– А вы ещё помните, как проектировать самолёты? Хотели бы вернуться?
– Это занятие было мне по душе. Пожалуй, смог бы, наверное. Хотя кое-что уже подзабыл.
Они помолчали. На заднем плане ненавязчиво звучала музыка.
– Я долго думал о том, что тогда увидел в деревне на похоронах, когда ты полномочия превышал, обнимая мою дочь у неё в комнате. Как неохотно ты её отпустил, как смотрел на неё, когда она смогла вернуться на кладбище. Твои глаза уже тогда говорили о многом. И вот эта фраза, брошенная тобой: «Скорее обнимите дочь, а то на неё смотреть больно!»
Палашов несколько смутился и удивился, насколько хорошо Олег Андреевич запомнил ту сцену.
– Времени подумать было очень много. Даже слишком много.
– Я вот так же, как с тобой сейчас, встречался с Милой в кафе пять лет назад. И тогда я впервые осознал, что моя малышка, моя девочка талантливая, выросла. Она играла в тот день на бильярде со старым знакомым, с моим одноклассником. Я даже не сразу её узнал. Лица не было видно. Смотрю – девчонка какая-то соблазнительная. Оказалось, моя дочь. Ты не представляешь, что это такое – вдруг осознать, каким взрослым стал твой ребёнок.
Евгений впитывал слова, как губка воду. Каждое слово о ней было на вес золота, западало в душу, врезалось в память.
– Я думал, у неё всё будет по-другому, у моей детки, мы оградим её. Но первым ударом стал развод и разъезд. А потом враз всё оборвалось. В августе прошлого года. Детство навсегда закончилось. Не просто прошло со временем, а оборвалось в один миг. Никто из нас и подумать не мог.
– Да. Было больно. До сих пор больно, если честно.
– Её мама тоже училась, когда забеременела, на четвёртом курсе. Планы у неё были сперва отучиться, замуж выйти, а потом детей рожать. Но появился я, и всё пошло кувырком. Сначала забеременела, потом вышла замуж, потом родила, и только потом учиться закончила. Я любил её безумно. Как ты сейчас любишь мою дочь. Но мне в отличие от тебя воли не хватило отстраниться. Я не сберёг Галку до свадьбы. И она была выбита этим из колеи. Уехала на каникулы к матери в деревню и пропала. Не позвонила, когда вернулась в общежитие. Как же я тогда переживал. Боялся не увидеть больше. Боялся, натворит дел каких-нибудь. Я не знал, беременна она или нет, но боялся аборта. Хотя, как я мог так о ней думать? Начал караулить её возле общежития, но никак не получалось встретиться с ней, пока в один прекрасный день Алевтина, подруга Галина, не вышла от неё и не увидела меня. Мы объяснились, поженились и родилась Мила.
– Я делаю всё для того, чтобы жизнь Милы наладилась. Самые тяжёлые испытания позади. Теперь, когда мы будем вместе…
– Не спеши думать, что испытания позади. Они только начинаются с совместного проживания.
– Нам так хорошо вместе. Неужели будет иначе?
– Не хочу тебя разочаровывать, но ты, Женя, сейчас только впрягаешься в тяжёлую повозку. Будет по-всякому. Очень многое зависит от вас с Милой. Взаимоуважение, взаимопонимание не менее важны, чем пылкость чувств. По-моему, ты парень толковый и должен понимать, что можешь привнести в жизнь моей дочери как надёжность, так и опасность.
– Да какая опасность может быть в работе адвоката? Если клиентов не кидать, то ничего страшного произойти не может. А кидать кого-либо не в моих правилах.
– Это ведь ты прислал Марье Антоновне коробку с пелёнками-распашонками и детскую коляску?
– Да. Я ощущаю себя наследником Вани Себрова. И взял на себя некоторые, связанные с этим обязательства. Так вы одобряете наш с Милой брак?
– Как не одобрить после первых слов, которые произнесла моя дочь, когда мне сегодня звонила. Первое, что она сказала: «Я так счастлива!» До этого, надо заметить, ей туго приходилось. Я вам желаю сохранить это чувство единения, как можно дольше. Я её очень люблю. А тебя уважаю. Ты стойкий оловянный солдатик. И ты на деле заслужил мою дочь.
– Я должен признаться: я каждую неделю звонил Галине Ивановне справляться об их с Милой делах. Она сказала, что не рассказывала вам об этом.
– Да. Она не рассказывала. Но я почему-то не удивлён. Я знаю про горшок с цветком на пороге в квартиру в её день рождения. И я видел огромный букет, подаренный на рождение Ванечки. И я очень хорошо помню голос Милы, когда она мне об этом рассказывала. Я готов помочь с организацией торжества. Но было бы хорошо мне узнать о тебе побольше. Расскажешь?
– Конечно.
Палашов вынул соломинку из стакана, допил сок. И начал рассказ. А когда закончил, вот что услышал от будущего тестя:
– Ты выбрал моё любимое место в этом зале. Под картиной с совой. Над этой картиной работала Мила, все остальные выполнили другие люди.
Мила положила щёку на ладонь жениха.
– Женечка, отчего мне так хорошо с тобой? Голова кругом идёт.
– Это от бессонной ночи, – улыбается он и глядит, и глядит в драгоценное лицо и не может наглядеться.
Светлые лучи ресниц; мохнатые гусенички бровей; чуть вздёрнутая загогулинка носа, скорее гордая, чем любопытная; истерзанные коралловые лепестки губ, потерявшие очертания от поцелуев; но самое магнетическое – глаза, которые вбирают в себя и в них падаешь, падаешь, падаешь и совершенно не хочется выбираться.
Вторая рука его крепко прижимает невесту за талию. Музыка уже давно оборвалась, но это всё равно – они продолжают двигаться в танце. Его напряжённые бёдра слегка покачиваются, увлекая за собой. Она покорна, накрыла жаркими ладошками его спину. Они кружат бездумно, как оторванный от ветки листок на ветру. Мила прикрывает глаза, и Женя в который раз тянется к её губам, ищет их… И поцелуй – это уже боль, но сладкая и неизбежная.
Ванечка крепко спит в соседней комнате. Мила успела ещё подремать, пока Женя беседовал с отцом в кафе. Но теперь одетые и полностью готовые к выходу они ожидают Галину Ивановну. У Жени тоже кружится голова. В загс пойдут пешком, крепко держась за руки. Надо бы съесть что-нибудь и покурить… Но невозможно оторваться от Милы, не хочется. Вот сейчас-сейчас придёт Галина Ивановна, и им придётся разорвать объятья. Миле обязательно надо есть – она кормит Ванечку.
– Я съем тебя, – вырывается у него.
Её шея уже у него под губами: «да, пожалуйста». И голова кружится сильнее. Он никогда не чувствовал себя настолько слабым и уязвимым, настолько безвольным.
Раздаётся звонок в дверь, и они медленно кружат по коридору так и не в силах оторваться друг от друга. Женя открывает замок одной рукой, обнимая второй Милу.
– Здравствуйте, Галина Ивановна, – лениво говорит он. – Простите. Никак не могу оторваться от вашей дочери, даже чтобы накормить её. Так хочется пообещать, что этого больше не повторится.
Женщина обескуражена увиденным. Эти двое выглядят, как не знающие меры подростки. Под глазами – тени, распухшие губы, потемневшие блуждающие глаза. Она не могла припомнить, чтобы видела когда-нибудь что-то подобное. Разве что давным-давно в зеркале.
– Здравствуйте, дети! Я надеялась, что отпустила внука со взрослыми, но…
Галина Ивановна вошла, оттеснив молодёжь, переобулась в тапочки, которые принесла с собой.
– Идите мыть руки. Я жду вас на кухне.
– Еда в холодильнике. – Женя повёл невесту и договорил на ходу: – Не стесняйтесь.
Протиснувшись через две минуты на кухню с Милой под рукой, Палашов вдруг заметил, что на холодильнике не достаёт одного портрета.
– Глупышка, ты зачем спрятала Олесю? Эта работа просто напоминает мне, какая ты талантливая. И ничего, кроме этого. Благодаря тебе я даже узнал Олесю сразу, когда первый раз увидел в кабинете.
– Нет, Женя, – Мила подняла глаза к его лицу, – я не глупая. Из-за этой девочки погиб Ваня.
– Надеюсь, ты хотя бы не выбросила…
– Нет. Но я не хочу, чтобы ты продолжал смотреть на неё.
– Ладно. Садись есть. – Он подтолкнул Милу к столу. – Я покурю и вернусь.
Палашов ушёл на балкон, а Галина Ивановна, проводив его взглядом, сказала:
– Вижу, дочь, вы были так заняты, что до сих пор не разобрались с тараканами.
Мила села за стол. Галина Ивановна пристроилась напротив.
– Олеся – тот человек, из-за которого я потеряла Ваню. Теперь представь, что из-за неё я лишусь Жени.
– Не сходи с ума! Как из-за Олеси ты лишишься Жени?
Вместо ответа на вопрос Мила смотрела на мать округлившимися глазами.
– А теперь я опишу тебе всю эту историю с другой стороны. Благодаря чувствам Вани к Олесе, заметь, девушка тут, собственно, ни при чём, произошло жуткое происшествие, в результате которого ты сперва заполучила Ваню и ребёнка от него, а потом получила ещё и Женю. И это не Женя сделал ребёнка Олесе, а женится на тебе. И это не ты будешь воспитывать Олесиного ребёнка, ты согласна? Я тебя ни в чём не обвиняю, не говорю, что ты устроила что-то нарочно. Но Олеся не заслуживает ни твоих страхов, ни твоих упрёков. Если бы твой жених увлёкся Олесей, неужели ты думаешь, он пришёл бы сюда и сделал бы тебе предложение? И смотрел бы такими глазами на тебя? Может быть, на свете есть люди, способные так поступить, но это точно не Женя.
– Да. Это правда. И всё равно, я не хочу, чтобы Женя смотрел на неё, пусть это всего лишь мой рисунок.
– Хорошо, – сказал, входя на кухню, Палашов. – Я не буду больше смотреть на эту твою замечательную работу, но не забывай, что это лицо уже давно врезано в мою память, и мне не нужен рисунок, чтобы его вспомнить.
Мила кивнула и пожала плечами.
– Наверное, я просто сама не хочу видеть это лицо, хотя в мою память оно точно так же врезано.
IX
Москва. 31 декабря 2001 года.
Прохождение через ад. Палашов. Шаг 6.
– Палашов, здрасьте! – голос Елены звучал непривычно возбуждённо. Создавалось впечатление, что она звонит из сердца улья, – такое гуденье слышалось на заднем фоне. – Приезжайте-ка к нам, да поскорее! Очень нужно! – Девушка выкрикивала фразы так, словно не слышит сама себя. – Приедете?! У нас съёмка на квартире! Необходима ваша помощь!
Палашов как раз не знал, чем заполнить этот сложный день – тридцать первое декабря, – в который нормальные люди занимались нарезкой салатов и прочими приготовлениями к Новому году. Но для собственной персоны, мающейся в одиночестве на съёмной квартире, изощряться не хотелось.
У него в холодильнике лежала запечённая курица, а в вазе килограмм мандаринов. Для утоления печали имелось по бутылке шампанского и водки.
Звонок ассистентки режиссёра обрушился на него, как манна небесная. Судя по звукам, времяпрепровождение в бурной компании ему гарантировано.
– Я приеду! – ответил он Елене.
– Не поняла! Что вы сказали?! – прокричала девушка в трубку, а потом цыкнула на своё окружение, чтобы оно притихло.
– Выезжаю! – Палашов придал громкости голосу. – Ждите! Диктуйте адрес!
– И да, Евгений, прихватите бутылочку шампанского! Только сильно не тратьтесь, у нас народ неприхотливый!
Девушка продиктовала адрес и разъяснила, как до них добраться. Поразмыслив, он решил не брать «девятку». Вернуться за рулём скорее всего не получится. По-быстрому натянул брюки, серые рубашку и джемпер, зачесал назад кудри, сунул в один карман деньги, в другой – ключи, положил шампанское и мандарины в пакет, отправился на перекладных.
В метро пришлось расстегнуть пальто и стянуть шапку. Для съёмок сняли коммунальную квартиру на Таганке, поэтому путь был сравнительно недолгим. Подземка кишела и суетилась народом, хотя оставалось только гадать, куда движутся все эти люди в канун праздника.
Последние годы жизни Палашов встречал Новый год на дежурстве или у Бургасова. Кирилл со своей роднёй сообща не позволяли ему отмечать семейный праздник в одиночестве. Их настойчивость поначалу напрягала, потом напряжение сменилось привычкой, а ещё позже – благодарностью. Вот он всю дорогу и вспоминал тех простых тёплых людей, что каждый год усаживали его за стол и принимали почти как родного.
Что добрался до места, он понял по двум припаркованным на некотором расстоянии друг от друга минивэнам для съёмочной техники. Подъездная дверь была с предохранителем от непредвиденного закрытия: кто-то пожертвовал своим шарфом, намотав его с наружной на внутреннюю ручку. Поднимаясь по лестнице, на третьем этаже он увидел осветительный прибор. Прямо на входе в квартиру планировался какой-то кадр. Палашов поздоровался за руку с осветителем Артёмом.
– Лена внутри, проходи, – направил парень.
Искать долго не пришлось. Елена вышла в коридор, отдавая какие-то распоряжения. Завидев Евгения, она бойко направилась к нему.
– Палашов, выручай. Сегодня необычная просьба к тебе. У нас актёр для эпизода не явился.
– Лен, посмотри на меня. Ну какой я тебе актёр?
– Женя, там всего надо-то открыть дверь и проводить героя до нужной комнаты. Ты житель коммунальной квартиры, тебе позвонили в дверь, спросили такого-то, ты проводил. Всё. Я тебя прошу – выручай! Я не могу из-за такой ерунды простоя допустить.
– Хорошо. Но можно как-то так устроить, чтобы моя физиономия в кадре особо не светилась?
– Давай попробуем. Даже оригинально получится. У тебя типаж, конечно, не для соседа по коммуналке. Особенно в наше время. – И обернувшись назад, громко скомандовала: – Танечка, дай Евгению одежду, которую для роли соседа приготовили. Особо не гримируйте. Причёску только сделайте более домашнюю. Виталик, а ты возьми видеокамеру. Снимем небольшую пробу, а то вдруг Евгений не смотрится на экране.
Танечка высунулась из комнаты и поманила Палашова внутрь. Евгению понадобилось несколько шагов, чтобы окунуться в рабочую обстановку костюмеров и гримёров. Пока он скидывал с себя вещи, на него с неподдельным интересом смотрели три пары девичьих глаз. Чтобы изгнать смущение, пришлось представить себе, что это медицинская комиссия.
– Н-да-а, – протянула Танечка. – Каким местом Ленка думает?
– Что-то не так? – спросил стягивающий рубашку мужчина.
– О, сейчас поймёте… Вот это она собралась на вас надеть.
Татьяна протянула белую, слегка несвежую на вид майку-алкоголичку. Палашов быстро натянул предлагаемый реквизит. Посмотрел в лица девчонок вместо зеркала и увидел три ухмылки. Майка была свободна, но коротковата.
– Ладно. Предположим, мальчик донашивает дома свою детскую маечку. А вот что делать со штанишками? – С этими словами Танечка протянула домашние брюки.
По итогу они доходили только до середины голени и забавно отвисали на пятой точке. Так что девчонки позабавились ещё разок.
– Лена, – покричала в коридор Танечка, – иди любуйся!
Нагрянула ассистентка режиссёра и замерла на пороге. Сначала ярко красный от помады рот приоткрылся. А когда она достаточно напиталась увиденным, прыснула со смеху. Палашов тоже рассмеялся, глядя на такую бурную реакцию. Когда они отсмеялись, а с ними хохотали и остальные девчонки, Елена строго сказала:
– Танечка, кто из нас костюмер?
Она наклонилась, и сама подвернула штанину брючек до колена.