Книга ошибок для испаноговорящих. Записки из тропического далека

Записки переводчика

Русское посольство наняло профессионального переводчика из местных русских граждан с пожизненным стажем и знанием страны. Его переводы – например, официальных писем – тем не менее, подвергались проверке и исправлению советником посольства, который недостаточно знал язык и местные правила корреспонденции, поэтому его исправления – ошибочные – выглядели неуважением к местным традициям этикета.

Тем не менее сотрудники посольства не допускали переводчика до беседы с советником, презрев и качество перевода, и квалификацию переводчика, и возможные пересуды принимающей стороны.

Секретарь посольства выехал из съемной квартиры раньше срока, не предупредив хозяйку вовремя. По договору об аренде, полагалось заплатить за оставшиеся до конца месяца дни, но русское посольство заплатило только за те, что секретарь там жил, ссылаясь на законные льготы дипломатам и не принимая во внимание, что в договоре по недосмотру они не были оговорены.

Хозяйка уличила посольство в неуважении к договору. Она согласилась принять объяснение о дипломатических льготах и чек с уплатой только тех дней, что секретарь прожил в квартире, но отказалась впредь работать с русским посольством, как с не серьёзным клиентом, не уважающим договоры.

Поняв, что ей не хотят платить по договору, она выразила сожаление, что такая мелочь испортила прекрасные до сих пор контрактуальные отношения.

Её пригласили прийти лично в посольство разъяснить ситуацию с консулом. Она заметила, что вопрос очень простой, чтобы терять столько времени, и почему бы ей не поговорить с ним по телефону. Консул не огласился говорить с ней по телефону. С ней говорил переводчик через третьи и четвёртые руки, оказавшиеся отнюдь не консульскими, а работника госбезопасности, который, не задумываясь, насколько он усложняет работу переводчика, выразился так: “Да что я с ней буду говорить по телефону, скажите ей, что у нас льготы и ей заплатят только за дни проживания”.

Бухгалтер, сотрудник и работник госбезопасности перекидывали мячик из рук в руки безо всяких вариантов, на которые можно было бы надеяться в правовом государстве, а именно – уважить договор. Все поняли, что в нём был допущен ряд ошибок, но расплачиваться за них посольство не стало, как не стало применять на практике дипломатический политес и отвечать за здоровую репутацию России на международной арене.

IV

… – Напиши книгу про эту страну. Я прочитаю и буду всё о ней знать.

Я вынашиваю эту книгу много лет. Сколько разрозненных кусков лежат в ожидании своей участи. Чего-то не хватает для того, чтобы она приняла форму. Материала, вдохновения или интереса к теме?

Я могу тебе рассказать об этой стране, но мне не всегда этого хочется – я не хочу омрачать скепсисом твои надежды, у меня не хватает духа лишать тебя иллюзий.

Я расскажу тебе об этой стране. Я, русская мать латиноамериканских детей. Эта страна – моя. Мне хватает в ней пространства, тепла климатического и человеческого. Мне в ней душевно комфортно. Но в ней нет мужчин и женщин моего круга. Это могло бы стать проблемой, если бы я не была самодостаточна. И всё же иногда меня тянет к своей расе, к её интеллекту и уровню.

С нашей ошибочной точки зрения

Это страна третьего мира. Что-то вроде «региона младших душ». Мы не находим с ними духовного взаимопонимания. Наши поиски, метания и цели чужды местному мировосприятию.

Латинская Америка олицетворяет в русской культуре экзотику. Так же как её олицетворяет на Карибах русская заснеженная избушка.

Мы – русские. Пока мы не оказываемся за границей, мы не понимаем, что это значит. Мы несём печать русского духа до конца своих дней. Мы из «региона старших душ». Это не значит, что мы лучше, напротив, среди нас характерны крайности – худшие из худших… но и лучшие из лучших. Местное население, напротив, крайностей не имеет, оно единообразно и, скорее, лучше нас, чем хуже. Мы просто существуем с ними на разных уровнях. Нам есть чему научиться у местных жителей. Многому, утерянному нами на историческом пути. Мы и учимся, и довольно успешно. Им тоже есть чему поучиться у нас. Многому, до чего им ещё идти и идти на своём историческом пути. Но нельзя научиться раньше своего исторического времени. Поэтому между нами отношения односторонние: мы – учителя, они – ученики, обе стороны – поневоле. Не получается полноценного взаимообмена взрослых людей.

Мы выполняем роль просветителей. Одиночек. Каждый на своем скромном месте.

V

И все же. Может показаться странным, но я люблю эту страну. Многое в ней мне не нравится, но тем не менее я не согласна её терять. Я быстрее мирюсь с местным недостатком интеллекта, чем с русским отсутствием вежливости. Мне легче пережить местную безответственность, чем русское хамство. Мне проще простить их вороватость, чем русскую нетерпимость. Для меня менее болезненным оказывается их двуличие, чем русский произвол…

Местные недостатки воспитывают во мне терпимость к несовершенствам человечества и учат уживаться в этом мире, принадлежащем не мне, а Вселенной. А чему учат русские недостатки? Стойкости к унижениям?..

Здесь – мой дом и моя жизнь, такая, какой её сделала я. Она несовершенна и полна ошибок (во мне не слишком много интеллектуальных, нравственных и физических сил), но есть результат моего собственного духовного становления и роста. Не в них ли смысл всякой личности? Тот вклад, что необходим для эволюции человечества? Тот самый крест, к которому у каждого свой путь?..

Я люблю здешний климат: временами нестерпимое солнце, утомительную влажность, пышную растительность без запаха, жизнеутверждающее небо – столько витамина Д и оптимизма. В некоторые часы дня небесный свод неожиданно наполняется московской погодой: затишье летнего зноя во второй половине дня, бабье лето в конце августа, шорох сухих листьев по асфальту, всплеск предвечерней свежести воздуха, усталость знойного дня перед началом вечера.

Я люблю эти мгновенья, они соединяют в моём сознании обе страны и олицетворяют человеческую богосущность: пространство и время становятся относительными пока не сводятся к единому состоянию "везде и всегда". Во мне они вызывают блаженство и непроизвольную улыбку. В такие моменты я, видимо, похожа на свою собаку, которая по утрам наслаждается солнечными ваннами на пороге дома, при этом морда у неё полна библейской мудрости.

Я люблю местную природу. Просторы канала с высоты моста Америк: ярко голубые, но по-разному – блестящее море и матовое небо, кучкой беленькие парусники и большие суда в очереди, одинаково ожидающие пройти по каналу, крыши гигантских резервуаров с горючим для кораблей на зелёном берегу, систематично расчерченным американцами. Мелькают перекладины моста на скорости микроавтобуса, везущего меня "за мост" в областные городки. Они все стоят на дороге, как подмосковные деревеньки. Интерамериканское шоссе, единственная трасса в стране (именно она соединяет все страны Центральной Америки c Мексикой), удивительно, как мне не надоедает ездить по ней, но она такая крымско-апшеронская, так напоминает путешествия моей юности, что всякий раз я пускаюсь в путь в ожидании чуда, и созерцание выжженных до желтизны пейзажей и сизоватых пологих гор неизменно производит гармонию в моей душе. Гармонию летнего отпуска, каюсь в своём инфантилизме, со школьных дней летние каникулы для меня – наисчастливейшее состояние души полной беззаботности и приключений. Щедрое солнце лечит меня от всех недугов. Моя квартира всегда залита солнцем и продувается ветром, совсем как летом в тушинских новостройках. Я живу в настроении летних каникул (как можно не любить этого?) и не желаю, чтобы они заканчивались.

Всё чрезмерное болезненно, гармония находится в мере вещей. Сколько раз во мне возникало желание сложить эту страну с Россией, тщательно размешать, разделить её пополам и жить в этой половине, где нравственные ценности распределены равномерно: неизменная приветливость, дружелюбие, вежливость, человечность, милосердие, смирение, полное отсутствие высокомерия, терпимость, прощение, жизнерадостность, миролюбие, взаимопомощь с местной стороны, – с порядочностью, пунктуальностью, ответственностью, настойчивостью, образованностью, профессионализмом, критерием, культурой, интеллектом – с российской стороны. Сюда бы ещё приложить французское государственное устройство.

Я люблю испанский. И считаю, что он уточнил мой русский, который в разговорной форме последних десятилетий настолько неконкретен, что перестал передавать прямой смысл. Любое выражение можно понять по-разному, в зависимости от сообразительности слушателя. От полнейшего взаимонепонимания нас спасают другие каналы коммуникации: знание ситуации и собеседника, взгляд, мимика, реакция, интуиция, телепатия. В испанском же, благодаря конкретности испанских словосочетаний, смысл не расплывается в неточности выражения и взаимопонимание облегчено… хотя проблему взаимонепонимания и не решает.

Много лет я наблюдаю своё общение с местными студентами, которым преподаю предметы практические и теоретические. При объяснении мне часто приходится повторять мысль несколько раз, стараясь выразить её как можно точнее, ибо моя цель – передать им знания. В процессе работы или на экзамене некоторые возвращают мне её с прямо противоположным смыслом, так что просто руками разведёшь. Совершенно испорченный телефон, хотя назвать их тупицами нельзя, да, пожалуй, и меня тоже. Конечно, наука объясняет неудачную коммуникацию многими факторами, но меня, в основном, интересует одна: неадекватное пользование языком.

Я правлю дипломные работы своих студентов и прихожу в ужас от грамматических нарушений, логического несоответствия, стилистического бессилия и бессмыслицы высказываний авторов. За редким исключением. Как если бы я ничего им не объясняла. Как если бы они не уверяли меня воодушевлённо, что всё поняли. Возможно, и поняли. Но не сумели повторить. Как об этом узнаешь?

Теперь уже я не смогу прожить без испанского языка. Это мой друг, распахнувший мне многоиспаноязычный мир разнообразных культур, в которых я чувствую себя своей.

Я люблю здешний народ. В своей безграничной доброте он так относится к иностранцам (в том числе к пресловутым американцам), что они навсегда остаются в этой далёкой от совершенства, недвусмысленно третьего мира, стране. Потому что чувствуют себя дома и в полной безопасности. Местные дружелюбны, они легко распознают в иноземце доброго человека и принимают его в свою среду за его личные качества, не отождествляя его с нацией, и менее того с государством. Это умение отделить в общении личность человека от его многочисленных ролей в обществе, а значит, от всякого поведения – завидное преимущество местного населения, основанное на религиозном понимании природы греха, воспитанное с молоком матери.

Местные жители лёгкие в общении. Они знакомятся с налёту, смеются, и в разговоре им ничего не стоит найти тему, чтобы собеседник почувствовал себя свободно и непринуждённо. Увидев нового знакомого во второй раз, они при встрече уже обменяются поцелуями. Не заметить нового знакомого или, не дай бог, не признать его и не ответить на его приветствие, расценивается как неуважение к чувствам человека. Они улыбнутся вам, если на улице встретятся с вами взглядом, мол, не беспокойся, я не помешаю. Они поздороваются, если тёмным вечером встретят вас на пустынной дороге, мол, не бойся, я не опасен. Улыбка превращается в пароль взаимобезопасности, – мы, россияне, не сразу научаемся пользоваться ей. А научившись, сокрушённо наблюдаем предостерегающе замкнутые лица российских горожан и неожиданные словесные схватки на улицах.

Через несколько лет жизни на перешейке уже чувствуешь уверенность в собственной безопасности среди себе подобных и не боишься вступать в многочисленные беседы с незнакомыми людьми. Нам, русским, на пользу латиноамериканская общительность. Если в Москве не заводят на улице спонтанных знакомств до такой степени, что временами чувствуешь себя изолированной от жизни, то в нашем тропическом климате мы поневоле приобщены к бурной жизни на улице, и оказывается, что мы совсем не буки.

На этом цветущем краю земли, с населением, исторически сформированным миграцией, бесконфликтно уживаются многие национальности, как свои собственные, так и приезжие, и прежде всего – из соседних братских стран. Живя в космополитичной столице, я чудесным образом чувствую себя ближе к остальным народам, чем живя в Москве, и мне приятна эта общность.

Выходной день

Для русского сознания, тропическая страна, расположенная на морском побережье, существует исключительно для купания в море.

В начале 80-х годов прошлого века в центре столицы располагался городской пляж.

В выходной день он заполнялся отдыхающими так же плотно, как курортные пляжи Евпатории, и сходство завершали такие же песчаные просторы, переходящие в лазурные воды, но только на тихоокеанском побережье.

Но уже в середине 80-х городской пляж закрыли, хотя сам он пребывал на прежнем месте, и чтобы попасть на море, надо было выехать из города за Мост Америк.

– Видимо, городской залив заражён сточными водами, как в большинстве крупных морских городов мира, – предположила моя тётушка в разговоре с домашними, – и попала в точку.

С раскалённой солнцем и потому безлюдной набережной наплывало временами на город зловоние, от которого прибрежные дома не спасали даже плотно закрытые окна, – и стояло смардной тучей, пока не менялось направление ветра и не уносило его обратно в море. Некоторые столичные жители избегали ходить в прибрежные рестораны, но те спасались от разорения благодаря местной клиентуре и заезжим туристам.

Городские девушки, группками или даже вдвоём, стали ездить на ближайший “за мостом” пляж Веракрус. Автобус довозил отдыхающих минут за тридцать, и снова можно было безопасно проводить время на песчаном пляже с бирюзовой водой, под колокольчик передвижного лотка с мороженым и восклицания играющих в мяч, по соседству с рыбацким посёлком.

К концу 90-х годов, несмотря на несколько специально построенных для туристов криольских ресторанов, пляж в посёлке Веракрус стал считаться опасным и туда отправлялись только те, кто этого не знал. Со временем обнищание посёлка стабилизировалось и телевизионные новости утихли, но пляж оставался пустынным даже в праздничные дни, пока не перешёл в разряд непопулярных. Этому способствовало периодическое загрязнение воды во время прилива и сильное обмеление побережья во время отлива, в течение которого можно было добраться сначала пешком, а потом вброд до ближайшего острова. Правда, предприятие требовало большой осторожности и умения плавать на случай позднего возвращения, поэтому только отчаянные молодые мужчины пускались на два-три часа в экстремальный поход.

Даже со временем возведённая новая городская набережная, сопряжённая с очищением залива, в стиле чудес современной архитектуры, под стать неофициальному названию столицы – “маленький Маями”, не возродило из Леты городской пляж. Для большинства столичных жителей ближайшее купанье в море отстоит за полтора-два часа езды “за мост” – на тихоокеанское побережье, откуда начинается знаменитая череда песчаных пляжей страны вплоть до соседней границы. Несметное количество микроавтобусов, несущихся по Интерамериканскому шоссе в обоих направлениях, делает вылазку на пляж легкодоступной и для тех, у кого машины нет. Даже в трудные времена конца 80-х годов, в предверии американской интервенции, когда замораживали банковские счета и зарплату платили продуктами, завидно неунывающие местные жители наскребали последние несколько долларов и ехали на пляж.

Из-за доступного транспорта и комфортного местопребывания, долгое время многие предпочитали тихоокеанское побережье атлантическому и островам, в том числе, ближайшему из них – Табоге, в двадцати километрах от берега – известной туристической достопримечательности. Пока не появился маленький катер, окрещённый в народе “быстрым”, доставляющий пассажиров на Табогу за пятнадцать минут. Конкуренция расстояний пала.

Как бесплатное приложение к скорости, в непогоду поездка на “быстром” превращается в экстремальный аттракцион: катерок, рассчитанный человек на двадцать пять, подлетает на гребне и садится на волну с такой силой, что пассажирам, несмотря на их возраст и благообразие, всем одинаково отбивает задницу и из горла вышибает вопль. Все они хватаются намертво за спинку переднего сиденья, чтобы не вылететь со своего места, как если бы речь шла об “американских горках”. Наиболее безрассудные ухмыляются, включая благопристойных престарелых американских дам на отдыхе.

Помимо рулевого, на крыше и по бортам катерка чудесным образом управляется помощник, обвязанный верёвкой, весь мокрый от водопада брызг, и если ему не удаётся удерживать катер перпендикулярно волне, то судно неудержимо клонит перевернуться, и единственное, по-видимому, что его удерживает от катастрофы, так это скорость в шестьдесят узлов в час.

На самом деле, через час после “быстрого” с городской косы Амадор отправится пассажирский двухэтажный паром “Калипсо”. Он степенно дойдёт до Табоги за свои сорок пять минут и доставит вас на тот же самый пляж, не причинив вам эмоционального криза. Но кто однажды узнал “быстрый”, тому уже не до пресной жизни.

Если вы живёте в центре города, весь путь от двери дома до пляжа Табоги может занять у вас меньше часа. Зачастую это становится решающим фактором в выходной день, – и в начале девятого утра на пляже острова можно увидеть посольского работника, многодетную семью из “красного” (с повышенной преступностью) района, студенческую компанию, туристов-дикарей, владельца белоснежной яхты с гостями, японцев, колумбийцев, американцев, русских, китайцев… пока в солнечно-морских бликах все они не сливаются в однородно-добродушную, улыбчивую массу отдыхающих. По пляжу бегает местный овчар Морган, тёзка легендарного пирата и любимец публики, играет с детьми и временами бросается в воду “спасать” заплывшую далеко хозяйку и её подружек.

В четыре-пять часов гости острова возвращаются на катера, и пляж пустеет. Выходной день закончился. Собирается домой последняя стайка местных. Плывёт в последних лучах солнца запоздалая купальщица. Тропический вечер наступает стремительно, и в шесть или семь вечера, в зависимости от времени года, уже темно.

Горит свеча, и темнота ей не мешает

Марк – поэт. Классический гений местного разлива. Тропическая богема. Инфантилизм, неумение делать деньги, отвращение к физическому труду. Несамостоятельность заставляет его хитрить, выгадывать, подворовывать, сочинять, пристраиваться к обеспеченным. Нравственная нетребовательность к себе сочетается в нём со всепрощением других, лишь бы они оставались с ним.

Откровенное и злостное отлынивание от физического труда восполняется ненормированным, неконтролируемым, неуёмным и необъёмным писательским, а так же адвокатским трудом.

Его ревность, зависть (он соперничает только к материнской привязанности) и жадность не имеют контрапункта. Разве только что собственные недостатки в других не привлекают его, напротив – и это поражает – Марк сохраняет себе друзей только высокой человеческой закалки.

Но и неволей положения именно он часами готов массировать мне голову во время приступов мигрени, добивается юридической защиты в опасных для семьи ситуациях, утрясает наши проблемы в школе, университете, на работе и в полиции, организовывает дешёвые переезды и бесплатные поездки во время отпусков, устраивает выгодные для семьи сделки и починки, служит справочником, советником и защитником в учебном процессе детей, в общественных и рабочих отношениях семьи.

Он талантлив с избытком. Выросшую в среде писателей и, казалось бы, привыкшую к чужим литературным способностям, меня искренне восхищает та несравнимая языковая лёгкость, с какой Марк организовывает любую мысль.

Так же, как и лёгкость к экспромтам, когда он сочиняет забавные до слёз сюжеты, смешивая реальных персонажей и их бытовые действия с анекдотической концовкой. Дар речи сочетается в нём с артистическим даром. Когда на сцену выходит Марк, публика просыпается и не расходится, пока он сам не закончит своего шоу. Однажды я стала свидетелем, как он около часа заставлял смеяться собрание из сорока писателей, державшихся за животы.

Поэзия Марка завораживает антропокосмическим мировосприятием. Оно проявляется только в его стихах. Не уверена, что Марк сознаёт, что делает, ибо никогда не слышала, чтобы он об этом говорил. В Марке больше Знания, чем во мне, и это вселяет бесстрашие.

Неординарность наградила Марка безошибочным вкусом к чужой гениальности (которой он восхищается безоглядно) и обширными знаниями, которыми я в избытке пользуюсь: он для меня справочник культуры американского континента. Я доверяю его литературному, музыкальному, живописному и кинематографическому критерию до такой степени, что часто ленюсь познавать сама. В своё оправдание могу добавить, что Марк поступает так же с моими знаниями: для него я справочник европейской культуры. Кроме того, он проверяет на мне все свои произведения и юридические документы, безжалостно зачитывая мне их от начала до конца. Я не могу себе позволить такой роскоши, ибо прозу пишу только по-русски. Впрочем, не прозу, которую я пишу по-испански, неизбежно редактирует он.

Я не устаю слушать Марка всю жизнь. Интеллект в процессе созидания мысли – есть ли что-нибудь более восхитительное, изысканное и притягательное? Авторы блистательных речей навсегда остаются в сокровищнице моей памяти со времен "Опытов" Монтеня и "Сентиментального путешествия" Стерна, прочитанных в учебные годы по программе мировой литературы. Иногда, в своей ненасытной жадности к новизне, я прошу Марка что-нибудь мне рассказать. Иногда вместо рассказа он зачитывает что-нибудь его заинтересовавшее. Мы обмениваемся мировоззрениями. Духовный обмен. Я ценю его за духовные приобретения, которым он меня причастил. Думаю, что именно поэтому я прощаю ему другие его недостатки.

С годами я стала удерживать свой язык от яростного осуждения безответственности Марка: она имеет обратную сторону медали – вера в Бога, вера в судьбу, которая вывезет. Слишком спорная тема.

Так же мне не приходилось видеть человека, который бы так бесстрастно и трезво оценивал ситуацию, как Марк, так бы самоустранялся, лишался бы всяких личных эмоций, даже когда речь идёт о его собственных интересах. Его анализ похож на препарирование скальпелем. Меня восхищает эта способность. Через него я научилась видеть мир иначе, чем это делаю я. И я не уверена, что кто-то сумеет мне его в этом заменить.

Его положительная энергия – оптимизм – помогает мне выстоять в стрессовых для меня ситуациях. Этих качеств у меня недостаточно, и мне пришлось узнать, что мне они необходимы.

Марк входит в любую дверь, как правило без входного билета (как классический поэт, он постоянно нищ), а за ним прохожу и я. Таким образом я побывала в местах, на людях и на представлениях, куда вряд ли бы попала самостоятельно. Впрочем, половину заслуги в этом принадлежит самой стране: здесь доступно практически всё, что не доступно в Москве и других государствах. За это я и люблю наше тропическое далёко – страну открытых возможностей.

И все же. Наступают моменты, когда Марк соскальзывает в родную стихию… и я снова себя чувствую Гулливером в стране лилипутов – ощущение, впервые испытанное при знакомстве с этим народом и уже не оставляющее меня, хотя временами обстоятельства и позволяют его забыть.