Шильонский замок. Нити времени

– Они умирают от чёрной смерти и винят в этом нас, – также тихо продолжала девочка.

– Кого Вас? Девушек?

Девочка вновь улыбнулась, и это показалось Иоланде странным. «Наверное, она не в себе. Улыбается, как будто есть над чем улыбаться». Иоланда уже хотела сделать шаг в сторону или назад от этой странной соседки, но услышанное, остановило её.

– Евреев. Они сожгли наши дома, убили отцов и братьев, а нас долго держали в яме.

Только тут Иоланда увидела, что одежда многих из тех, кто стоял рядом, была в земле.

– Теперь они придумали нас сжечь.

– Что?! – Иоланда захлебнулась своими словами.

– Не кричи!

Она ощутила, как кто-то с силой толкнул её в бок.

– Не нужно кричать, они не достойны наших криков, – услышала она тихий шепот девочки.

– Как сожгут? – сердце Иоланды заколотилось с такой силой, что её всю затрясло как в лихорадке.

– Как сожгут? – она посмотрела по сторонам и вцепилась в руки девушки стоящей слева. Но вместо ответа получила лишь взгляд, который был красноречивее любых слов. Она увидела глаза полные гордости, достоинства и смирения со своей участью. Иоланда зажмурилась до боли, в надежде открыть глаза и очутиться в другом мире.

1348 год, 08 сентября, Замок Шильон, Графство Савойское

На этот раз, она проснулась от сильного удара в бок, и это не было сном. Удар был такой силы, что ей стало трудно дышать. Она не сразу сообразила, где находится. Этот удар вырвал её из забытья и прежде, чем она успела что-либо сообразить, последовал новый, уже в живот.

– А ну-ка, поднимайся немедленно! – и ещё один удар. Корчась от боли Иоланда попыталась встать, и если бы кто-то не подхватил её, она бы упала.

Им принесли еду, если можно называть едой измельченный, как для кормления птиц хлеб, раздавленные, полусырые овощи и объедки. Кто-то прямо из ведер выбрасывал еду на пленниц. Девушки стояли, прижимаясь, друг к другу и к стенам. Было утро, сквозь отверстия наверху солнце освещало огромный зал подземелья Шильона, где они провели три последних ночи.

– Жрите, твари! – крикнул охранник, закрывая за собой дверь.

Их кормили, полагая, что они ждут когда им принесут еду, но никто из девушек не прикоснулся к тому что было выброшено на пол.

– Они совершенно не могут отличать людей от свиней, – услышала Иоланда за своей спиной глухую усмешку. Она хотела опуститься на камни, но мысль о Марии удержала её. Иоланда попыталась сделать шаг, но боль от удара согнула её и ноги отказались подчиниться, падая она ощутила поддержку знакомых тоненьких рук.

– Мария, – Иоланда прижала к себе девочку и ощутила огромную радость. Мария села рядом и положила голову на колени Иоланды.

– Поспи, девочка, поспи, – шептала Иоланда. Она гладила девочку по волосам, и слышала, как та засыпает тихо посапывая.

1308 – 1326 годы, Замок Шильон, Графство Савойское

Бабке Иоланды, Джоанне, было пятьдесят семь лет и она была полна энергии, силы и красоты. Маленькая, сухая, подвижная, с цепкими глазами, в которых вместо зрачков вставлены свёрла. Они проникают в самое сердце, и если позволить себе хоть на секунду, ослабить бдительность и довериться ей, эти свёрла просверлят насквозь, прочитав самые потаённые мысли и высверлив всё живое и тогда она будет пользоваться тобой полновластно. При своем небольшом росте у неё была поистине королевская осанка, которая усиливала мысли о её влиятельности. Кажется, она не умеет склонять голову даже для того, чтобы пройти в низкие двери своей спальни.

Джоанна впервые оказалась в замке, когда ей едва исполнилось семнадцать, потом она ненадолго переехала в Бриансон к кузену, но в 1326 году вернулась вновь, и уже больше не покидала это укрытие. Шильон служил ей идеальным местом, для плетения бесконечных интриг. Брат Филиппо и кузены редко навещали её, но уединение здесь, нисколько не мешало ей весьма существенно вмешиваться в политические и любовные дела своих родных. Почти все её родственники жили в Италии, и потому считали, что окрестности Альп, из-за холода непригодны для проживания. Но думается, что это отравленный Джоанной воздух, казался им несовместимым с жизнью, а вовсе не климат.

Девушки её происхождения обычно заранее знают, чьей женой им предстоит стать. Но у Джоанны сложилось иначе. Отец долго не мог решить, в чью пользу сделать выбор. С одной стороны, нужно было расширять и укреплять связи на западе, и тогда это означало брак с кем – либо из семьи Бурже. С другой стороны, не более важным было и создание связей в северных землях, но там не было достойного кандидата. Впрочем, едва Джоанне исполнилось четырнадцать, её судьба, решилась внезапно. Пришло известие о том, что Жан де Шалон-Арле сеньор д'Арле, овдовел. Отец Джоанны немедленно отправился навестить его. Он никого не посвятил в свои планы, но Джоанна со своей матерью, красавицей Агнесс, надеялись на скорое заключение брака и с нетерпением ждали его возвращения. Они обе надеялись, что вскоре Джоанна последует воле отца и станет женой того, кого он для неё выберет. Так было всегда, женщины её рода были инструментом для укрепления связей. Через неделю отец вернулся, и не сказав ни слова супруге и дочери, заперся в своём кабинете со своими братьями. Как ни пыталась Агнесс услышать о чем, говорят мужчины, она ни чего не смогла узнать, прислонённое к закрытым дверям ухо, ничего не воспринимало. Только вечером мать и дочь смогли понять какое решение было принято. Анна которая была, как надеялась Агнесс только помощницей её мужу, а для Джоанны служанкой, и надсмотрщицей, стала укладывать вещи Джоанны. Мать и дочь догадывалась, что происходит, но не было никого, кто бы хоть что-то сказал о том, куда и когда отправиться Джоанна. Анна, которая и прежде была немногословна, в тот вечер не проронила ни слова, а губы её были так напряжённо сжаты, что Джоанна долго не решалась ничего спросить.

В детстве, от старой служанки, которая изредка подменяла Анну, Джоанна слышала историю об одной своей родственнице, которая приходилась кузиной её бабке. Служанка очень любила эту историю, и каждый раз рассказывала её так, как будто проживала жизнь героини сама. Это была история любви, о том как девушка из рода Женив, вышла замуж за графа Труа по большой взаимной любви. История была насыщена подробностями их тайных свиданий и поцелуев. После женитьбы они жили уединённо, где-то на севере, тайно, в Графстве Суассон. С каждым годом, чем старше становилась служанка, тем большими подробностями наполнялась эта история и тем более раздражала Джоанну. Она считала эту историю выдумкой и фантазией, созданной специально для того, чтобы злить Джоанну, которой никак не могли партию. Но в тот день, когда Анна укладывала её вещи в сундук, Джоанна вспомнила про эту историю и спросила Анну, правда ли это? Анна долго и внимательно смотрела на Джоанну, а потом сказала: «Думаю в ближайшие несколько лет, ты не увидишь своего мужа, поэтому не забивай себе голову глупостями. Оставь это слугам».

К удивлению Джоанны она никуда не поехала ни на следующий день, ни через день. Вскоре сам отец куда-то уехал, а через неделю после отъезда, Агнесс сообщила Джоанне, о его внезапной смерти. Джоанна никогда не спрашивала, что с ним случилось, где и как он умер, она была далека от сантиментов.

Мать Джоанны, красавица Агнесс, не имела других детей. Для неё даже одного ребёнка было много, она совершенно не принимала участие в воспитании дочери. Отец Джоанны был в постоянных отъездах, а Агнесс часто переезжала с места на место к своим многочисленным родственникам. Она умудрялась их очаровывать настолько, что те не возражали против её длительного пребывания в их домах. Джоанна совсем не помнила, чтобы мать когда-либо говорила с ней наедине, её детская психика сформировала исковерканный образ матери: женщина, которая никакого отношения к ней, маленькой девочке не имеет.

Джоанну воспитывала Анна, которая разговаривала с ней только в процессе обучения и нравоучения. В остальное время, она молча находилась рядом сложив руки на своей пышной груди. Дни Джоанны проходили в тишине, и не зная другого, она считала это нормой, которую тщательно соблюдала. Слуги были единственными людьми, в её окружении, которые общались меж собой без всякого повода, просто так, по желанию. Но поскольку с ними, как с недостойными, было запрещено разговаривать, то их общение, между собой Джоанна считала не нормой, а следствием их недостойности.

Сложно сказать, что в Джоанне было её собственной сутью, а что результатом воспитания. Она росла в послушании, покорности и немногословности, в их семье, являлись недопустимыми любые проявления чувств и эмоций. Впервые она поняла, что можно смеяться в голос, когда ей было чуть больше десяти лет. Тогда она с семьёй приехала навестить своих кузенов в Sembrancher, там её многочисленные кузены бегали по саду, смеялись, кричали и обливали друг друга водой. Никогда не видя ничего подобного, Джоанна решила, что они ненормальные и на всякий случай ушла подальше в сад, чтобы её папа и мама не подумали, что она тоже принимает участие в этом безобразии.

Джоанна невозмутимо принимала любые решения отца, которые касались её напрямую или косвенно. Она была убеждена, что должна неукоснительно следовать плану и замыслу отца, а когда тот выберет ей мужа, то власть над ней перейдёт к нему. Она никогда не позволяла признаваться себе в своих чувствах, и казалось сами чувства отсутствуют в ней. Джоанна научилась жить в противоречивости проявления своих чувств: с одной стороны, она признавала, что нужно быть покорной мужчинам, и принимала, что они могут распоряжаться ею. С другой стороны, была абсолютная холодность ко всем остальным, включая мать. Эти противоречия создавали жёсткий и отталкивающий образ Джоанны. Взрослые родственники всегда сторонились её, а дети отказывались с ней играть. Она не знала, что такое слёзы, и считала их средством глупой манипуляции, и если ей случалось видеть мокрые глаза прислуги, она раздражалась и приходила в негодование.

В 1308 году, Джоанне исполнилось семнадцать. Она не была красавицей с ума сводящей, скорее наоборот, при первом взгляде на неё, возникало чувство близкое к жалости. Но это только при первом взгляде, а чуть присмотревшись в её чертах, обнаруживалось нечто притягательное, что хотелось распознать и дать этому название. Линии её лица были неправильными и острыми, и именно поэтому до определённой степени её хотелось рассматривать. По причине, до конца не понятной, ни её матери, ни тем более ей самой, к своим семнадцати годам она не была помолвлена, поэтому мать считала её обузой и всё более отдалялась от Джоанны. Они часто выезжали вместе по приглашениям, но каждый раз, узнавая о благополучных браках одной из родственниц Джоанны, они возвращались с бОльшим чувством холода в отношениях. Агнесс винила Джоанну в том, что не может выдать её замуж, а та в свою очередь не могла простить матери её желание избавиться от неё, холодность переросла во взаимную ненависть и та росла между ними как ком снега, изредка останавливаясь в размерах, обе мечтали о скором избавлении друг от друга.

Однажды осенью, Лорды Компи устроили большой праздник, по случаю сбора первого урожая со своих новых виноградников. Урожай превзошёл все ожидания и по количеству и по вкусу. Семья Компи почитала своё дальнее родство с Гильермо Конди, который приходился прадедом Джоанны, и потому они часто приглашали Агнесс с дочерью к себе в Эгль. Агнесс, в надежде хоть как то устроить судьбу своей дочери, с радостью принимала эти приглашения, Компи всегда собирали многочисленных гостей.

К назначенному дню Агнесс и Джоанна прибыли в Эгль. Агнесс надеялась, что здесь ей удастся найти пусть неподходящую, но уже любую партию для своей дочери. Но чаяниям её не суждено было сбыться, судьбе было угодно, отправить Джоанну в Шильон, несмотря на скрежет зубов Агнесс. А случилось вот что: к концу второго дня на праздник неожиданно приехал уже не молодой граф Амедей. Он сразу обратил своё внимание на Джоанну и не отходил от неё ни на шаг. Учитывая особенности внешности и скованность Джоанны, внезапно возникший интерес графа казался совершенно непонятными и конечно, это не могло остаться незамеченным. Красавица Агнесс открыто высказала дочери своё недовольство проявленным вниманием графа, а Джоанна, словно стремясь отомстить матери за всё её равнодушие старалась показать себя во всей красе, не понимая опасность от вольности флирта с графом. Глядя на неё, казалось, что она воспроизводит все приемы очарования мужчин замеченные ею где-либо. Со стороны такое поведение казалось смешным, но её это нисколько не смущало, она чувствовала себя частью вселенной, к которой повернулось солнце.

Графу к тому времени было почти шестьдесят, он был неутомим во всем, что наполняло его жизнь радостью: политика, состязания, охота, праздники, женщины, и конечно его собаки. Вспыхнувшая страсть к Джоанне на время затмила прежние, и он привёз её в Шильон, в одну из своих крепостей, что стояла на пути из Южной части Европы в Северную.

В первую ночь, когда он начал прикасаться к ней, Джоанна, не понимая как отвечать на его прикосновения, сжала челюсти так, что желваки проступили огромными буграми на её щеках. Джоанна понимала, он может делать с ней всё что пожелает, но она никак не ожидала, что его прикосновения окажутся неприятными, грубыми и будут причинять боль. Она подчинялась ему, оставаясь холодной и сжатой как пружина. Он говорил ей какие-то слова, но её лицо оставалось непроницаемым, а тело неподвижным. Тогда он закрыл её рот своей огромной ладонью и навалившись всем телом, впился в самое неподходящее место чем-то острым, грубым и твёрдым. Если бы он не зажал её рот, то крик Джоанны был бы далеко слышен. Боль, стыд, внезапность и рвотные спазмы, соединились, и разрывая глазницы, пытались выйти наружу. Горели свечи, и она могла видеть отвращение на его лице. Он смотрел на неё как на что-то мерзкое и жалкое. Джоанна запомнит этот взгляд на всю жизнь. Она не понимала, что он сделал с ней. Боль внизу, в том самом месте, которого она никогда не касалась, была острой, а он смотрел на неё и упивался своей властью над нею. Потом он издал странный звук, похожий на рык и начал двигаться. Напрасно она думала, что самое страшное, когда она почувствовала боль внизу, было позади. Самое ужасное началось, когда он стал двигаться и вонзать в неё своё «что-то» снова и снова. От ужаса она не могла закрыть глаза и поэтому видела, с каким лицом он совершал свои движения. Джоанне казалось, что он мстит ей за что-то, пронзая её до самой глубины. Каждый раз, он как будто вбивал в неё клинья с неистовой силой. Её показалось вечностью, то время, когда он был на ней и вбивал, вбивал, вбивал. Тогда она решила, что умрёт на этой самой постели. Но она осталась жива, а он когда закончил свои движения, с нечеловеческим стоном упал с неё. Она осталась лежать неподвижно, не зная, что теперь делать. Унижение, разочарование, боль, стыд, бессилие и слабость наполнили её. Когда она услышала, что он захрапел, она захотела встать, но не смогла, потому что вновь испытала боль внизу, между ног. Он истерзал её, и она не знала, что теперь делать. Морщась от боли, она медленно встала, сняла с себя одежду, скрутила её в комок и выбросила в огонь. У камина, на лавке лежали чистые одежды, кто-то словно знал, что они понадобятся Джоанне. Всё ещё испытывая боль, она одела их, подошла к кровати и села на самый край. Она стала рассматривать графа, изучая каждый дюйм его тела. У него был шрам на лице, он начинался с середины левой щеки и тянулся к самому подбородку. Он не был красавцем, но тело его было прекрасно, белая кожа, могучие плечи, немного светлых волос на груди. Живот его тоже украшал шрам над самым пупком, а ниже… Она вновь ощутила приступ тошноты, закрыла глаза и отвернулась, чтобы не видеть то, что было ниже. «Этим он терзал меня? Чем-то маленьким и волосатым!». Тошнота стояла комом в горле, и она побежала к окну. Её впервые в жизни рвало, выворачивая наизнанку. Она стояла у окна, и тряслась так, что было слышно, как стучат её зубы. Когда рвота закончилась, она согнувшись почти в половину от спазм в животе подошла к камину, сняла одежды, испачканные рвотой и выбросила их в огонь. Она осталась обнажённой и подошла совсем близко к камину, чтобы согреться, ей казалось, что её трясёт от холода. Дрожь не унималась, она опустилась на пол, перед самым огнём и сжалась в комок. Но огонь не согревал её, Джоанна обжигала кожу, не чувствуя при этом тепла. С этой ночи, до конца своих дней, она запрещала разжигать камины. Так не уняв дрожь, она трясясь и стуча зубами, подошла к скамье, одела ещё одно чистое платье, и не глядя на того кто храпел в кровати, легла с самого краю и мгновенно провалилась в сон. Такой была её первая ночь в замке. После этого было ещё несколько подобных ночей, в которых она терпела близость с мужчиной, радуясь впрочем, что нестерпимая боль и рвота больше не повторялись.

Однажды утром, когда она только вышла из спальни, наместник сообщил ей, что граф уехал, а она должна оставаться здесь. Проведя с Джоанной в своём замке несколько дней, граф Амедей покинул его, не сказав ей ни слова. Она никак не выразила своих чувств к столь бездушному отношению к ней и вела себя так, как будто ничего не произошло. Впрочем, для Джоанны на самом деле никаких особенных перемен не случилось, сменилось только место жительства, а к бездушию и холодности она привыкла в родительском доме. Там, находясь под одной крышей, они с матерью могли не разговаривать друг с другом несколько дней подряд. В доме её родителей слуги слышали от своих хозяев больше слов, чем сами хозяева друг от друга.

С того праздника в Эгле, она жила в Шильоне, редко покидая его. Граф надолго забыл о ней, словно её не существовало вовсе. Что до Джоанны, то она старалась не вспоминать свои первые дни, точнее ночи, в замке. Они стали для неё тем кошмаром, который следовало забыть.

Позднее, когда Амедей приезжал в замок, он иногда навещал Джоанну, которая при каждой встрече неизменно оставалась равнодушной ко всему, что граф говорил и делал. Это равнодушие выводило его из себя, и он не понимал, живая она или нет: ни одной эмоции, ни одной реакции, ни каких желаний, и при всём при этом, лёд и снисхождение в глазах, впрочем, со временем граф совсем забыл о ней.

Тогда осенью, когда он привёз её в замок, она зацепила его своей лёгкостью, с которой флиртовала с ним на празднике, своей непосредственностью, желанием смешить и радовать его. Молодость Джоанны зажгла в нём страсть, а её смешное поведение забавляло и веселило графа. Для него останется загадкой, как могла с ней случиться такая быстрая, внезапная и разительная перемена в те несколько дней, которые он провёл с Джоанной в замке. На его глазах она превращалась из лёгкой и беспечной юной девы, в холодное и безжизненное нечто.

Спустя несколько месяцев, после того как граф привёз Джоанну в замок, она начала замечать перемены в себе. После полудня появлялась усталость, ноги отекали, живот увеличивался в размерах, а ограничения в пище не давали никакого результата. Вот тут, она вспомнила бредни старой няньки, которая говорила о том, что большой живот как-то связан с появлением ребёнка. В замке, где её оставил граф, она ни с кем не общалась. Со слугами она не разговаривала вообще, а равных по положению ей в замке не было.

С того дня, как она связала для себя появление ребёнка и свой растущий живот, всё своё время Джоанна стала проводить у окна в ожидании первенца и гадая, как он может появиться из живота.

Роды начались ночью. Люди, ранее ей незнакомые, вошли в комнату, как только услышали её первый стон. Обезумев от боли, она не могла понять, что с ней происходит. В перерывах между приступами яростной боли она искала глазами нож, которым ей должны были разрезать живот, чтобы извлечь оттуда младенца, но нигде его не видела. Она подумала, что с ней решили покончить и поэтому не делают ничего, что могло бы облегчить боль. Вместо того чтобы разрезать живот и достать ребёнка, её подвергают мукам адовым. Теряя последние силы, она молила о помощи и прощалась с жизнью.

– Мальчик, – услышала Джоанна чей-то голос. Она решила, что всё-таки умерла и теперь очнулась в раю, потому что боли больше не было.

– Мальчик? – она повторила и увидела добродушное лицо старушки, которая была с ней рядом во время чудовищных мук. Взгляд Джоанны переместился на маленькое синее существо в руках старушки и она ужаснулась. Она вжалась в подушку головой насколько смогла и зажмурила глаза. Она попала не в рай, где у неё родился мальчик, а в ад, где ей вместо мальчика показывают какого-то синего уродца. У него из живота торчит кровавая верёвка, а те кто стоит рядом с ней, вместо того, чтобы ужасаться, улыбаются и поздравляют её.

Постепенно, Джоанна стала приходить в себя и поняла, что она вовсе не умерла, она всё ещё здесь, в замке. И в момент осознания того, что она жива, с ней что-то произошло. Она вдруг поняла, что она стала матерью возможного наследника. Она открыла глаза и услышала мягкий голос старушки, которая наклонилась прямо над ней:

– Ещё немного, – мило прошептала старушка, и надавила Джоанне на живот так, что та от боли потеряла сознание.

В следующий раз, когда она открыла глаза, в комнате была только кормилица со свёртком на руках. Джоанна медленно встала, голова её кружилась, всё тело болело, и не сделав ни единого шага, она бессильно опустилась на кровать. Кормилица поспешила подойти, молча, протянула Джоанне свёрток и отошла в сторону. Внимательно глядя на маленькое личико внутри свёртка, Джоанна спросила: «Мальчик?». Кормилица ничего не ответила, но с улыбкой кивнула. Джоанна велела ей выйти и оставшись один на один, со своим сыном она долго смотрела на его милое, уже не синее, а розовое, кукольное личико. Насмотревшись на то, что было видно, она развернула свёрток и увидела всего младенца, это было первый раз в её жизни. Это был действительно мальчик, между его ног было совсем не то, что у неё, там было нечто похожее на то, что она видела единственный раз в жизни, в её первую ночь в замке, у отца своего ребёнка.

С этого дня её жизнь была наполнена только сыном. Все свои дни, каждую свою минуту, она проводила с ним. Она отказалась от нянек, помня своё ужасное и молчаливое детство. Впервые она ощутила потребность говорить и улыбаться. Впервые она стала узнавать, какие радости может дарить жизнь. Впервые она могла не спать ночами, только потому что не могла даже взглядом расстаться с сыном, он стал её смыслом. Она назвала его Беро.

Вскоре после того, как сыну исполнился год, в замок приехали её кузены и сообщили, что Агнесс умерла. Она так и не увидела своего внука. Джоанна не задала ни одного вопроса, не испытала ни тени расстройства или сожаления. Скорей наоборот была рада, что теперь она стала единственной женщиной, которая может и носит звание матери, и никто больше не будет напоминать ей о её никчёмности. Кузен Джоанны, Филиппо пригласил её с сыном к себе, в Бриансон, и она не особо сопротивляясь, распорядилась немедленно собрать вещи и отбыла в тот же день.

Следующие шестнадцать лет мало чем отличались друг от друга. Размеренная, выверенная до мелочей жизнь съедала долгие дни, переваривая их в короткие годы.

Однажды зимой, к ней приехали с письмом из Шильона, в нём было требование незамедлительно прибыть в замок с Беро. Оказалось, что ему нашли невесту, и нужно было готовиться к свадьбе. С тех пор, она ни на один день не покинула стены замка.

Здесь прошло празднование свадьбы её сына. Здесь, Джоанна впервые испытала ревность и узнала, что это чувство съедает заживо. Джоанна возненавидела свою невестку с первого дня, как только увидела, с каким интересом смотрит на неё Беро. Здесь же, наступил тот день, когда небо избавило её от ненавистной невестки, подарив внучку Иоланду, которая во всем напоминало свою мать, и ничем совершенно, не была похожа на ёё сына.

1330 год, декабрь, Замок Шильон, Графство Савойское

Зима 1330 года, во всей Европе свирепствовала вопреки предсказаниям. Жестокие морозы проникали сквозь могучие стены внутрь, наполняя замок холодом. Каменные стены словно бумажные, пропускали внешнюю стужу внутрь, но несмотря на жуткий холод, Джоанна запрещала разводить огонь в камине. Она не любила огонь, солнце, как и многое другое, что дарило тепло и свет. В эту зиму Мария, жена Беро, должна была родить мальчика, которого Джоанна видела правой рукой своего сводного брата.

Мария, была полной противоположностью Джоанны: весёлой, лёгкой в общении и очень подвижной. Родом она была из солнечной Италии, и энергия солнца впитанная с рождения, выплёскивалась жизнерадостным смехом, задором в глазах, громким, звонким голосом и любовью которой от неё буквально веяло. Прожив в замке чуть больше года, она так и не смогла привыкнуть к холоду, который её окружал повсюду: снаружи, падая хлопьями снега на камни, внутри, где было запрещено разводить огонь, и в отношениях, в которых презирали улыбки, разговоры и добрый нрав. Вскоре после замужества Мария потеряла всех своих родных, в течение несколько месяцев, их одного за другим унесла чума. С детской наивностью она рассчитывала на поддержку своей новой родни, но вместо сочувствия встречала осуждение и презрение. Джоанна, видя растущее увлечение сына Марией и их сближение, старалась как можно чаще отправлять Беро дальше от замка, и его поездки занимали по нескольку месяцев. Мария же оставаясь одна, угасала с каждым днём. Когда начались роды, Беро был в очередном отъезде, а рядом с Марией находилась старая нянька и Джоанна, которая запрещала издавать даже малейший звук. Она вставила между зубов Марии палку и держала её до тех пор, пока ребёнок не появился на свет. Мария не узнала, кто у неё родился. Потеряв сознание, она так и не пришла в себя, умерев от кровопотери.

Появление на свет внучки было для Джоанны событием, ровным счётом ничего не значащим. Она хотела рождения внука, но в душе злорадно ожидала девочку. Внука ей могла родить другая невестка, а вот рождённая девочка станет поводом вечных укоров невестки. В своём неприятии невестки, ей был важен любой повод, чтобы унизить и оскорбить ту, что покорила сердце её единственного, горячо любимого сына.

Джоанна ждала внука, как надежду на продолжение Анжуйской династии, но получив девочку вместо мальчика, быстро переиграла свои планы и решила воспитать девочку так, чтобы в нужное время, её можно было использовать как инструмент для открывания нужных дверей. Воспитание внучки её не интересовало, как и сама внучка.

Годы шли, и за бесконечными интригами и стремлением укрепить своё положение, Джоанна не заметила, как единственный родной и близкий ей человек, маленькая девочка Иоланда, выросла. Не заметила она и того, что внучка стыдилась её поступков и мыслей, которыми та щедро делилась с Иоландой. Джоанна была абсолютно уверена, что власть над девочкой принадлежит только ей, и чувствуя как Иоланда боится её гнева упивалась своей властью над ребёнком. Она даже не сомневалась в том, что Иоланда будет гибким инструментом в её цепких руках. Джоанна не замечала, как с каждым днём Иоланда всё более отдаляется от неё. Они могли не встречаться и не разговаривать по нескольку дней, и это было нормой для Джоанны, но именно это дало возможность юной Иоланде узнавать жизнь самостоятельно, общаясь с жителями замка и слугами. Она научилась прятать свой игривый и задорный нрав так, что Джоанна даже не догадывалась, какой веселой и озорной может быть её внучка. Время шло, и когда расстояние между ними стало непреодолимым, у Иоланды исчез страх перед бабкой. И уже не имело значения, что с нею станется в случае гнева Джоанны, она её не боялась. Иоланда стала от неё свободна – слишком большая пропасть пролегла между ними, и никому из них было не по силам её преодолеть.

1348 год, 07 сентября, Замок Шильон, Графство Савойское

Шум волн не давал Иоланде уснуть. С каждым ударом волны Иоланде казалось, что вскоре волны разобьют эти проклятые стены. Огромная, каменная глыба, выпирающая из стены, служила подушкой для Марии и Иоланды. Пока Мария спала, Иоланда слушала волны, и чтобы чем-то занять себя, искала смысл в их шуме. Волны одна за другой обрушивались к подножию замка и на мгновение затихали, в этот миг тишины Иоланда могла слышать звук падающих от куда-то сверху капель. «Одна, две, три» – успевала сосчитать Иоланда, прежде чем, очередная волна разбивалась о стены замка. «А ведь волны это те же капли!» – неожиданно для себя самой воскликнула Иоланда. «Всю силу и мощь этих волн, несут в себе обычные капли. Капли соединившись с друг с другом обретают огромную силу, способную перевернуть лодку», это открытие так удивило Иоланду, что она встала и подошла близко к стене, которая отделяла ее от воды. «Здесь, в подземелье, у капли одна цена и значение, а там, где вольная стихия управляет тысячами капель как одним организмом, роль и ценность каждой, совсем иная». Очередная волна разбиралась о стены, и Иоланда начала считать: «Одна, две, три. Удар. Похоже на медленную музыку для такого огромного великана, что паузы для него незаметны». Впервые, за последние дни Иоланда улыбнулась, ей стало весело от услышанной музыки воды. «Капли таят в себе силу того простора, из которого они выходят и каждая капля знает, что вернётся туда, на свободу, а её возвращение, это лишь вопрос времени… одна, две, три, удар!», – Иоланда улыбнулась. «Капля обретает одну ценность, когда отрывается от других, а стоит ей слиться с сотнями, таких как она, и ценность эта меняется, становится другой, будто и не капельной вовсе». Одна, две, три, удар! «Только в слившись с другими, обретает она силу и только став единственной проявляется её суть». Иоланда стояла между стенами замка расставленными широко друг от друга, и высоко подняв голову, смотрела на слабый свет в отверстиях, что служили окнами. «Уже вечер», – проговорила она и услышала нежный голос Марии:

– Почему ты встала?

– Я не могла заснуть, – тихо ответила Иоланда и подошла к девочке.

– Полежи со мной, с тобой теплее, – Мария улыбнулась Иоланде и совсем слабо потянула её за руку. – Ты улыбаешься? – Мария заметила на лице Иоланды улыбку.

– Я слушала капли и волны, они бушуют там, – Иоланда показала рукой на противоположную стену.

– И что? – с интересом спросила Мария.

– И услышала музыку. И узнала про капли, что они … – Иоланда остановилась.

– Что они?