– Суровый фильм. Музыка красивая. Талантливые люди делали.
– Я тебе завтра покажу, что в этом чехле. Дотерпишь?
– Там что-то потяжелее, чем карандаши и кисти.
– Это как посмотреть.
– Как же птицы растрезвонились! – Она окинула взглядом деревья.
– Радуются за нас! – Он притянул её под мышку и поцеловал в макушку. – Наверное, в Спиридоновке очень красиво было в мае, когда яблони цвели.
– Тебе, небось, мама говорила, что мы туда толком не ездили ещё в этом году. Папа только наведывался, пока мы тут с малышом копошились.
– А ты знаешь… у Вани Себрова сестра родилась. Она же нашему Ванечке – тётя.
– Да. Мне сказали.
Лоб Милы перерезала морщина озабоченности.
– Не понятно это мне. Как так вообще могло получиться? И, говорят, в свидетельстве о рождении отцом указан Тимофей Глухов. Как такое может быть?
– Ты действительно хочешь понять? Я могу объяснить, если ты постараешься услышать. А если нет, то не стоит начинать этот разговор.
– Я постараюсь. Говори.
– Тимофей очень давно любит Марью Антоновну. Уже лет семь точно. Он ей предлагал вместе жить и быть Ване отцом.
Мила взглянула на Евгения округлившимися глазами. Дорожка вдоль трамвайных путей подходила к концу и скоро предстояло перейти улицу Главная аллея.
– Да. Это так, – продолжал Евгений. – Она ему отказала, и он держался в стороне. А когда произошла эта беда с Ваней, первым делом он пошёл к ней. Не могу описать детально, что у них там происходило. Она решила, что он убийца и, кажется, его била. Потом у них произошла близость. Только она сама сказала: он её не насиловал. Она никому не могла об этом говорить, а рассказать надо было, потому что это её мучило. Вот, не нашла никого лучше меня. Я был вне себя, когда услышал. Я не ожидал от неё такого, как и ты. Она это поняла, хотя я ничего ей не сказал. Главное – ей стало полегче. Марью Антоновну, думаю, до сих пор совесть мучает. Она даже предположила, что, если бы сошлась с Глуховым семь лет назад, Ваня был бы жив. И не случилось бы всей этой истории с Олесей. Что касается свидетельства о рождении, то какая разница, что там написано, если Тимофей на самом деле отец Василисы? Глуховы её убедили оформить ребёнка, как есть. Они знают, что это их внучка.
– А как же Олеся?
– Мила, а как же Ваня?
– Женя, Вани нет, – возразила девушка грустно.
Палашов нахмурился.
– Да, его нет. Для Глухова теперь Олеси тоже как бы нет. Взгляни на нас с тобой. Помнишь, я говорил про женщину? Её зовут Люба. Когда я встретил тебя, я был с ней, был в полной уверенности, что лучше быть не может, что она та, кто мне нужен. А сегодня я иду в загс с тобой, а Люба в феврале вышла замуж за Кирилла. Почему, Мила? Она очень хорошая женщина. Я и сейчас её люблю чисто по-человечески. Но без тебя я не могу. У меня все силы на преодоление этого «не могу» уходили. Что тебе объяснять, ты сама прекрасно знаешь. Когда ты спрашиваешь, что я буду делать, если ты от меня уйдёшь, это равносильно, что спросить какую-нибудь из этих пищащих пичуг, что будешь делать, птица, если я отрежу тебе крылья? Что она будет делать, Мила?
Она посмотрела на него, сверкнув слезами. Сколько им ещё мучиться? Даже сейчас, когда кажется, будто всё хорошо, на самом деле всё очень сложно. Он остановился, зайдя вперёд и остановив её, поднял лицо Милы за подбородок. Глаза встретились, он произнёс:
– Я могу жить без Любы, а без тебя нет. Прошедшие месяцы меня в этом совершенно убедили. Так же и Глухов может без Олеси, а без Марьи Антоновны нет.
– Про него я поняла. – Голос Милы дрожал. – А она? Как она могла?
– А вот ей, я думаю, очень тяжело. Выше моих сил представить себе её состояние. Это очень страшно – оказаться на её месте. Не будем судить её. Просто примем обстоятельства такими, какие они есть, и будем ей помогать, чем возможно помочь.
– В этом весь ты. – Мила робко улыбнулась. – Меня ты также принял, не осудил, сразу начал помогать. С того самого мгновенья, когда впервые взял мою руку, ещё не зная меня ни капельки, не ведая, во что ввязался.
– Никогда не пожалею, что ввязался. Никогда не хотел быть судьёй. Ваня подарил тебе твоего главного человека – Ванечку. И он же подарил тебе меня. Он сделал это вместе с Глуховым, будь он неладен.
– Да. Иначе бы мы не встретились. – Она набрала побольше воздуха в лёгкие и попросила: – Просто будь со мной, Женя. Ты мне очень нужен. Мне хорошо с тобой! Впервые в жизни я так счастлива! Я хочу, чтобы ты об этом знал и никогда не сомневался. Я не буду больше задавать глупых вопросов.
Палашов притянул её к себе и, перемежая слова лёгкими поцелуями в лоб, глаза, нос, щёки, прошептал:
– Тогда, родная моя, ты перестанешь быть моей графинечкой, моей маленькой глупой графиней. А я не хочу этого.
– Женя, а тебе не кажется, что я должна это состояние перерасти? Как-то обидно всё время оставаться глупой.
– Это не та глупость, – возразил он, прижимая Милу к сердцу. – На самом деле ты умная девчонка. Я говорю про чистоту и наивность. Я не хочу, чтобы ты переросла их.
– Но я же… была в том сарае… чистота…
– Это было по-другому.
– Олеся…
– Ты и Олеся… у вас это было по-другому. Вас сама любовь переборола и уложила на лопатки. Любовь – штука серьёзная. Она кого угодно одолеет. А человека чистого и искреннего она побеждает на раз-два. Может быть, она и Марью Антоновну одолела. Только женщина об этом пока не знает. Вот и попробуй представить себя на её месте. Ох, и незавидно! Ладно, бежим дальше скорее. Нас дома Ванька ждёт.
Евгений оторвался от Милы, взял её за руку и потянул за собой. Они быстро перебежали Главную аллею и довольно шустро шли вдоль неё, пока через минуту не свернули на чудну́ю улочку с плохим покрытием вдоль гаражей. Там им встретилось несколько велосипедистов. Они двигались стремительно и не разговаривали, но, когда прошли гаражи и вышли на пустынную земляную тропинку между забором линии метрополитена, выходящего в этом месте на поверхность, и дышащим зелёным массивом парка с истоком маленькой речушки, мелькнувшей среди стволов, Мила вдруг воскликнула:
– А ведь любовь и тебя уложила на лопатки, дядя Женя, следователь Палашов, юрист первого класса!
И залилась счастливым смехом.
– Пеняй на себя! – ответил он и, как кот, смял своего звонко чирикающего задорного воробушка, настиг неистовым поцелуем, окутал торопливыми ласками. Благопристойность, которую он так старательно соблюдал, выйдя из дома, полетела в тартарары. Заслышав человеческие голоса впереди, он с трудом оторвался от неё со словами:
– Что же ты со мной делаешь, чертовка?
Мила смотрела на него серьёзными болотными глазами, смех растаял без следа. Он вспомнил, как признался в прошлом году, что опасен для неё и как она просила защитить её от него самого. Не знал, что сказать. Понимал только, что этот порыв украл у них ещё несколько драгоценных минут. Осторожно поправил ей волосы. Она заговорила, зашептала первая:
– Не просто уложила, а растоптала… Нас…
– Мила… Просто у нас с тобой очень серьёзно всё. – Слова наконец-то пришли. – Это природа требует, чтобы мы стали единым целым. Не фигурально как-нибудь, а именно физически, на самом низменном и примитивном уровне тоже. Я неспроста обмолвился, что съем тебя. Это желание слияния и поглощения, что же ещё? Скажи, пожалуйста, я тебя всё ещё пугаю?
– Больше нет. Но ощущения у меня, будто меня обухом по голове ударили. Это желание настолько сильное, что выжигает всё внутри. Единственное, на что я сейчас способна, – это продолжать начатое. Остальное – с большим трудом. Обними меня, пожалуйста.
Евгений выполнил просьбу. К ним приближалась какая-то тёплая молодёжная компания, скорее всего вышедшая из поезда метро и направляющаяся мимо них куда-то в парк. Он отступил чуть от тропинки в лес и, зная, что гораздо крупнее Милы, закрыл её своей спиной от всего мира.
Какой-то сердобольный пацанчик из компании громко поинтересовался, проходя мимо:
– Девушка, вас там случайно не обижают?
– Нет, – в тон ему ответила Мила. – Спасибо, не волнуйтесь. Меня тут обожают.
А Палашов добавил:
– Чистая правда. – И так же, не оборачиваясь, спросил: – Ребят, а не подскажете, нам ещё долго до загса идти, Измайловского?
– Не-а. Мы не местные. Но если вы так будете стоять, вы до закрытия не успеете.
И молодёжь дружно загоготала. Пара, скреплённая объятиями, не шелохнулась. Хохот был оправданным и совершенно не раздражал, но смеяться самим им совершенно не хотелось: они переживали смесь неутолённого голода с упоительной сладостью в единении друг с другом. Дождались, когда ребята отойдут подальше, и только после этого неохотно расступились, встретились красноречивыми взглядами и, безмолвно договорившись, продолжили путь.
Евгений старался не говорить больше, он сосредоточился на ощущении её ладошки в своей руке. Ему начинало казаться, что они не дойдут до нужного места никогда. Но ведь несколько мучительных месяцев разлуки увенчались встречей. Значит, их путь тоже должен завершиться конечной точкой.
Через подземный переход, одаривший их минутой прохлады, они вышли на пристанционную улицу. Здесь люди непрестанно сопровождали и встречались. Мила увела Женю во дворы, а там мальчишки в спортивной коробке, покрикивая, гоняли мяч, укрытые от палящих лучей листвой деревьев. Путь стал легче и веселей.
Два высоких кирпичных дома, словно раскрытая на середине книга, только с зияющим небесным прогалом вместо корешка, соединились на первом этаже одноэтажным зданием ЗАГСа. Похожи на двух исполинов, соединённых любовью или браком. Напоминающие две колонны, только соединённые снизу, а не сверху.
Влюблённые подошли к этой конструкции со двора, обошли.
– Вот, Женечка, – заключила Мила, глядя вверх на постройки перед собой, – чтобы стать колоннами одного здания, мы должны выглядеть так же одинаково, как эти дома.
Он промолчал с загадочной улыбкой. Они проникли в первый же подъезд, где и попали в руки приятной сотрудницы, которая объяснила им порядок оформления заявлений и оплаты госпошлины. Заглянув в листок, заполненный Милой, Женя убедился, что она согласна стать Палашовой. Ещё прошлым летом, когда они были знакомы только два дня, когда он дерзко потащил девчонку на лестницу, оградил её возле стены руками, требуя от неё быть сильной и независимой, уже тогда он почувствовал, что она его Богом суженная, что она согласна принадлежать ему.
…Беспорядочно разбросав руки и ноги по постели, они лежали, уставившись в кружащийся потолок и удивляясь происходящему с ними. Потом, когда сталь его глаз пронзила нежную зелень её глаз, они смеялись легко, словно дуновение ветерка в листве. Он благодарил Бога, она не могла никак соединиться воедино из осколков. Они не желали разговаривать, им хотелось только утопать в чувственности прикосновений друг к другу. Ни он в свои двадцать девять, ни тем более она в свои девятнадцать никогда не думали, что такое возможно. Все его прежние связи меркли и терялись перед таким напором чувств, а ей даже не с чем было сравнивать. Вот сейчас было бы прекрасно взять и умереть! Чтобы больше никогда не узнать, какой заурядной может быть жизнь.
XI
Венёв. Февраль 2002 года.
Прохождение через ад. Палашов. Шаг 7.
Только в самом начале московская жизнь Палашова набирала обороты потихоньку, как автомобиль после непродолжительной остановки. А дальше понеслась на всех парах. Как только он сдал экзамен и торжественно поклялся честно и добросовестно исполнять обязанности адвоката, он начал работу в конторе на проспекте Будённого, где его с радостью приняли, потому что, во-первых, он собирался специализироваться на уголовных делах, во-вторых, он не брезговал бывать адвокатом по назначению. Ещё до адвокатской практики началась для него практика консультационная. Несколько раз его вызывали на съёмки фильма, где ему пришлось помогать ставить сцены драк. Там платили наличными и сразу. Пару раз ему довелось и возить знакомых Сашки Григорьева. Редкое свободное время он посвящал изучению особенностей новорождённых и маленьких детей. Предаваться переживаниям личной жизни ему по счастью стало некогда. В общем, за что боролся, на то и напоролся.
В феврале Палашов организовал себе два выходных и отправился на свадьбу Кирилла и Любови. Если всегда он не любил слова, то в данном конкретном случае он их возненавидел. Кто его тянул за язык? Когда он прощался с Любушкой, то сказал ей в утешение, в глупом ежесекундном порыве, чтобы позвала его на свадьбу. Сказал, не думая о последствиях, не гадая, что женихом будет его друг, не зная, что пожалеет. А она поняла буквально. И она, и Кирилл хотели поделиться радостью с ним, о чём и сообщили ему по телефону. И вот он нёсся по скользкой зимней дороге в Венёв, в предрассветной мгле ранним субботним утром. Получив приглашение от будущих молодожёнов, он подумал: «А ведь это хороший повод передать через Кирилла детские вещички для Марьи Антоновны. Пусть побудут у него до весны, а там выберет подходящий день и завезёт их адресату». Так появились две увесистых коробки для одинокой беременной женщины. Кроме этого в багажник отправились новенький пылесос, подарок жениху и невесте, да его неизменный спутник в дальних поездках – кожаный чемоданчик. Душевное состояние ощущалось таким же скользким, как лёд на дороге. Смятение и неуверенность, жажда свидеться с дорогими друзьями и навязчивые, время от времени тарабанящие нотки радости. Оказывается, можно приносить счастье, отходя в сторону.
Шестнадцатого февраля в десять часов утра он, уставший с дороги и небритый, должен быть у Кирилла. Оттуда жених, он, Варя, Юля, Дымов и даже Вадик Семёнов должны пойти за Любашкой, у которой их будут поджидать её сестра Ася и Асин муж, Светка и другие подруги детства, и сотрудники из пекарни. Этим табором отправятся в скромный венёвский ЗАГС, находящийся тут же, неподалёку, в Южном микрорайоне, откуда Палашов ещё совсем недавно съехал. Потом сядут, кто уместится, в машины и поедут на запорошенную снегом Поляну невест у Двенадцати ключей, зимой звенящих так же резво, как летом, с такими же пёстро прибранными цветными лентами деревьями над собой. Порезвившись там на славу и запечатлев для истории занятные беззаботные мгновенья, вернутся в городишко с плохо почищенными мокрыми улицами и клыкастыми от сосулек домами. Родители будут ждать их за длиннющим накрытым столом в большом, снятом на два дня доме. И потом пойдёт «эх, развернись, душа», при развороте которой многие вовсе забывают, для чего собрались.
Через три часа так оно всё и пошло. Вот только с радостью у Евгения Фёдоровича возникали трудности. Нет, сердце всё же блаженно залилось, когда Палашов толкнулся, как у них было заведено, плечом с Бургасовым. За время разлуки Кир как-то округлился, похорошел. На скулах его брезжил румянец радостного возбуждения. И он был до неприличия хорош в тёмно-синем свадебном костюме. Варя с Юлей, облобызав владельца, бросились украшать ещё тёплую с дороги усталую «девятку». Палашов тем временем, спокойно поглядывая на общую суету, прихлёбывал на кухне кофе. Выглядел он непритязательно в чёрных джинсах и простом джемпере цвета какао.
– Здорóво, Москва! – хлопнул его по плечу Витька Дымов так, что он чуть не захлебнулся.
– Приветствую, Венёв! – отставив чашку, не остался в долгу Евгений.
Вскоре молодежь дружной развесёлой гурьбой высыпала на улицу и подалась по Советской в сторону родительского Любаниного дома. На пороге цербером охранял невесту Асин муж, которого было не пронять ни пылкими заверениями, ни даже кругленькой суммой денег. Пришлось его попросту «подвинуть». И когда разудалые мужички и хохочущие девицы ввалились в дом, Палашов ошалел, завидев встречающую их Любу. Он был ослеплён её белоснежным нарядом – длинным узким платьем, плавно ниспадающим вокруг ног, коротенькой кокетливой шубкой, нежно обнявшей её плечи, шляпкой, отороченной узкой полоской меха. Слишком мало прошло времени с минуты их расставания. Он не к месту вспомнил, как эти длинные, сейчас целомудренно укутанные ноги, совсем нескромно охватывали его поясницу, потирая шёлком кожи. Мысленно его губы пронеслись по всем укромным уголкам её тела.
Но самое невообразимое было то, что на глазах стоящего подле него Кирилла, она вдруг кинулась с всхлипом ему на шею. «Как на покойника», – только и подумал он. И хотя она была тепла, даже горяча, он не только не испытал радость, а, напротив, ощутил холод. Наверное, подспудно она почувствовала его настроение, а может, вспомнила о приличиях, так как быстро отступила от него к Кириллу. А Палашов, хоть и продолжал улыбаться, старался промёрзнуть ещё основательнее, только чтобы не чувствовать тоску и зависть.
«Позор. Дуэль. Неминуемая смерть».
Но Кирилл, чёрт его дери, ответил на всеобщее изумление дружеской понимающей улыбкой.
«Проницательность. Дружба. Снисхождение».
Бургасов, пожалуй, терпел бы до сих пор, страдая молча, если бы понадобилось.
«В самые лучшие руки девка попала. Вот только работа… Всё-таки надо порадоваться за ребят», – думал Евгений, глядя на их фигуры, маячившие из-за спин гостей.
Он стоял в дальнем углу строго официального зала, когда полноватая, но тщательно прибранная женщина произносила: «Объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловать невесту». Любушка чуть ли не выше Кирилла ростом, но всё равно они отлично смотрятся и очень красивые, просто какие-то освещённые любовью.
Когда рассаживались по машинам, на заднее сиденье «девятки» нырнули Юленька и Дымов. По тому, как девушка льнула к суровому оперу, было понятно, что они тоже времени зря не теряли. Вперёд уселась одна из Любиных школьных подруг, которой не хватило места у своих. Навьюченная шарами и лентами серая «девятка» тронулась и стала предпоследней в свадебном кортеже из пяти машин. Белая «Волга» с несчастной куклой, прикованной к бамперу, и золотыми кольцами на крыше неслась самой первой, бороздя грязный тающий снег. Надёжнее были бы «Уазики» цвета хаки, но облегчённый разноцветный и разномастный караван тоже неплохо справлялся с месивом на дороге.
– Ребят, когда у вас свадьба? – Палашов старался казаться веселее, чем был на самом деле.
– Ой! – Юля не ожидала вопроса. – Да мы как-то не думали об этом.
Она смутилась и зарылась поглубже в воротник чёрного пальто.
– Нам и так слишком хорошо, чтобы быть правдой, – заявил Виктор. – Кирюха спешит, у него Любаня девушка взрослая. А моя Юлька – ещё совсем сопля зелёная. Ты ведь всё равно никуда от меня не денешься, правда, Юлёк?
В зеркало заднего вида Евгений заметил, как Юля кокетливо улыбнулась и пожала плечами.
– Я бы на твоём месте не расслаблялся, – шутливо предостерёг он.
– Так она только и делает, что гоняет меня. Где ж тут расслабиться? Юлька у нас теперь полноценный следователь с порядочной раскрываемостью. С тех пор как ты уехал, Лашин сделал ставку на неё и не прогадал. Поначалу он ещё беспокоился, опекал её чрезмерно, к себе постоянно вызывал для советов и науки, но, когда увидел её потенциал, развёрнутый на полную катушку!..
– Да я всегда знал, что Юлька у нас – голова. А с такой мощной поддержкой как ты в авангарде – и подавно. С вашей командой я за Венёв и окрестности спокоен. Вот, Даша, посмотрите, вы едете в одной машине с двумя легендарными личностями.
Юля тихо захихикала.
– Тогда уж с тремя, если быть справедливым, – добавил Виктор. – Ты лучше расскажи нам, что Москва?
– Ну что-что? Стоит. Суетится. Снимаю квартирку на Вельяминовской, метро Семеновская. Пристроился к адвокатам в конторе на проспекте Будённого. Зарплата несравнимо выше, но, сам понимаешь, менее стабильная. Сейчас пытаюсь пацана от двести двадцать восьмой63 отмазать. Да ещё с киношниками связался. Стараюсь из актёров сделать кого-то вроде тебя, Витёк. Сцены рукопашного боя ставим вместе с режиссёром. Но это так, на часок-другой и не каждый день, но всё же тоже доход. Это модная тема сейчас на телевидении – опера́, следователи, бандиты. Нечестные следователи, благородные бандиты, жадные ехидные адвокаты. Слишком долго у нас в стране всё было хорошо. Хотя бандиты не всегда благородные.
– А нам с Юлькой и телевизор посмотреть некогда.
– Да знаю, сам такой же. К тому же им, телевизионщикам, всё равно верить нельзя. Снимают себе в запале своё постановочное видео. Скорей материал! Сенсацию нам! А нового – ничего. Раньше всё якобы хорошо было. Теперь всё якобы плохо. К тому же снимут одно, а потом так всё переиначат, смонтируют и озвучат, что на выходе совсем другое получается.
Даша сидела, затаив дыхание, и слушала их разговор с таким интересом и почтением, словно с нею рядом были три полубога. Заметив её восхищённо-изумлённый взгляд, Палашов сказал:
– Да ладно вам, Даш, дышите как обычно. Мы такие же смертные, как и вы.
Теперь бывший следователь знал, как его легко оказалось заменить. Это смогла сделать хрупкая девчонка, умная, надо добавить. У неё в руках оружие посильнее психологических приёмов, у неё – вот эта хрупкость, плюс ещё ранимость, плюс женское обаяние. Трудно мужику, даже самому конченому, устоять против хрупкости и обаяния. А с женщинами ей поможет взаимопонимание. Да и на обаяние с молодостью они тоже падки. А когда отойдёт хрупкость вместе с молодостью, их заменит терпение и опыт. Одно теперь точно: ни при каких обстоятельствах Юля и Бургасов не станут бить друг другу морды, как делали это Бургасов и Палашов. А если понадобится грубая мужская сила, так в Юлином распоряжении Дымов, который может выбить, что хочешь из кого хочешь, и многие другие мужские силы МВД. Правда, ей придётся побороться ещё с предрассудками. У них, у мужиков, ещё уважение заслужить надо и смочь себе подчинить.
Палашов внезапно осознал, какую чудовищную машину по поимке преступников являют собой эти двое, сидящие, приобнявшись, у него на заднем сиденье. Не понятно только сочетание в этом деле – кровь и Юленька с непереносимостью к ней. Впрочем, разница между живым и мёртвым велика. Смотреть на раны покойного легче, чем на раны живого, если, конечно, нет страха перед покойниками.
Но Дымов не остался в долгу:
– Ты, Жека, пример, как усердного трудолюбивого мужика отрывают везде с руками и ногами. И в Москве, где своего добра хватает, взял да и пристроился.
Кириллу достало сил лазить по мокрым сугробам с Любой на руках. Она выглядела довольной и смотрела на Палашова теми же радостными глазами, что и на остальных друзей. Она светилась и грелась в солнечных лучах обращённых на неё взглядов. Те объятия со всхлипом, коими она наградила его при встрече, были ничем иным, как прощанием. Она простилась с ним окончательно. Смысл этой поездки прояснился для него. По-своему он тоже попрощался с ней. Потом, уже в доме, когда Люба пригласила его на танец явно с одобрения Кира, он вежливо отказался. Вообще настроение у него было не танцевальное, за что он получал негодующие взгляды от женской половины общества – тем явно не хватало ещё одного партнёра по танцам. Пару раз он потоптался под музыку с сестрой Кирилла, буквально насильно выдернувшей его из-за стола. Она почему-то сама вменила себе в обязанность расшевелить его. Но он шевелиться не хотел, пребывая в звериной тоске, когда животное ложится, складывает лапки, кладёт на них голову, лежит так часами, не ест, не пьёт, а только с грустью поглядывает на окружающее. А таковое было шумно, душно, потно. И было ему и впрямь горько. И чтобы ни думали остальные гости, убивался он по другой.
Он подмечал, что молодожёны почти не пьют, видно, хотят пережить пылкую брачную ночь, какие редко случаются после многолюдного торжества. Сюда стоило притащиться, чтобы увидеть взгляд, каким Кирюха смотрит на свою невесту. Кинематограф отдыхает. И ведь ясно как Божий день, что он пьян её запахом, её взглядами, её близостью.
«Какой же я молодец, – тупо думает Палашов, пропустив в себя ещё рюмку, – что вовремя отвалил, что освободил Любашку!»
Он знает, что ещё пара рюмок и его захлестнёт глупое слезливое умиление. Он встаёт невпопад во время тоста и уходит на улицу курить.
Варя Бургасова, накинув серую кроличью шубку на ярко-красное соблазнительное платьице, увязалась за ним. Она встала напротив и попросила ей прикурить. Варя – более миловидный женский вариант Кирилла. За версту видно их кровное родство. Её объятия согревали его во время танца, её присутствие подбадривает его теперь.
– Тяжко, Жень?
– Если честно, да, Варь, тяжко.
– У тебя прямо на лице написано.
– Серьёзно? – удивился Палашов. – Пора с водкой завязывать.
– И зачем Кир тебя пригласил? Мучить? Ведь он у тебя Любу увёл…
– Увёл? Вообще-то она не хотела уходить от меня. Это Кирилл так сказал?
– Нет. Он ничего никому не говорит.
– Ха! От партизан! Я их познакомил. Потом мы с Любой расстались. Мне так нужно стало, понимаешь? А потом уже они сошлись. Никто никого ни у кого не уводил, ясно? Я по-прежнему их люблю. Не в них дело. А если ты, любопытный нос, хочешь знать, в чём же дело, спроси у своего брата-партизана. Он – в курсе.
Евгений говорил наигранно сердито. Варя закашлялась. А когда перестала кашлять, вдруг поцеловала неловко Палашова в губы.
«Ишь ты какая! Утешительница! Интрижки захотелось? Это не по моей части. Обратись-ка ты к Вадику Семёнову».
Вслух он этого не сказал. Только посмотрел печально и вздохнул.
– У меня на груди охапка чертополоха, очень колючего. Можешь ты такое понять?
Варя растерялась от такой реакции и с сомнением произнесла:
– Нет.
– Ну вот и не пытайся!
И он слегка щёлкнул Варю по носу.
Палашов выпил-таки две лишние рюмки, а потом ещё несколько, и Варя, забравшись к нему под мышку, стоически вела его к себе домой на ночлег. Пару раз они чуть не растянулись, и девушка чудом спасла новоиспечённого адвоката от банального разбития физиономии. Из-за него она пропустила минуту, когда невеста бросала букет. А букет достался Юльке. И от всей свадьбы Варе осталась на память лишь вот эта бесконечная мышиная возня с Палашовым.
На другой день Евгения уже спасал куриный бульон. Спиртное было нельзя – впереди дорога. Он засобирался домой: выпивать запрещено, с Любой он уже простился, ехать далеко, а завтра на работу, да и настроение невесёлое. Осталось поговорить и проститься с другом. Поэтому пришлось встретиться и с его женой, на этот раз одетой в красивое ярко-голубое платье с юбкой-воланом чуть ниже колен.
– Пойдём, Кир, покурим на дорожку.
Бургасов без лишних слов надел куртку. Палашов придвинулся к восхитительной благоухающей женщине.
– До свидания, Любушка. – Он легонько поцеловал её в висок. – Оставляю тебя в самых надёжных, самых верных руках, чему очень рад. Будь счастлива.
– Мой дорогой Женька, будь и ты счастлив. Пусть тебе вернётся сторицей всё то добро, что ты делаешь другим.
Он не понял, о каком добре идёт речь, но возражать не стал. Она коснулась его руки. Он и Кирилл вышли из дома на пасмурную улицу. Погода подарила им всего один солнечный день, вчерашний. Пока шли к машине, Евгений говорил:
– Счастливчик ты, Кир. Береги её. – И уже стоя возле машины лицом к лицу: – Прости меня, если что не так. Гостёк из меня получился так себе.
– Да всё нормально. Я понимаю. Просто рад тебя повидать. Давай не теряться. Звони. Уж я за тебя порадуюсь! И я, и Люба… Ты хоть видишь её, своё сокровище?
– Только в мечтах. Но еле сдерживаюсь. Слишком близко поселился.
– Мученик.
«И мучитель. Тебе ещё не всё известно».
– Слушай, Кирюх. Я знаю, что напрягаю тебя просьбами. Ещё одно дело, нужное и благородное. Я тут прикупил детские вещи для Марьи Антоновны, но сейчас их ещё рано вручать. Пусть у тебя пока полежат, а? А где-нибудь в апреле-мае отвезёшь ей. Хорошо?
– Просто вещи передать и всё?
– Да.
– Доставай давай. Отвезу. Что ж с вами делать?
– И возьми, пожалуйста, деньги. – Он вынул из кармана заранее приготовленные купюры и передал Кириллу, неторопливо и настороженно их принявшему, и прибравшему в карман. – Как поедешь в Новомосковск, собери передачку для мужика её, который в колонии, передай при случае. Никто ему не поможет, кроме нас с тобой. Да он и не попросит, небось. Глухов Тимофей Захарович, тот самый, чей приговор ты мне озвучивал. Отряд не знаю.
– Сделаю.
И они нарушили свою традицию и крепко обнялись на прощание.
Настоящую трагедию в эти дни переживал человек, о котором никто и не вспомнил и на свадьбу не пригласил, – Сашура Лашина.
XII
Москва. Июль 2002 года.
Когда Женя распахнул дверь перед Милой, с порога их встретил возглас Галины Ивановны:
– А вот и мама с папой!
Послышалось нетерпеливое хныканье Ванечки. В этом звуке предчувствовалось более резкое заявление. Мила как по команде сбросила туфли и рванула в ванную мыть руки.
Палашов впервые за долгие месяцы ощутил себя по-настоящему дома. Дом перестал быть обыкновенной ночлежкой. Теперь здесь ждали родные люди.
Нагнав Милу в ванной, он опёрся плечом о дверную коробку, с интересом наблюдая, чем занята его невеста. Он застал её за весьма интимным занятием. Девушка стояла в одних трусиках и обмывала над раковиной груди. Зрелище его впечатлило, а Милин беглый взгляд и смущённая улыбка пополнили впечатления. Она спешно промокнула воду полотенцем, накинула халатик. Не мог он пропустить её мимо просто так, ему требовалось приобщиться к этому действу. Поэтому он на секундочку задержал девушку за талию и, слегка сдвинув волосы в сторону, нежно запечатлел поцелуй на сгибе шеи, от чего её тело тут же покрылось мурашками.
– Если честно, я уже не знала, чем его ещё отвлечь, – заметила освобождённая Галина Ивановна, когда Евгений вышел из ванной в коридор. – Не думала, что вас не будет так долго.
– Это я виноват. – Палашов указал на лежащего на тумбочке под зеркалом белого зайца. – Мы в тире задержались. Я показал Миле, как стрелять.
– Ну и как? Надо полагать удачно, раз вам дали зайца?
– Три из десяти – неплохо для первого раза.
– Неужели за три попадания дают призы?
– Нет. За восемь из пятнадцати дали. И ещё Мила очень дедушке, который там подрабатывает, понравилась.
– Женя, – совершенно серьёзно спросила будущая тёща, – мне остаться вас покормить?
– Мне кажется, если вы подождёте нас ещё немного, мы могли бы все вместе проводить вас до дома. Будет попрохладнее, и пацанёнку хорошо бы погулять. Сами-то мы нагулялись, конечно. Но мы дошли до цели. Договорились на седьмое сентября и решили скромно расписаться, приобщив по паре гостей со стороны каждого.
Палашов взял женщину за локоток и отвёл на кухню, чтобы продолжить разговор там и плавно перейти к приготовлению ужина. Она села за стол, а он встал спиной к окну, облокотившись на подоконник.
– Думаю, будет здорово, если мы сможем посидеть немного в кафе у Олега Андреевича где-нибудь рядышком с Милиной совой, но пышную свадьбу устраивать не будем, потому что Ванечка у нас ещё очень маленький и мамочку надолго не отпустит, а сам в крупном мероприятии участвовать не сможет. Вы помогите, пожалуйста, Миле с платьем. Пусть свадьба скромная, но она заслуживает быть самой чудесной невестой. Накануне свадьбы я привезу её к вам переодеться… Платье нельзя видеть заранее. Спрячьте его у себя, хорошо?